Сообщения с театра военных действий за август 1769 года:
8 августа. Отряд секунд-майора Зорича, высланный к Дубоссарам, захватил это местечко. В то же время, увидев за рекою неприятельские табуны, человек сто наших удальцов бросились вплавь через реку и перегнали с собою несколько табунов.
11 августа. Кошевой запорожский атаман захватил деревню Гаджан-Гассан, лежащую в 15 верстах от Очакова, при этом были освобождены 64 пленных христианина.
17 августа. Узнав о появлении у стен Очакова запорожцев, турки выслали против них из Очакова сильную партию. В тот же день между Джеснарлей и Янчокраком произошло сражение турок и запорожцев. Неприятель был разбит, потеряв убитыми до 200 человек и 8 знамен. Наш урон составил всего 8 казаков.
24 августа. Граф Румянцев получил высочайшее назначение его главнокомандующим Первой армией на место князя Голицына и о назначении главнокомандующим Второй армией графа Панина.
30 августа. Татары напали на один из наших форпостов на Орели и окружили его. Но стоявший на форпосте Харьковского гусарского полка капитан Климеев пробился через неприятеля и отступил к крепости Святой Парасковии.
Почти целую неделю проторчал Спиридов в Кронштадте, поджидая обещанные инструкции. Наконец их доставили. Накануне выхода Средиземноморской эскадры на внешний рейд Кронштадта адмирал распорядился всем готовым к плаванию судам поднять[10] прежде восхождения солнца… «военные обыкновенные вымпела, а по восхождении солнца флаги и гюйсы», не готовым к плаванию ни вымпелы, ни флаги поднимать не разрешалось. Уже садясь в шлюпку, увидел адмирал вечно пьяного кронштадтского коменданта Шванвича, давнего недруга братьев Орловых. Не раз выкидывал их здоровенный Шванвич из кабаков, а как-то и шпагой к лицу Алексея Орлова приложился хорошо.
– Прощайте, Григорий Андреевич! Да при встрече поклон мой Алехану. Не дорубил я его, так, глядишь, на радостях, что жив остался, он и басурманина одолеет!
И, неуверенно ступая, комендант побрел куда-то по одному ему ведомым делам.
Шлюпкой Спиридов добрался до пакетбота. При адмирале адъютантами два его сына: старший – Андрей и младший – Алексей.
У Алексея в руках связка книг: Квинт Курций и Тацит, Ливий и Вольтер. Младший Спиридов – не только книгочей заядлый, но и сам изрядный сочинитель.
Пакетбот «Летучий», воздев паруса, помчал адмирала с сыновьями к эскадре. Над форштевнем пакетбота распростер крылья летучий конь – Пегас.
Секретные политические инструкции надлежало вскрыть не ранее, как выйдя из Финского залива. В высочайшем же ордере, объявленном адмиралу перед самым убытием на пакетбот, приказывалось: «Провести сухопутные войска с парком артиллерии и другими военными снарядами для содействия графу Орлову, образовать целый корпус из христиан к учинению Турции диверсии в чувствительнейшем месте; содействовать восставшим против Турции грекам и славянам, а также способствовать пресечению провоза в Турцию морем контрабанды».
Корабли встречали командующего орудийным салютом. Спиридов привез с собою на эскадру и некоторое количество греков, взятых в плавание переводчиками и лоцманами. Передавая их на корабли и суда, велел адмирал зачислить греков на унтер-офицерскую порцию, обходиться с ними ласково и насмешек не чинить, а капитанам наблюдать, на что эти греки способны.
На бомбардирский корабль «Гром» доставили уроженца Мореи Дементария Константинова, моложавого и подвижного грека. За отсутствием свободных мест подселили его в констапельскую, где обитали мичмана Дмитрий Ильин и Василий Машин.
Матросы громовские, знавшие, что плывут спасать единоверцев греков от окаянных басурман, ходили за Дементарием толпой, говорили, каждый в свою «кашу» приглашая:
– Мы, брат, к тебе не на блины плывем, а с туркой поганой биться. Когда приплывем, будешь нам подмогу чинить, а пока ешь, пей да силов набирайся!
Меж тем присутствие больных на эскадре и большая скученность уже давали себя знать. Вскоре на «Громе» обнаружили и первого покойника. Им оказался молоденький рекрут. Берег был рядом, потому покойника свезли туда и предали земле. Зарывая могилу, матросы горестно вздыхали:
– Лежи, земля, на нем легким перышком!
– Эко паре повезло, в своей землице, что в перинке, а нас где в воду покидают, один Господь ведает!
В тот же день подошедший из Кронштадта бот снял с кораблей тяжелобольных. Мордвинов слово свое сдержал, но болезнь уже пустила глубокие корни.
Утром следующего дня на фор-стеньге «Евстафия» подняли молитвенный флаг – сигнал «К походу быть в готовности». Теперь эскадра ждала лишь попутного ветра. Люди с надеждой поглядывали на длинные косицы вымпелов. Адмирал вызвал к себе капитанов бывших при эскадре лоцгалиотов «Кронштадт» и «Кронверк».
– Гнать вам по всем фаросам, вплоть до Дагерорта, – строго наказал он, – и мой ордер передавать, чтоб в ночное время все огни зажжены были ярко!
– Есть! – дружно ответили плечистые капитаны и тотчас рванули в открытое море.
Наконец-то на их долю выпало настоящее дело. Не весь же век солонину с сухарями возить!
«Грому» Спиридов поставил задачу особую. Не дожидаясь остальных, сниматься с якоря и идти в Балтику искать Резервную эскадру.
– От сих и до сих! – царапнул он карту ногтем от Дагерорта до Гогланда. Когда Перепечин вернулся от адмирала, Ильин усердно командовал натяжкой вант и штагов.
– Кончай живее! – бросил ему капитан «Грома». – Будем сниматься!
– Наконец-то, – обрадовался Ильин, – дождались! – И уже матросам громко: – А ну, навались, служивые!
На исходе девятого часа пополудни, выбравши якорь и обождав посланную на «Евстафий» шлюпку с рапортом об уходе, «Гром» наполнил грот-марсель и, неся все попутные паруса, покинул Красногорский рейд. За бортом плясали серо-зеленые волны.
– Ну, господа, двинули! От всей души поздравляю! – обратился к офицерам Перепечин.
Те отвечали вразнобой, но весело:
– Прощевай, матушка Русь, я к теплу потянусь!
Поодаль с тоской всматривались в исчезающий, и для многих навсегда, родной берег сбившиеся в сиротливую кучку матросы.
– Поплыли, видать, к басурманам в гости, а землицы нам своей и не видывать боле! – делились они промеж себя.
Над мачтами пронзительно кричали чайки.
Часть вторая
Путеплавание
Глава первая
В шумящих берегах Балтийских
Веселья больше, нежель вод,
Что видела судов Российских
Против врагов счастливый ход.
Нечасто вырывались в то время российские корабли на просторы дальних морей. Первым проложил курс к чужеземным берегам петровский фрегат «Армонт», посланный царем по посольским и торговым делам в Венецианскую республику. Одновременно готовилась и экспедиция к Мадагаскару-острову.
А у Пиренейских гор уже маячили корабли Ивана Кулешова. Махнул канонирам Кулешов.
– Давай!
Ударили, переполошив чаек, чугунные пушки, салютуя крепости Гибралтарской. Подивились флагам андреевским англичане, призадумались…
С тех пор прошли десятилетия. И вот теперь русская эскадра покидала балтийские воды, чтобы громить в далеких морях ненавистных врагов державы. Они уже плывут, воздев свои белоснежные паруса, не ведая, что ждет их впереди, но готовые ко всем испытаниям.
До десятка раз за вахту будут взбираться матросы по обледенелым вантам и, яростно балансируя на головокружительной высоте, делать свое нелегкое дело. Четыре часа в поднебесье. Короткий отдых – и вновь они наверху, у проносящихся мимо туч. Какая сила, какая воля нужны, чтобы в неистовстве шторма взять рифы на гроте? Какое мужество и вера в победу должны быть у людей, которые, отчаянно барахтаясь в такелаже, упрямо лезут наверх?
Им будет тяжело, ох, как тяжело! И все же никто из них ни за что не покинет своего поста, покуда будет биться его сердце. За трусость – смерть. Таков суровый, но справедливый закон палубы.
На каждом шагу отважных мореплавателей будут подстерегать бури и рифы, смертельные болезни и беспощадные враги. Они будут валяться в горячечном бреду среди мириад крыс, рвущих изо рта последний кусок солонины, пить зловонную воду и, харкая кровью, выплевывать последние зубы. Европа назовет их безумцами, но они все равно будут направлять форштевни своих кораблей к заветной цели!
Итак, отслужив по стародавней традиции прощальный молебен, эскадра начала плавание.
Головным, ловя в паруса попутный брамсельный ветер, шел флагманский «Евстафий», на грот-стеньге его полоскался адмиральский флаг. Следом в крутом бейдевинде – остальные.
Осталась позади песчаная коса Котлинская, отступили вдаль ораниенбаумский и сестрорецкий берега. За Гогландом моряки бросали Нептуну медные полушки – дань за благополучное плавание. Впереди была Балтика!
На выходе из Финского залива с передового корабля увидели лежащий в дрейфе «Гром». Невдалеке от него переваливалась с волны на волну «Азия» – линейный корабль Резервной эскадры вице-адмирала Андерсона[11].
– Алло! На «Азии»! Где эскадр Резервный? – в рупор запросил капитана корабля Спиридов, едва они сблизились на голосовую связь.
– Намедни в шторм разминулись! – бойко ответили с «Азии.
– М-да, негоже получается, – поморщился адмирал, – не успели отплыть, как все уже порастерялись. Ну, да делать нечего, будем до кучи собираться. На шканцах флагманского корабля наскоро посовещались, как быть дальше. По хитроумному замыслу Екатерины II обе эскадры должны были обязательно встретиться в море и только после этого вместе следовать до Копенгагена. Но море внесло свои поправки. На момент выхода Средиземноморской эскадры в море корабли вице-адмирала Андерсона, выдержав два жесточайших шторма, приводились в порядок в бухте Тагелахт, что в северной части острова Эзель.
– Где думаете искать корабли ревельские? – прокричал на «Азию» флаг- капитан Плещеев.
– Должны к норду держаться! – помедлив, доложили с линейного корабля.
– Ладно, – решил Спиридов, – будем искать Андерсона к норду. На «Азию» ж передайте… – Адмирал обратился к флаг-капитану, – Плыть на зюйд-вест да смотреть там обстоятельно! А к Гогланду пошли фрегат «Гремящий», пусть там еще разок глянет!
Скрипя штуртросами, «Евстафий» плавно лег на развороте. За ним в кильватер, забирая парусами ветер, поворотила на норд и вся эскадра. На месте недавнего рандеву остались лишь «Гром» да транспортные суда. Им надлежало сторожить Резервную эскадру здесь.
Пока Спиридов безуспешно искал потерявшиеся корабли у Гогланда, бомбардирский корабль, лежа в дрейфе, ждал дальнейших указаний. Было свежо, «Гром» мотало из стороны в сторону.
– Эко буйны ветры море глубокое пораскачали, душе тошно! – вздыхали матросы, на мутные волны глядючи.
Едва выпадала свободная минута, собирались они послушать, как поет песни свои грек Дементарий. Пел грек большей частью песни длинные и грустные, пел их и плакал.
– Чегой-то плачешь, сердешный? – участливо спрашивали его. – Да и об чем песня твоя?
– Эта такая песня, – смахнул слезу Дементарий, – что всяк, кто ее поет, плачет за свое Отечество. А поется в ней, как одна птица сидела, а потом полетела далеко-далеко; летит через горы, через море, через лес и туман и все летит, летит, далеко летит и опять летит…
– Это-то ясно, дале что? – допытывались матросы.
– Как что? – немало удивился грек Дементарий. – Потом и прилетела!
– Ну, а потом что?
– Ничего, дальше конец песне.
– Так что ж тут грустного?
– Э! – махал рукой разобиженный Дементарий Константинов. – Я ж говорю, что по-русски ничего, а по-нашему очень даже жалко!
Так время и коротали.
А спустя двое суток подошел присланный адмиралом фрегат «Надежда Благополучия». Капитан фрегата, как старший по званию, поднял отрядный брейд-вымпел и, велев зарифиться, повел суда к Борнхольму.
До конца вахты оставалось совсем немного времени, и мичман Ильин с удовольствием любовался занимающимся восходом солнца. В лицо ему хлестал упругий ветер, тонко свистели обтянутые ванты, над головой нервно бился длинный и узкий вымпел.
Восемь раз пробил судовой колокол – смена вахт. С последним ударом на палубе появился и сменщик Василий Машин. Не торопясь, сдал ему Ильин курс и паруса, рассказал, сколько миль пройдено за вахту да сколько воды из трюма натекло. Позевывая в кулак, глянул Кощей Машин в шканечный журнал. Там все записано и подбито исправно. Хорошо!
Заступающий матрос подошел с наветренной стороны к колесу и, встав позади рулевого, положил левую руку на рукоять штурвала.
– Курс?
– Вест!
– Как ходит руль?
– Полтора шлага под ветер!
– Есть курс вест! Руль ходит полтора шлага под ветер, – скороговоркой повторил заступающий и принял штурвальное колесо из рук в руки.
Ильин еще немного постоял с Машиным. Негласные корабельные традиции не позволяли офицеру, сдав вахту, сразу покидать шканцы.
– Ну, ладно, друг любезный, паруса и снасти в твоей власти! Пойду-ка я сосну часок.
В тесной и сырой констапельской тускло мерцал сальный огарок свечи. У стола, сгорбившись, сидел Дементарий Константинов. Перед ним книга с затертыми до дыр листами. Стараясь не шуметь, присел Ильин на скамью рядом.
– Почитай вслух, – попросил погодя, – ничего, что по-вашему писано, я душой пойму!
– Тогда слушай, – оторвался от книги Дементарий, – здесь обо мне сказано:
…Сам ты избегаешь смерти.
Но бедственно в дом возвратишься, товарищей в море всех потеряв на чужом корабле.
И не радость там встретишь: буйных людей там найдешь ты, твое достояние губящих…
Дементарий поднял на мичмана свои грустные глаза.
– Это Гомер, певец наш несравненный!
Ровно без минуты шесть на квартердеке «Грома» замаячила коренастая фигура корабельного боцмана.
– Дозвольте побудку отсвистать? – Боцман подошел к вахтенному начальнику.
Машин молча кивнул, просьба эта излишняя, но таков порядок.
Поднес боцман дудку к губам и, страшно надувая щеки, пронзительно засвистел.
Боцман встает и дудку дает
Мигом всем вставать и койки закатать!
Сразу полезли из люков матросы, зашлепали босыми ногами.
Опять отсвистела дудка, но теперь команду иную:
Иван Кузьмич, бери кирпич,
Драй, драй, драй!
Началась малая утренняя приборка. Порошком кирпичным драили матросы до блеска медь, доски палубные до желтизны янтарной. Качество работы проверялось просто. Бросал небрежно вахтенный офицер платок свой, затем поднимал, если чист – хорошо, грязный – переделать.
Не успели дух перевести, снова дудка. На этот раз свистел боцман к кашице. Побежали артельные с бачками на камбуз. Сегодня вторник, а значит, положена служителям на завтрак каша густая, мясом заправленная. На брезенте разложили артельщики сухари ржаные, расставили чайники со сбитнем горячим, посреди медный бак с кашей. Расселись матросы «по кашам», вынули ложки и, достоинство соблюдая, за еду принялись. Котел общий, потому и черпают так, чтобы всем поровну, и сухариками заедают. К личинкам долгоносика за недели плавания привыкали, как к неотъемлемой начинке, и не слишком усердствовали в выбивании их. Да и чего привередничать, мясо, оно и есть мясо!
Едят матросы, вроде бы не спеша, а все же поторапливаются. Вот-вот дудка к учению свистнет, тогда не до еды будет…
С попутным ветром транспортный отряд быстро добежал до Борнхольма. Поджидая главные силы, суда лавировали в оконечностях острова, близко к нему не приближаясь.
Тем временем, уйдя к северу, Спиридов крейсировал с кораблями взад- вперед от Гогланда до Фаре.
– Не могли же они враз потопнуть? – злился он. – Хоть кто-то да должен объявиться…
Подле адмирала крутился, заглядывая в глаза, капитан-лейтенант Виллим Фондезин[12]. Спиридов подхалимов не терпел и теперь искал предлог, чтоб избавиться от не в меру услужливого адъютанта: