ЛЕВОН ОГАНЕЗОВ КОНЦЕРТМЕЙСТЕР
В 1959-м, в начале «трудового пути», организация, в которую я пришел работать, называлась ВГКО – Всероссийское гастрольно-концертное объединение. Потом его переименовали в Росконцерт, но артисты между собой по старинке называли Мосэстрадой. Я попал туда в девятнадцать и прослужил сорок один год —вплоть до своего шестидесятилетия.
С утра до вечера большая группа администраторов Москонцерта составляла концертные программы для всех подходящих под эти цели площадок – по их подсчетам, таких в столице и области было около четырех тысяч и везде ежедневно что-то происходило. С чувством ностальгии вспоминаю те безмятежные времена, когда в восемь утра мог раздаться звонок и знакомый голос администратора сообщал, например: «Левочка, не забудьте, у вас сегодня в восемнадцать часов концерт в ЦДКЖ, а потом поедете в Клуб Серафимовича…» Ничего подобного уже не повторится – теперь о своей работе каждый должен заботиться сам.
В свою очередь Росконцерт занимался гастролями артистов по всему Советскому Союзу. Никогда не забуду камчатского администратора Абрама Маграчева, который перед концертом палкой открывал занавес, видел два свободных кресла в партере и указывая на них палкой, строго спрашивал публику: «А это что такое? – и выдержав паузу, предупреждал: – Если такое будет повторяться, вы никогда не увидите ни цыган, ни лилипутов». Напуганные такой перспективой зрители бежали в кассу и выкупали эти «несчастные» места, лишь бы только Абрама Израилевича не огорчать.
В шестидесятые годы образовалась немыслимая по масштабам организация – Театр массовых представлений. Его гастроли проходили с самой ранней весны в теплых краях Советского Союза (в Москве еще хозяйничала зима) до поздней осени в южных регионах. Выступали во всех более-менее крупных городах: Самарканде, Алма-Ате, Краснодаре, Сочи. Представления устраивали на стадионах. Заранее расклеивались афиши «Праздник искусства в вашем городе!», для привлечения максимального количества зрителей на стадионе продавали чешское пиво, сосиски и все, что нужно для приличного отдыха. В таких концертах выступали «легенды кино», которые давно не снимались, но народ их знал и любил, например Иван Переверзев, Борис Андреев, Николай Крючков, Петр Глебов, а вместе с ними те, кто находился на вершине успеха. Участвовали также артисты столичных театров – Большого, Малого, МХАТа, корифеи эстрады – Лидия Русланова, Клавдия Шульженко, Капиталина Лазаренко, Марк Бернес, Гелена Великанова. Никто не отказывался от этих выступлений, ведь за них официально платили три ставки. Концерты проходили иногда по три дня подряд – в пятницу, субботу и воскресенье, и кассовые сборы всегда полные.
Это были не просто концерты, а целые спектакли, как правило, посвященные истории становления советской власти. К масштабным постановкам привлекались армейские части, военная и гражданская техника, пионеры. Выдающийся администратор, он же режиссер и ведущий Эдуард Смольный на репетиции кричал в микрофон: «Солдаты, пошли! Пошли машины! Парашютисты, рано! Рано! Наза-а-ад!» Причем кричал совершенно искренне, от души. Конечно, после концертов, а иногда и во время устраивали застолья. В одном спектакле была сцена, в которой артист Дмитрий Масанов в гриме и костюме Ленина стоял в открытом автомобиле, катившем по беговой дорожке стадиона, приветственно подняв руку. А так как Масанов иногда перед концертом позволял себе употребить горячительное, на дне машины лежали два солдата и держали «Владимира Ильича» за ноги, чтобы он не упал.
Помню, выступает выдающийся баритон Большого театра Павел Лисициан. Поет:
– «И где бы ни жил я и что бы ни делал – Пред Родиной вечно в долгу…»
А Борис Андреев стоит в ожидании своего выступления и бурчит под нос:
– Сто пятьдесят два рубля за выход получает, а все в долгу…
Сочи. Пляж. Артисты купаются и загорают – до выезда на концерт есть время. Появляются две фигуры в черных костюмах, белых рубашках, галстуках и кепках – Николай Афанасьевич Крючков и Борис Федорович Андреев. Стоят и наблюдают за происходящим. Из моря вылезает Геннадий Дудник – замечательный пародист, и Крючков его спрашивает:
– Геня, как водичка?
– Ну так, градусов восемнадцать.
– О-о-о, портвейн, – говорит Андреев.
Борис Федорович в концертах читал короткие байки собственного сочинения и под эти рассказы просил меня тихонько играть военные песни. А Николай Афанасьевич рассказывал о съемках фильмов, в которых участвовал, и пел хриплым голосом под мой аккомпанемент: «Три танкиста, три веселых друга…»*
В конце 1964 года власти начали готовиться к празднованию двадцатилетия Победы. Было организовано огромное количество концертов, посвященных знаменательной дате. И тут вдруг всем понадобилась Клавдия Шульженко, потому что она со своим «Синим платочком» была знаменем Победы. У Клавдии Ивановны было много разных орденов и медалей, во время войны она часто ездила с выступлениями по фронтам. Шульженко была интересной женщиной, и почти в каждой части высокое военное начальство чем-нибудь ее награждало. Все свои награды она однажды решила надеть на выступление. Прицепила ордена и медали к шарфику – вес получился килограммов шесть – и перекинула шарф через плечо. На сцене придерживала его рукой. Во время исполнения песни Шульженко про «орденскую ленту» забыла, всплеснула руками, и тяжелый шарфик с грохотом упал. Больше она награды на концерты не надевала.
С Клавдией Ивановной работали два пианиста – Борис Яковлевич Мандрус, прошедший с ней всю войну, и Давид Владимирович Ашкенази. Когда в театре МГУ на Моховой объявили концерт Шульженко, ей вдруг пришло в голову, что оба пианиста будут аккомпанировать одновременно. Для этого на сцене поставили два рояля… А два выдающихся аккомпаниатора никогда в жизни вместе не играли. В итоге от непривычного звучания Клавдия Ивановна сбилась с ритма, забыла текст – и все трое переругались. После этого по негласному приказу директора Москонцерта к Шульженко на репетицию отправили меня. Я же тогда занимался совсем другой музыкой, и как заметил коллега, с которым мы играли легкие, почти джазовые мелодии, то, что исполняла Шульженко, для нас было нафталином. Но по прошествии пятидесяти лет понимаю, что для меня работа с выдающейся певицей стала бесценным опытом: Шульженко отличалась невероятной точностью в каждом такте, у нее был отработан каждый жест.
В отличие от сегодняшних звезд никакого райдера у Клавдии Ивановны не было – тогда и слова такого не знали. Правда, она всегда брала с собой костюмершу, которая фактически и являлась исполнителем этого несуществующего райдера, потому что помимо концертных костюмов возила кипятильник, личную посуду певицы, утюг. В те времена артист был всегда готов к тому, что за кулисами и в гостинице может не оказаться самого необходимого, в том числе горячей воды. Перед выходом на сцену, если дело происходило на гастролях, Клавдия Ивановна все свои драгоценности отдавала на хранение администратору по фамилии Рыкинглаз – как ни странно, у него было бельмо на одном глазу. Он клал мешочек с украшениями во внутренний карман пиджака и картаво цитировал строчку из песни Шульженко: «Хранят так много дорогого…»
Русланова часто ездила на гастроли с Театром массовых представлений. Аккомпанировали ей аккордеонисты – отец и сын Пичуевы. Как-то выпили на дорожку водочки, на жаре в автобусе их разморило, и они заснули. Все вышли из автобуса, а про музыкантов забыли, и вместе с инструментами шофер увез Пичуевых в другой город. Хватились только через час, перед началом концерта. Лидия Андреевна говорит:
– Да и черт с ними! Левка, сыграешь мне «Валенки» и «По муромской дорожке»?
– Конечно! – отвечаю.
У меня был редкий музыкальный инструмент «Юность» – прототип нынешних синтезаторов, его выпускали в СССР по трофейным немецким чертежам. На нем можно было настроить тембр аккордеона. Никто подмены и не заметил.
Русланова имела привычку «заводить» себя перед выходом на сцену – придиралась к тем, кто попадался под руку за кулисами: «Что вы здесь сидите?!» Далее следовала непечатная фраза. Встрепенется и идет петь. Как-то конферансье Борис Сергеевич Брунов, человек ироничный, за кулисами Колонного зала сказал тем, кто находился в «зоне особого внимания»: «Так, все прячемся, – а сам приглашает: – Лидочка, на сцену». Русланова выплывает из гримерки, осматривается в поисках жертвы, а за кулисами – никого. Тогда подходит к мраморной колонне и как пнет ее ногой: «Понаставили тут столбов!»
В пятидесятые годы был очень популярен дуэт куплетистов Рудакова и Нечаева. Павел Васильевич Рудаков был худым и аккомпанировал себе на бандонеоне – шестигранной маленькой гармошке, а Вениамин Петрович Нечаев был корпулентным и играл на гитаре. Они стали известны еще в тридцатые, выступления обычно начинали с фразы: «С Пал Василичем вдвоем мы частушки пропоем…» Проработали дуэтом всю войну, а потом случился период забвения. В 1961 году, когда Гагарин полетел в космос, спели куплеты на космическую тему и их позвали выступить на ленинградском радио. Неожиданно нехитрые четверостишия Рудакова и Нечаева повсюду стали напевать как частушки. Понравились они и Хрущеву, дуэт пригласили выступить на правительственном концерте в Кремле, где их тоже приняли на ура. Сразу пошли гастроли. В Ростове, где я с ними оказался, дуэт встречали как народных героев.
У Павла Васильевича была шляпа, купленная у какого-то американца в Берлине еще в 1945-м, когда они с Нечаевым выступали на ступеньках Рейхстага. В прошлом шляпа имела эффектный вид, но за долгие годы засалилась и обветшала. В Ростове артисты выступали в новых костюмах, но со старой шляпой Рудаков расстаться не пожелал. Его уговаривают:
– Павел Васильевич, выброси!
Тот упирается, дескать, я в ней чуть ли не всю войну прошел. Коллеги не отстают:
– Не позорься. Тебя каждая собака на улице узнает, а ты как бомж!
– Ладно, ладно, – отмахивается Рудаков, – выброшу.
Но поскольку «боевую подругу» выкинуть жалко, завернул шляпу в газету и оставил на скамейке возле гостиницы. Там ее кто-то опознал и принес артисту прямо в номер. На следующий день – выездной концерт за сто пятьдесят километров от Ростова, и Павел как бы случайно оставил шляпу на вешалке в гримерке. Опять вернули… Теперь уже сам Павел Васильевич не знал, как от нее избавиться. По окончании гастролей садимся в поезд: Рудаков и Нечаев разместились в одном купе, мы – в соседнем. Как рассказывал Нечаев, Рудаков берет шляпу, мысленно прощается с ней и со словами «Ну, теперь-то никто не вернет» швыряет в окно. В то время в купе оно открывалось… Шляпа, не желая покидать хозяина, влетает в окно соседнего купе, где сидели мы: Павел Лисициан, Давид Ашкенази, Геннадий Дудник и я – играли в преферанс. Гена Дудник хватает трофей, заговорщически подмигивает: «Слушайте, что сейчас будет» – и бежит в соседнее купе. Через секунду по вагону прокатился вопль Пал Василича «А-а-а-а-а!» – словно привидение увидел. После чего на глазах у всех Рудаков схватил большой нож… Но шляпа и тут устояла. Кто-то протянул ножницы, и Павел Васильевич искромсал «боевую подругу» на мелкие кусочки.
В шестидесятые годы страшно популярным был ресторан ВТО на углу Пушкинской и улицы Горького. Я не был театральным тусовщиком, но иногда с товарищами «по случаю» туда заглядывал. А там – знакомые все лица: и Людмила Марковна Гурченко водила компанию, кстати, всегда сама за всех платила, и Андрюша Миронов. Многие артисты после спектаклей приходили в ВТО отдохнуть. Любил там посидеть и Кобзон.
Писатели предпочитали ресторан ЦДЛ. В его больших залах кутили маститые авторы – Фадеев, Михалков… А в «предбаннике» располагался бар, куда ходили те, кто прогуливал гонорары на второй день, в том числе Михаил Аркадьевич Светлов, которого я знал с детства. У меня был старший товарищ – писатель Юрий Осипович Домбровский, он дружил со Светловым. А я дружил с начинающим сатириком Аркадием Аркановым. И вот Домбровский представляет Аркашу Светлову:
Конец ознакомительного фрагмента.