Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров - Ляшенко Леонид Михайлович

Леонид Михайлович Ляшенко

Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров

© Ляшенко Л.М., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

Введение

Как-то в разговоре с коллегами промелькнуло замечание, запомнившееся своей остротой и даже достойное, по-моему, считаться афоризмом: «Декабристы, народники, социал-демократы – это детство, отрочество и юность нашего общественного движения. Ну и что хорошего можно ждать от взрослого с такой наследственностью?» Речь, как вы понимаете, шла о российской интеллигенции, причем исключительно о радикальной ее части. Радикалы составляли, конечно же, не большинство этого слоя населения Российской империи, однако именно они явились наиболее политически активным, оппозиционно настроенным, а порою и неплохо организованным его отрядом. Иными словами, они действительно внесли в общественную жизнь страны некую пронзительную ноту, которая, то затихая, то усиливаясь, звучит в ней и по сей день.

Именно поэтому, как мне кажется, было бы небесполезно вновь обратиться к истории радикального движения в России, чтобы попытаться выяснить, насколько оно повлияло на судьбу страны и в чем с наибольшей силой сказалось его влияние. Если более точно определить границы предстоящего разговора, то речь пойдет о декабристах и народниках, т. е. о 1810—1820-х и 1860 – начале 1880-х гг. Почему именно о них? Прежде всего потому, что их деятельность, характер оппозиционности власти, организационные и тактические приемы заметно повлияли на революционное (и общественное вообще) движение последующих десятилетий, придав ему отчетливое своеобразие и во многом, пусть лишь на сотню лет, определив судьбу страны. И в то же время они заметно отличались друг от друга, о чем, собственно говоря, и пойдет речь в книге.

На протяжении практически всего XIX в. главным деятелем общественно-политического движения в России оказалась интеллигенция. Так получилось, что при незаметности на политической арене третьего сословия, в силу своей недостаточной развитости не создавшего собственных сословных (тем более политических) организаций, именно интеллигенция и прежде всего ее радикальное крыло, во многом по воле случая, заняла место буржуазии, встав в оппозицию к трону и правительству. Это обстоятельство вынуждает нас внимательнее присмотреться к тому, что из себя представляла российская интеллигенция вообще, и радикалы-интеллигенты в частности.

Интеллигенция России ведет свою родословную с XVIII в., поскольку именно тогда зародились два ее потока, и мы можем вести речь уже не об отдельных чудаках и оригиналах, а об определенном слое населения. Во-первых, часть дворянства, окончательно освобожденная в 1785 г. «Жалованной грамотой дворянству» Екатерины II от обязательной государственной службы и вдохновленная идеями французского Просвещения, занялась литературой, журналистикой, философией, историей, политической экономией, то есть абсолютно интеллигентскими, или т. н. «свободными» профессиями. Отметим, что это был добровольный выбор того или иного члена первого сословия; он по своей воле переставал быть обычным представителем первого сословия и превращался в дворянского интеллигента.

Во-вторых, интеллигентами делались и разночинцы, а поскольку нам предстоит упоминать о них на протяжении значительной части книги, присмотримся внимательнее к обстоятельствам зарождения этого слоя населения империи. В государственных документах первое упоминание о нем относится ко временам царствования Петра I. Дело в том, что великий император, желавший, помимо многого прочего, дать государству четкую социальную структуру, никак не мог решить, к какой категории жителей отнести детей солдат, матросов и мелких дворцовых служащих. Именно для них и была создана новая социальная страта подданных монарха – разночинцы. До второй половины XVIII в. численность их оставалась настолько незначительной, что государственные документы почти не обращали на них внимания. Однако в годы правления Елизаветы Петровны (видимо, время пришло) последовал указ, повторявшийся затем примерно раз в пятнадцать лет, который во многом определил судьбу представителей интересующего нас слоя населения. Согласно ему, разночинец мог выбрать только одно из двух занятий: сделаться либо чиновником, либо интеллигентом (учителем, врачом, юристом, художником, актером и т. п.).

Иными словами, в отличие от дворянина, выбор профессии интеллигентом-разночинцем был не добровольным, а жестко продиктованным ему властью. Поскольку социальное и материальное положение человека интеллигентских занятий долгое время оставляло в России, мягко говоря, желать лучшего, то и благодарить власть разночинцу было не за что. Со временем дворянская в массе своей интеллигенция постепенно становилась дворянски-разночинной, а затем и вовсе разночинно-дворянской. И дело здесь не только в социальном происхождении представителей данного слоя населения.

Благодаря именно разночинцу, психологическому складу его характера, мировоззрению и мироощущению, российский интеллигент сделался весьма своеобразной фигурой, заметно отличавшейся от своих европейских аналогов.

На Западе люди «свободных» профессий назывались интеллектуалами и оказались достаточно быстро и успешно вмонтированы в средний класс, в XIX в. только начинавший складываться в нашей стране. Интеллигенция же Российской империи изначально была и оставалась одинока, если не ущербна, как в социальном, так и в культурном отношении. Не принадлежа ни к одному традиционному сословию России, то есть не являясь ни господами, ни их бесправными слугами, интеллигенция имела к тому же собственную культурную парадигму, не похожую ни на дворянские культурные образцы, ни на парадигму народных масс.

На первый взгляд, положение складывалось трагическое – что может быть хуже существования чужих среди своих? Однако интеллигенция нашла из этой печальной ситуации неожиданный и разом поднявший ее над остальными согражданами выход. Она сочла, что причина ее особости (а отнюдь не ущербности) заключается в том, что интеллигенция является единственным выразителем интересов всех сословий страны, этаким истинным и неповторимым носителем идей подлинного прогресса.

В результате российский интеллигент сделался не просто образованным человеком, представлявшим одну из «свободных» профессий. Он должен был обладать еще целым набором определенных нравственно-политических качеств. Обязательно являться радетелем за счастье простого народа, за социальную справедливость, быть в той или иной степени оппонентом власти и считать себя ответственным за все, происходившее в стране. В силу того, что никакой другой слой населения не подвергал существующий режим всеобъемлющей критике и не решался призывать к его смене, интеллигенции пришлось взять на себя не только разработку альтернативных планов, но и претворение этих планов в жизнь. Что из этого получилось? Оставим ответ на этот вопрос на не слишком далекое «потом».

Книга, которую вы держите в руках, отнюдь не претендует на окончательное решение всех поставленных выше вопросов. Такая цель вообще не должна существовать в науке, поскольку историкам свойственно говорить на одном языке, но на разных его диалектах, а потому вечно спорить по поводу приближения к исторической истине. Задача автора данной работы весьма скромна: попытаться показать сложность и неоднозначность движения российских радикалов, его находки и потери, сделав это как бы изнутри, опираясь не только на документы эпохи или работы исследователей, но и на взгляды, ощущения, оценки самих революционеров.

Из вышесказанного, думается, ясно, почему в предлагаемой вам книге событийные главы сменяются эскизами к портретам деятелей радикального лагеря. Эти эскизы не только дополняют материал глав, но и «очеловечивают» его, давая возможность читателю задуматься о судьбах людей, втянутых в ход непростых событий своей эпохи. Надеемся, что такое чередование материала поможет и разрешить некоторые из поднятых нами вопросов, и не скучать во время путешествия в интереснейшие десятилетия XIX в.

Часть I

Декабристы

«Мятеж не может кончиться удачей…»

Глава I

До восстания

Россия на рубеже XVIII и XIX веков

Цитата, использованная нами в качестве эпиграфа, нуждается в некотором пояснении, поскольку понятие «дух времени», и так, по свойству всех гуманитарных понятий, неоднозначное, несло еще и разную смысловую нагрузку в те или иные периоды истории человечества. В конце XVIII – начале XIX в. определяющим для всех европейских (и не только европейских) стран явлением стало мощное влияние Великой французской революции. События во Франции потрясли многие европейские монархии, нарушили хитроумные планы политиков, перепугали ретроградов и, наоборот, воодушевили радикалов, привели к долгим кровопролитным войнам, что заставило европейцев дважды на протяжении короткого времени перекраивать карту своего континента.

Велико искушение дать той или иной эпохе жизни человечества короткое и точное определение, и с чего бы XIX столетию являться в данном случае исключением? Английский историк Эрик Хобсбаум предложил называть его веком революций, империй и капитала. Вроде емко и кратко, но вот беда – Россия никак не укладывается в рамки этой симпатичной формулы. И мощных революционных потрясений в XIX в. она не испытывала, и влияние капитала (то есть развитие капитализма) начинает ощущаться в ней как явление, определяющее жизнь страны, только с 1870-х гг., лишь имперский характер России XIX в. сомнений не вызывает. Что же из себя представляла наша страна на рубеже XVIII и XIX столетий, чем она была непохожа на своих западных соседей?

В те годы Российская империя была крупнейшей страной мира с территорией свыше 18 млн кв. км и населением около 40 млн человек. Ее международный престиж не подвергался сомнению, он успешно возрастал на протяжении последней трети XVIII в., и дело дошло до того, что Екатерина II всерьез подумывала об изгнании турок из Европы и восстановлении Византийского государства. Его корона предназначалась второму внуку императрицы вел. кн. Константину Павловичу. Однако исторический процесс не есть поступательное движение от хорошего к лучшему, на его пути случаются и заминки, и отступления.

Скажем, Павлу I, как бы ни оценивать его царствование, удалось разрушить многое из того, что было создано матерью и ее предшественниками и предшественницами на троне. Невнятная внешняя политика – заключение союзов то с Австрией и Англией против Наполеона, то – с Наполеоном против Австрии и Англии. Явственная, пусть не антидворянская, но политика, направленная на отмену важных для первого сословия привилегий (восстановление обязательной государственной службы для дворян, телесных наказаний для тех из них, кто совершил уголовные преступления, урезание прав дворянских собраний и т. п.). Самое же, быть может, главное заключалось в том, что Павел I вел себя не как просвещенный монарх, но как деспот древних, а потому вроде бы прошедших времен, что в первую очередь почувствовало на себе его ближайшее окружение.

Участь же деспотов всех времен и народов чревата гибелью в результате заговора недовольных придворных и родственников правителя. Судьба Павла I не стала исключением из правил. 11 марта 1801 г. император был убит в ходе последнего в России дворцового переворота, в котором принял участие и наследник престола, его старший сын Александр (он, правда, настаивал лишь на отречении отца от трона и не помышлял о его убийстве). Смерть Павла I потрясла его старшего сына до глубины души. Однако дело не только в факте убийства императора, но и в том, что наследник впервые почувствовал, как хрупка и беззащитна верховная власть, насколько она зависима от придворного и гвардейского окружения. После гибели Павла Александр Павлович невзлюбил Петербург и ощущал себя гораздо свободнее и спокойнее вне его, а лучше всего – за границей.

Для современников и исследователей Александр I навсегда остался тайной, загадкой, «северным Сфинксом». Шведский посланник Лагербьелк писал афористично, но одновременно претендуя на некий анализ личности нового царя: «Александр в политике тонок, как игла, остер, как бритва, и фальшив, как пена морская». Наполеону Бонапарту он казался русским Тальма, то есть гениальным актером, блистающим на сцене, но не совсем естественным в жизни. Единомышленникам в России – человеком, искренне отстаивающим дело реформ в стране, но всегда готовым отречься от выбранного им самим политического курса. Ревнителям старины монарх представлялся источником опасных идей и действий, но в то же время – единственной надеждой на сохранение порядка в государстве.

В подобной многоликости русского императора не было ничего удивительного. Александр с детства был вынужден скрывать свои истинные мысли и чувства, вращаясь в четырехугольнике: Зимний дворец (бабушка Екатерина II) – Гатчина (отец Павел I) – воспитатель-наставник Ф. Лагарп – друзья молодости. Может быть, пытаться выяснить, каким был Александр на самом деле – занятие бесполезное, он и был таким – многоликим актером, актерство – каждый монарх в той или иной степени по необходимости, из-за того, что вынужден исполнять совершенно разные роли, лицедей – и являлось его настоящим «Я».

Лишь на занятиях с Лагарпом наследник позволял себе приоткрываться, видимо, поэтому последнему и удалось заронить в душу Александра сомнение в справедливости и практической ценности крепостничества и абсолютизма. Лагарп же позже обратил внимание молодого монарха на то, что готовых союзников реформ в России не существует, а значит, принципиальное значение приобретает просвещение общества, поскольку только образованная и проникшаяся духом времени молодежь может поддержать царя в его смелых начинаниях. Пожалуй, еще в разговорах и переписке с друзьями он чувствовал себя достаточно раскованно.

Однако до реальных перемен было еще далеко. Александру пришлось спешно разбираться с той путаницей во внешних и внутренних делах, которую ему оставил отец. Первые действия молодого монарха несомненно усилили тот единодушный энтузиазм, с которым общество восприняло его воцарение. Александр импонировал людям своей молодостью, красотой, манерами, умением очаровывать собеседника. Помнили и о его разногласиях с Павлом I, приверженности памяти бабки, Екатерины II – все это внушало оптимизм тем, кому надоела непредсказуемость зигзагов павловского правления. Не будем забывать и о том, что начало каждого царствования постоянно вселяло в души россиян странные и чаще всего безосновательные надежды на перемены к лучшему.

Первые мероприятия Александра I носили совершенно естественный характер, а зачастую казались просто неотложными. Был отменен приказ Павла о походе казаков, которые на страх англичанам должны были вместе с французской пехотой совершить набег в Индию. Из тюрем и ссылок были возвращены все жертвы тайной экспедиции последних четырех лет (всего вернулось к своим обязанностям около 12 тысяч офицеров и чиновников, несправедливо репрессированных Павлом I). Отменены необъяснимые запреты на французскую моду и слова («гражданин», «республика» и т. п.). Конечно же, дворянству были возвращены все его права, дарованные Екатериной II.

Надо отметить, что в политической истории нашей страны XIX в. занимает особое место. Именно в это время начинаются наиболее острые столкновения между противниками и сторонниками перемен и реформ. «Первые, – отмечает очевидец событий начала нового столетия, – которых можно назвать правоверными… – сторонники древних обычаев, деспотического правления и фанатизма, а вторые – еретики, защитники иноземных нравов и пионеры либеральных идей. Эти две партии находятся всегда в своего рода войне». Император Александр I принял активное участие в столкновении «правоверных» и «еретиков», он еще до своего воцарения говорил о необходимости отмены крепостного права и установления конституционного правления. Уже одно это свидетельствовало о необычности ситуации в стране и наступлении для нее новых времен. Борьба сторонников и противников перемен велась, конечно, внутри одного класса (дворянства), но это не означало ни того, что оно раскололось лишь на два лагеря, ни того, что на противостояние внутри этого класса не влияло недовольство существующим положением других слоев населения.