ЗИНАИДА КИРИЕНКО ЛЮБОВЬ ЗЕМНАЯ
Я сужу о мужиках по тому, как они относятся к семье и женщинам. У Матвеева случались романы, но семью он не разрушил, прожил всю жизнь с Лидой. Ко мне тоже подбивал клинья, однако делал это тонко.
– Смелая и решительная я в маму. Она не боялась трудностей, любые невзгоды были ей нипочем. Только храбрая женщина могла связать жизнь с таким человеком, как отец. Когда грянула Октябрьская революция, Георгий Константинович Широков был курсантом юнкерского училища, играл в оркестре на трубе. В Гражданскую воевал на стороне белогвардейцев, его родителя расстреляли большевики. В 1919 году он с товарищами эмигрировал в Англию. Устраивались в Лондоне кто как мог. Отца взяли в ресторан чистить картошку, платили гроши. Поначалу он питался очистками и ночевал на улице. На чужбине провел восемь несчастливых лет и как истинно русский человек рвался домой. Такая возможность представилась лишь в 1927-м, когда Совнарком разрешил беглецам вернуться. Родина не встретила с распростертыми объятиями, но отца не репрессировали. Определили место жительства – аулы Дагестана.
Мама тогда работала в Махачкале бухгалтером на консервном заводе. Дед был инженером-строителем. Он первым познакомился с папой, который по делам приехал в город. Дед мечтал выдать дочерей (мама была из трех средней) за достойных мужчин, и папа показался ему приличным человеком. Так маму и сосватали. Вскоре родился мой старший брат Володя, следом я.
Мама когда меня носила, была уверена, что родится девочка. Даже имя придумала – Аида, в честь увиденной в кино греческой актрисы. Но когда отец пошел регистрировать ребенка, приболела. Папа же, наверное, подумал: с какого бока у него, Широкова, и мамы, в девичестве Ивановой, дочь станет называться Аидой? И записал меня Зинаидой. Мама увидела метрику, и с ней случилась истерика. «Шура, что ты так переживаешь? – утешал папа. – У нашей дочки будет два имени – Зина и Ида». Идой я звалась до второго курса института. В школьном журнале числилась как Ида Иванова, по маме.
Когда мне исполнилось три, родители расстались. Папа объявился через год. В нашей квартире над входной дверью имелось застекленное окошко. Помню, папа в него заглянул, увидел меня в коридоре и позвал: «Доченька, открой!» Я его узнала, подбежала к двери, распахнула. Он схватил меня на руки и понес на улицу. Мы миновали площадь, остановились у ларька, папа купил мне целый кулек конфет. Еще всплывают смутные очертания пожилой женщины, к которой подвел. Та оказалась бабушкой по отцовской линии. Это, пожалуй, единственное сохранившееся воспоминание об отце.
Махачкала в ту пору была безопасным городом. Детей не боялись отпускать одних на улицу, заблудившихся малышей отводили в отделение милиции. Стражи порядка выставляли потеряшек в окне как в витрине, чтобы их могли легко опознать родные. Бабушка рассказывала, как однажды исчез мой брат, так она сразу же побежала в участок и обнаружила Вовочку стоящим в окне, льющим слезы и причитающим: «Где моя бабишка?»
На консервном заводе мама была на хорошем счету, и однажды ее вызвали в отдел кадров: «Поедешь в Днепропетровск на курсы по заготовке зерна. Стране нужны специалисты в этой области». Мама занималась как проклятая, вспоминала, как от недосыпа и напряжения однажды прямо на конспект хлынула из глаз кровь. Доставалось ее поколению по полной, но люди не роптали – не приучены были. Диплом мама получила, а следом и распределение в Дербент, в «Заготзерно».
В Дербенте мы провели два года. Мама была женщиной яркой, ездила верхом, участвовала в скачках, могла на скаку срубить лозу. Неудивительно, что мужчины проявляли к ней интерес. Одним из них стал начальник из Баку (встретились они на совещании), обещал продвинуть по карьерной лестнице, сделать чуть ли не руководителем порта. Но мама решительно отвергла притязания, он ей не нравился. Пошла к секретарю райкома и попросила перевести в другое место. Свое возмущение подкрепила словами: «Как же осточертели эти нацмены!» Совсем не учла, что партийный чинуша – латыш и мог принять ее «крик души» на свой счет. Он подумал и предложил: «Есть разрушенный элеватор на станции Аполлонская в станице Новопавловской. Три года там стояли немцы. Поедешь его поднимать?» Мама согласилась, название Аполлонская запало в душу. В Ставрополье мы перебрались в самом конце войны.
– Зинаида Михайловна, профессии вашей родни очень далеки от актерской. Как решились поступать в институт кинематографии?
– Артистический ген в нашей семье все же бродил. Мамина младшая сестра стала цирковой артисткой. На гастроли в Махачкалу каждый год приезжал цирк шапито. Тетя Женя не пропускала ни одного представления, однажды набралась смелости и подошла к директору:
– Хочу у вас работать, выходить на манеж.
Ей всего пятнадцать исполнилось, но фигура уже оформилась: высокая грудь, тонкая талия.
Директор отозвался:
– Приходи на следующий год, что-нибудь придумаем.
И действительно принял ее на работу, тетя Женя исполняла акробатический номер. К несчастью, она рано ушла, в 1942-м военном году.
Я же, посмотрев «Человека с ружьем», мечтала только о кино. В школе участвовала в самодеятельности, в Доме культуры играла Оксану в музыкальном спектакле «Ночь перед Рождеством». А еще пела. Даже поклонник имелся. Преподаватель немецкого Василий Васильевич очень любил наш дуэт с одноклассником Альбертом, спрашивал:
– Хотите получить хорошие оценки?
– Тогда пойте.
И я затягивала:
– «Скажи, сынок, скажи, родной, Скажи, казак мой удалой, В какую даль, в какой огонь Тебя носил горячий конь?»
Альберт подхватывал:
– «Я, мама, был в таком огне, Что опалил он сердце мне. Он жжет в груди, но ты прости, Мне слов об этом не найти».
Нынешние школьники нас засмеяли бы, а послевоенные ребята сидели тихо, переживали. У многих отцы с фронта не вернулись. Василий Васильевич плакал, вспоминая потерянную семью, плен…
Когда мне исполнилось четырнадцать, мама вышла замуж за сослуживца Михаила Кириенко. Он усыновил нас с братом, отец к тому времени пропал в ГУЛАГе. Мама боялась, что репрессии коснутся и детей врага народа. С тех пор ношу фамилию отчима.
– Под ней и пошли на экзамены во ВГИК?
– Что вы! Сначала, после седьмого класса, поступила в Москве в техникум железнодорожного транспорта. В столице уже обосновалась старшая мамина сестра – тетя Оля работала машинисткой в КГБ на Лубянке. У тети было очень тесно, поэтому поселилась я в общежитии. Там мне не нравилось: по вечерам собирались шумные компании с танцами до утра, в которых не участвовала, одногруппники таскали картошку с соседних огородов и жарили ее на дешевом масле. Прогорклый тошнотворный запах пропитал все стены.
На каникулы поехала домой, встретила подружку. «И что тебя понесло в Москву? – удивилась Тамара. – Переводись в судостроительный техникум в Махачкале, будем учиться вместе, поговорю с начальством, тебя обязательно примут». Я тогда не успела вернуться в Москву к первому сентября и опоздала на занятия. Отругали, обещали влепить выговор, но я не стала его ждать, как и телеграммы от Тамары, забрала документы.
Конец ознакомительного фрагмента.