В университете, как и раньше в пансионе, он занял особое положение: имел самостоятельное суждение, держался независимо, общался избирательно, больше уделяя внимание наблюдению за окружающим миром, что получило отражение в его творчестве. В свободные минуты занимался рисованием, фехтованием и верховой ездой.
Вестенгоф и Гончаров писали с долей предвзятости: «Взгляд у него был неприветливый, насквозь пронизывающий». Такой взгляд у него был направлен на тех, к кому он не благоволил. Для своих приятелей взгляд всегда был доброжелательным. Одним из видов увлечения были прогулки по Москве, которую считал своей родиной, так как родился в Москве и жил несколько месяцев после появления на свет. «Москва не есть обыкновенный город, каких тысячи. Москва не безмолвная громада, у нее есть своя душа, своя жизнь, свой язык, сильный и звучный. Ни башни Кремля, ни его зубчатые стены описать нельзя, их надо видеть, надо чувствовать то, что они говорят сердцу и воображению», – писал Лермонтов. Москву он любил больше, чем Петербург, и позже прославлял ее в стихах:
Даже по прошествии нескольких лет после отъезда из Москвы он продолжал восхищаться ею: «Покуда я живу, клянусь, друзья, не разлюблю Москву!» И это притом, что Москва в тот период напоминала больше купеческий город, чем вторую столицу России. В самом центре ее, на Красной площади, был самый большой рынок. У кремлевской стены стояли торговые палатки, возле храма Василия Блаженного продавали пирожки и разные кондитерские изделия. А на противоположной стороне площади стояли возы с разной рухлядью. Кричали извозчики, зазывая пассажиров. Не было канализации. Ежедневно рано утром по улицам Москвы тянулись ассенизационные обозы. Только через 50 лет после смерти Лермонтова городской голова Николай Александрович Алексеев ликвидировал рынок, построил вместо Торговых рядов прекрасное здание – ГУМ, который и поныне украшает центр Москвы.
Лермонтов с благоговением относился даже к Царь-пушке в Кремле, которая, по выражению историков, «никогда не стреляла», и к Царь-колоколу с отбитым куском, «который никогда не звонил». «Что может сравниться с Кремлем? – восхищался Лермонтов. – Окруженный зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит он на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки». Он любил не только центр Москвы, но и ее окрестности, по которым совершал прогулки, то пешком, то в экипаже. После окончания учебы и отъезда в Петербург он часто приезжал в Москву и жил подолгу, то у родственников, то у друзей.
Московский университет, в котором учился Лермонтов, был построен в XVIII веке в царствование Елизаветы Петровны, рядом с Кремлем. Из его окон была видна кремлевская стена с башнями, купола соборов и колокольня Ивана Великого. Герцен, который с 1829 года был студентом физико-математического факультета, писал после завершения учебы: «Московский университет все больше становился средоточием русского образования. Для этого были все условия: географическое положение, отсутствие царя, историческое значение. В Москву вливаются новые силы России». Несмотря на строгий надзор, среди студентов процветало вольнодумство, мечтой многих из них было «желание пойти за Бестужевым и Рылеевым».
В руки студентов попадали зарубежные, запрещенные в России книги, в переводах или в подлинниках. Но, как писал Герцен, «доносов об этом начальству не было». Лермонтов отличался живостью мысли, остроумием, писал эпиграммы, и, как отмечали современники, «характер у него был скорее веселый, любил общество, особенно женское». Лекции некоторых профессоров Лермонтова не удовлетворяли, и он называл их «бездарными, с устаревшими взглядами», такими же, как у администрации. «На втором году учебы Лермонтов не был аттестован ни у одного профессора. Против его фамилии стояли надписи: „отсутствовал“, и он был отчислен» (Вестенгоф). Но фактически он был не отчислен, а сам не пошел сдавать экзамены и 1 июня 1832 года покинул университет, проучившись в нем два года без трех месяцев.
8. В школе юнкеров
«Цель школы – воспитание».
Покинув Московский университет, 18-летний Лермонтов со своей бабушкой Елизаветой Алексеевной приезжает в Петербург и подает заявление о приеме в университет. Но его не зачислили, ни на второй, ни на третий курс. Учебу нужно было начинать снова с первого курса, то есть он терял два года учебы, и он забирает свое заявление с тем, чтобы найти другое учебное заведение.
Петербург Лермонтову не понравился:
Вопреки совету и желанию Елизаветы Алексеевны Лермонтов подает документы в школу лейб-гусарских юнкеров, в которую был зачислен 14 ноября 1832 года. Эта школа была учреждена великим князем (позже императором) Николаем Павловичем в 1823 году. Во главе школы сначала был полковник Измайловского полка Павел Павлович Годеин, а после него – генерал Константин Антонович Шлиппенбах (1796-1859). По воспоминаниям курсанта школы Ивана Васильевича Анненкова (1814-1887), «это была тяжкая година, когда строгости и крутые меры довели школу до положения кадетского корпуса. Назначение Шлиппенбаха начальником школы тяжело отозвалось для нас». Шлиппенбах заходил в классы, «чтобы посмотреть, смирно ли мы сидим, не высунулась ли у кого-нибудь рубашка из-под куртки, а научная часть его не занимала, он был враг всякой науке».
Вечером, «когда запиралась входная дверь в эскадрон, воспитанники школы занимались игрой в карты или чтением, а некоторые распивали вино». В одной из комнат лазарета устраивали «вечера с ужином и карточной игрой, но лучшее наслаждение доставляло нам курение» (Анненков). Курили не папиросы, а трубки. Одна трубка предназначалась для троих, можно было только три раза затянуться. Ее хранили в особом шкафу, носили туда в рукаве. Курили табак «двухрублевый Жукова».
Юнкера вели разгульную жизнь, часто посещали свое любимое место – «кондитерскую Беранже». Там была комната для юнкеров, и там давали в долг. Развлекались тем, что устраивали «разные проказы», но жили дружно. Лермонтов часто посещал манеж не только в дни учебы, но и в любую свободную минуту. Через три месяца после поступления в школу Лермонтов сел на необъезженную лошадь, Она стала носиться по манежу, взбрыкивая и пытаясь его сбросить. В результате наездник получил травму правой ноги, с повреждением мягких тканей голени и кости. Потерял сознание и упал с лошади. Его на носилках отнесли в лазарет. Бабушка был в полном отчаянии. Она пришла в слезах к Анненковым и просила навестить внука. Жена Николая Николаевича Анненкова (1799-1865) – Вера Ивановна (ур. Бухарина) (1813-1902), посетила вместе с мужем Лермонтова в лазарете.
Вспоминая об этом свидании, она написала: «Мне Лермонтов совсем не понравился, у него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, а взгляд был недобрым, как и улыбка. Он был мал ростом, коренаст и некрасив, лежал в постели после травмы, и что-то рисовал, и не соблаговолил при нашем появлении подняться. Он был желчным, нервным, имел вид злого ребенка, предмет обожания бабушки, избалованного и наполненного собой, упрямого и неприятного до последней степени». Такое впечатление о Лермонтове, которое Анненкова вынесла при первом свидании с ним, не изменилось с годами. Позже, встретив его в 1839 году, она отметила: «выражение его лица не изменилось, все тот же мрачный вид и язвительная улыбка. У него было болезненное самолюбие, которое приносило ему страдания. Я думаю, он не мог успокоиться от того, что был некрасив и не элегантен. Душа поэта плохо чувствовала себя в коренастой фигуре карлика. Малая симпатия к нему не помешала мне почувствовать ценность его поэзии».
После лечения в лазарете, а затем на дому, Лермонтов снова приступил к занятиям. Один из учеников юнкерской школы, Александр Матвеевич Меринский, в воспоминаниях писал: «Лермонтов ничем особенным не выделялся от других. Имел страсть приставать со своими острыми, даже злыми насмешками к тем товарищам, с которыми был наиболее дружен».
В школе был свой особый распорядок дня. Утром учащихся поднимали барабанным боем в 6 часов утра. После зарядки был завтрак, затем занятия строевой подготовкой до 13 часов дня. Потом отдых до 15 часов, а затем вечерние занятия до 17 часов. Воспитанники жили при школе. Им разрешалось иметь свою прислугу. После восшествия на престол Николая Павловича школа перешла в ведение его брата, великого князя Михаила Павловича, и стала называться «Школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров». Бабушка Лермонтова присылала со слугой домашнюю еду и просила будить его раньше, «чтобы барабанным боем не расстраивать его нервную систему». Узнав об этом, Мишель страшно рассердился и потребовал поднимать его вместе со всеми учащимися.
А.М. Меринский писал: «Лермонтов не был отъявленным шалуном, но иногда любил „пошкольничать“: когда ученики пели под аккомпанемент фортепиано, он присоединялся и начинал петь другую песню, сбивая всех с такта, при этом поднимался шум и хохот». Среди учащихся был один ученик – Иосиф Шаховской, которого все любили за беззлобный покладистый характер, но потешались над его большим носом и дали ему прозвище «Курок». Рисовали карикатуры, подставляли под нос линейки, а один шутник написал «Историю носа Шаховского».
По субботам по 2 человека от пехоты и от кавалерии отправлялись к великому князю Михаилу Павловичу во дворец и обедали с ним за одним столом. Это тоже входило в распорядок дня. В школе, кроме командира эскадрона и ротных, были офицеры кавалерийских полков. Среди них был штаб-ротмистр Уланского полка, родом француз, Иван Степанович Клерон. «Его более всех любили юнкера, он был приветлив и обходился с нами, как с товарищами, острил, говорил каламбуры и однажды подшутил над Шаховским, который влюбился в одну гувернантку. Клерон прикинулся тоже влюбленным, и весь вечер провел с нею» (Меринский). Она была недурна, но толста, и Лермонтов написал экспромт:
В дальнейшем это четверостишье повторялось по отношению к другим лицам, но в разных вариантах. О своем времяпрепровождении Лермонтов писал Марии Лопухиной (сестра его любимой девушки Вареньки): «У нас тут чудачества и шалости всякого рода, и поэзия, залитая шампанским». Стихи Лермонтов писал почти ежедневно, уединившись в дальние школьные комнаты, где сидел до поздней ночи. Любил рисовать, причем, рисунки были высокого качества. На праздники уезжал к бабушке в Петербург. Она жила около кадетского лагеря и была в постоянном страхе за внука. Когда он отправлялся на военные учения, она стояла у окна и издали крестила его.
В начале 1834 года в юнкерской школе стали издавать рукописный журнал один раз в неделю, по средам. Рукописи складывали в ящик, а потом зачитывали вслух. Там были и стихи Лермонтова, но большей частью «не очень скромные: „Уланша“, „Праздник в Петергофе“» (Меринский). В одном из номеров было помещено его шутливое стихотворение «Юнкерская молитва», которую учащиеся часто декламировали и выучили наизусть:
Несмотря на то, что стихи Лермонтов писал довольно часто и почти по любому поводу, воспитанники юнкерской школы признавались позже, что «не подозревали в нем великого таланта». Лермонтов был небольшого роста, коренаст, диспластичен. Черты лица не отличались красотой и в Юнкерской школе воспитанники дали ему прозвище «Майошка» – персонаж одной французской карикатуры: маленький, безобразный, но сметливый.
Конец ознакомительного фрагмента.