Верно, последнее известие доставило Анне Николаевне некое чисто женское удовлетворение…
Многое в отношениях поэта и Анны разъясняют воспоминания её кузины Анны Керн: «Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила, он (Пушкин) сказал: “И потом, знаете ли, нет ничего безвкуснее долготерпения и самоотверженности” (фр.). В том, что эта женщина, о коей поэт упоминал красавице Керн, – Анна Вульф, у пушкинистов сомнений нет.
Анна Николаевна Вульф. Фотография. Из фамильного альбома Д.А. Вульфа. Публикуется впервые
«Впрочем, – продолжает мемуаристка, – Пушкин увлекался не одними остротами; ему, например, очень понравилось, когда я на его резкую выходку отвечала выговором: “Зачем вы на меня нападаете, ведь я такая безобидная!” (фр.) И он повторял: “Как это верно сказано: действительно, такая безобидная!” (фр.) Продолжая далее, он заметил: “То ли дело ваша кузина, вот тут есть с кем ссориться!”» (фр.)
Да и сам поэт как-то небрежно обронил в письме: «С Анеткою бранюсь, надоела!» Надоела… Слишком влюблена и слишком доступна. Женщина без тайны неинтересна, как прочитанная книга.
Отдадим должное Анне: всю неистраченную любовь и нежность к Пушкину она сумела перенести на его родителей. Мать поэта Надежда Осиповна тяжело больна, и Анна всеми силами старается хоть как-то облегчить её страдания.
«Мадемуазель Вульф все еще с нами, – сообщает из Петербурга в феврале 1835-го Сергей Львович дочери Ольге, – это очень меня радует, и я не знаю, как отблагодарить Прасковью Александровну, что она нам её прислала».
Месяцем ранее Надежда Осиповна успокаивает дочь: «Меня оживил приезд Аннет и Эфрозины (Евпраксии Вревской. – Л.Ч.). Я так рада, что они со мною. Последняя уезжает через 3 дня, но Аннет останется до весны… Эти добрые соседки заставляют меня верить в истинную дружбу. Они столько принимают участия во всём, что нас касается».
Подтверждением и письмо Анны младшей сестре: «Здоровье Надежды Осиповны не лучше… Это придает много горести моей здешней жизни…»
Но и другие печали поджидали её. Видимо, мадемуазель Вульф стоило немалых нравственных усилий отправиться в дом Баташова на Дворцовой набережной, что у Прачечного моста, где снимал для своего разросшегося семейства квартиру Пушкин. Случилось то в конце зимы либо в начале весны 1836-го.
Огорчению Анны не было предела: она-то мечтала видеть обожаемого ею Александра, беседовать с ним, вспоминать минувшее. А тот весьма ловко препроводил былую возлюбленную в детскую. Малыши, их к тому времени было трое: Маша, Саша и Гриша устроили гостье тёплый прием. «Дети их так меня полюбили и зацеловали, – уныло признавалась Анна Николаевна, – что я уже не знала, как от них избавиться».
Горько сознавать ей, что Пушкин «с каждым днем становится всё более эгоистичным и всё более тоскующим». «Эгоистичным» – конечно же, по отношению к ней…
Какой увидел тогда Анну поэт? Сестра Ольга (в том же феврале) сочла нужным сообщить мужу в Варшаву о переменах, случившихся с подругой: «Аннет Вульф толста, толста, – это какое-то благословенье божье: фигура её состоит из трёх шаровидностей – сначала голова, сливающаяся с шеей, потом идут плечи с грудью, затем зад с животом. Но по-прежнему хохотушка и остроумна и доброе дитя».
«Добрая свадьба», на кою как на исцеление душевных страданий милой соседки возлагал надежды Сергей Львович, так и не случилась в жизни Анны. Она грустила, печалилась и… толстела.
В обществе Анна Николаевна за мнимым весельем маскирует извечную свою тоску. И, похоже, ей это удается. Снова строчки из письма сестры поэта, относящиеся уже к году 1841-му: «Аннет Вульф толста, как Корсаков (поэт А.А. Римский-Корсаков, известный своей тучностью. – Л.Ч.), – и всегда весела, словно зяблик; вчера мы обедали вместе у моей невестки (Н.Н. Пушкиной. – Л.Ч.), которая хороша, как никогда».
Анна Николаевна Вульф.
Рисунок-шарж Н.И. Фризенгоф. 1841 г.
Сравнение, сделанное лучшей подругой, вызвало бы обиду Анны Николаевны. Сколько же насмешек пришлось ей перенести – не счесть!
В августе того же года гостившая в Михайловском у вдовы поэта Наталия Ивановна Фризенгоф, художница-любительница, сделала в альбоме очередной набросок: располневшая, схожая с колобком Аннет Вульф в необъятно пышной юбке сидит, отвернувшись от художницы, явно не желая позировать (та, вероятно, делала шарж-набросок исподтишка), держа в руке платочек. Рисунок снабжен насмешливой подписью: «Anqe de Triqorsky» (Тригорский Ангел).
Ревность к былой обожательнице мужа, верно, ещё жила в сердце Наталии Николаевны. Вспомним, что у неё хранились не только рукописи поэта, но и вся его переписка, письма Анны в том числе, – ведомо о том было её подруге и родственнице Наталии Фризенгоф. Отсюда и явная недоброжелательность.
…Последняя встреча. Она случилась накануне дуэли, в Петербурге, в доме на Васильевском острове, где у родных остановилась баронесса Евпраксия Вревская и куда на встречу к младшей сестре приехала Анна. Пришёл и Пушкин.
Тот январский вечер, когда ещё никто не знал, что он станет последним в жизни поэта, скорбно отпечатался в памяти любящей, но не любимой Анны. И не думалось ли ей позже, что, будь на месте сестры, не позволила бы свершиться злодеянию и похитить столь прекрасную жизнь?! Она любила жертвенно.
Анна и её богатства
Не было для бедной Анны ничего на свете драгоценнее томика, подаренного в давний и памятный для неё день. На титульном листе размашисто красовалось посвящение: «Дорогой Имянинице Анне Николаевне Вульф от нижайшаго ея доброжелателя А. Пушкина. В село Воронич 1826 года 3 февраля из сельца Зуёва». (Село Воронич – это Тригорское, а Зуево – Михайловское, как порой именовали пушкинскую усадьбу.)
Позже дарственная надпись, исключая лишь подпись Пушкина, кем-то была густо вымарана. Возможно, самой Анной Николаевной, не желавшей на склоне лет компрометировать своё имя, чего так страшилась она и в молодости. Знаменательно, что верхний угол книжной обложки украшал красный сургучный оттиск заветного перстня-талисмана, подарка графини Елизаветы Воронцовой!
И другими сокровищами дорожила Анна: гравированным портретом Байрона, подаренным ей Пушкиным (брат Алексей по её просьбе заказал рамку для портрета); альбомом, где поэт собственноручно вписал куплет из «Романса» Антона Дельвига. Стихов, полных безысходной нежности:
Как точно угаданы – то ли Дельвигом, автором сокровенных строк, то ли Пушкиным, вспомнившим их и перенесших на альбомную страницу, – жизнь и судьба Анны Вульф! До своего смертного часа хранила она те поистине нетленные богатства.
Перед кончиной Анна решилась сжечь письма Пушкина, читанные-перечитанные ею, что так трепетно берегла она от чужих глаз. Уж не пример ли любимого ею ирландца Томаса Мура, сжегшего завещанные ему записки Байрона, подвиг её на то безрассудство?! По легенде, последнюю волю просила она исполнить племянницу-баронессу… Лишь два пушкинских послания чудом избежали печальной участи.
Здесь, у стен храма Успения Божьей Матери в селе Берново, обрела свой последний приют Анна Вульф.
Фотография автора. 2004 г.
Страшилась ли Анна, что письма попадут в недобрые руки? Боялась ли, что их прочтет мать? Возможно. Но та же Прасковья Александровна, прощаясь с миром, подивила близких единственной просьбой: сжечь послания обоих мужей, всех семерых детей, родных, оставив лишь письма Пушкина!
Её дочь предала огню даже переписку с задушевной подругой Анной Керн, – ведь там хранилось немало откровений, соединённых с именем поэта. «Мы с ней потом переписывались до самой её смерти, начиная с детства», – свидетельствовала красавица кузина.
Покинула земной мир Анна Вульф в Малинниках, в том самом доме, где витали призраки былого счастья. В сентябре 1857 года (двадцать лет Анна жила ещё с именем Пушкина!) обрела она свой последний предел. Чёрный деревянный крест увенчал её скромную могилку, приютившуюся у стен церкви Успения Божьей Матери… Прасковья Александровна имела несчастье оплакать дочь, хоть и не нежно ею любимую.
И может быть, тайная награда Анне – за одиночество и горькую женскую судьбу, за злые шутки родни и соседей, за тяжкие материнские попрёки, за несбыточные и несбывшиеся надежды, за её любовь – вечно сияющее «Зимнее утро»!
Живые голоса
Пушкин – А.Н. Вульф
Март – май 1825 г. Михайловское
«Вот, мадемуазель, ещё письмо для моего брата. Очень прошу вас взять его под свое покровительство. Ради Бога, пришлите перья, которые вы великодушно очинили для меня и которые я имел дерзость позабыть! Не сердитесь на меня за это» (фр.).
Записка к Анне Вульф была отправлена поэтом в Тригорское со слугой.
Пушкин – А.Н. Вульф
21 июля 1825 г. Михайловское
«Пишу вам, мрачно напившись; вы видите, я держу своё слово.
Итак, вы уже в Риге? одерживаете ли победы? скоро ли выйдете замуж? застали ли уланов? Сообщите мне обо всем этом подробнейшим образом, так как вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я близко принимаю к сердцу всё, что вас касается. – Я хотел побранить вас, да не хватает духу сделать это на таком почтительном расстоянии. Что же до нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Ради Бога, будьте легкомысленны только с вашими друзьями (мужеского рода), они воспользуются этим лишь для себя, между тем, как подруги станут вредить вам, ибо, – крепко запомните это, – все они столь же ветрены и болтливы, как вы сами. 2) Носите короткие платья, потому что у вас хорошенькие ножки, и не взбивайте волосы на височках, хотя бы это и было модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторых пор вы стали очень осведомленной, однако не выказывайте этого, и если какой-нибудь улан скажет вам, <что с вами нездорово вальсировать> не смейтесь, не жеманьтесь, не обнаруживайте, что польщены этим; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чём-нибудь другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона.
Знаете, за что я хотел побранить вас? нет? испорченная девица, без чувства и без… и т. д. – а ваши обещания? сдержали ли вы их? ну не буду больше говорить о них и прощаю вас, тем более, что и сам вспомнил об этом только после вашего отъезда. Странно – где была моя голова? А теперь поговорим о другом.
Всё Тригорское поёт Не мила ей прелесть ночи и у меня от этого сердце ноет, вчера мы с Алексеем проговорили 4 часа подряд. Никогда ещё не было у нас такого продолжительного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило. Скука? Сродство чувства? Не знаю. Каждую ночь гуляю я по саду и повторяю себе: она была здесь – камень, о который она споткнулась, лежит у меня на столе, подле ветки увядшего гелиотропа, я пишу много стихов – всё это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что это совсем не то. Будь я влюблён, в воскресенье со мной сделалась бы судорога от бешенства и ревности, между тем мне было только досадно, – и всё же мысль, что я для неё ничего не значу, что пробудив и заняв её воображение, я только тешил её любопытство, что воспоминание обо мне ни на минуту не сделает её более задумчивой среди её побед, ни более грустной в дни печали, что её прекрасные глаза остановятся на каком-нибудь рижском франте с тем же пронизывающим сердце и сладострастным выражением, – нет, эта мысль для меня невыносима; скажите ей, что я умру от этого, – нет, лучше не говорите, она только посмеётся надо мной, это очаровательное создание. Но скажите ей, что если в сердце её нет скрытой нежности ко мне, таинственного и меланхолического влечения, то я презираю её, – слышите? – да, презираю, несмотря на всё удивление, которое должно вызвать в ней столь непривычное для неё чувство.
Прощайте, баронесса, примите почтительный привет от вашего прозаического обожателя.
21 июля.
P.S. Пришлите мне обещанный рецепт; я так наглупил, что сил больше нет – проклятый приезд, проклятый отъезд!» (фр.)
Как развивалась та любовно-нелюбовная связь и какие чувства владели Анной? – всё в письмах. Её страдальческий голос пробивается сквозь напластования столетий.
А.Н. Вульф – Пушкину
Конец февраля – 8 марта 1826 г. Малинники
«Вы уже давно должны быть теперь в Михайловском, – вот всё, что мне удалось в точности узнать о вас. Я долго колебалась, писать ли вам, пока не получу от вас письма; но так как размышления никогда мне не помогают, я кончила тем, что уступила желанию вам написать. Однако, с чего начать и что сказать вам? Мне страшно, и я не решаюсь дать волю своему перу; боже, почему я не уехала раньше, почему? – Впрочем нет, сожаления мои излишни – они быть может станут лишь триумфом для вашего тщеславия; весьма вероятно, что вы уже не помните последних дней, проведенных нами вместе. Я досадую на себя за то, что не написала вам тотчас же после приезда: мое письмо было бы очаровательным, сегодня для меня это уже невозможно: я могу быть только нежной и думается мне, кончу тем, что разорву это письмо. Знаете ли вы, что я плачу над письмом к вам? это компрометирует меня, я чувствую, но это сильнее меня; я не могу с собой справиться. Почти окончательно решено, что я остаюсь здесь; моя милая маменька устроила это, не спросив меня; она говорит, что очень непоследовательно с моей стороны не желать оставаться здесь теперь, между тем как зимой я хотела уехать даже одна! Видите, всему виною вы сами; – не знаю проклинать ли мне или благословлять провидение, за то, что послало вас на моем пути в Тригорское? – Если вы ещё не сердитесь на меня за то, что я осталась здесь, вы будете после этого чудовищем, – слышите ли, сударь? Я сделаю все от меня зависящее, чтобы не оставаться тут, даю вам слово, но если это не удастся, поверьте, что вина будет не моя.
<…>
Я все еще надеюсь получить от вас письмо. Каким наслаждением это для меня было бы! Однако не смею просить вас об этом, боюсь даже, что буду лишена возможности писать вам, ибо не знаю, удастся ли мне прятать письма от кузин, – а тогда, что смогу я вам сказать? – я скорее согласна вовсе не получать от вас писем, нежели получать такие, как в Риге.
<…>
Всё же я очень безрассудна, ибо уверена, что вы-то сами думаете обо мне уже с полным безразличием и, быть может, говорите обо мне гадости, между тем, как я… – Забыла вам сказать: маменька нашла, что у вас был грустный вид при нашем отъезде. <Ему, кажется, нас жаль!> Моё желание вернуться вызывает у неё подозрение, и я боюсь слишком настаивать. – Прощайте, делаю вам гримасу.