– Я не убегаю. Мяч закатился. – потерянным голосом сказала я. А он повел меня в парк.
В тот день педофил не сумел мне вставить. Я просто лежала на спине, и ни во что, естественно, не вмешивалась. Обреченно и тоскливо смотрела в небо, и думала: «А мне это вообще за что? Учусь хорошо, дома всем помогаю, друзей не подставляю, животных не обижаю. За что, а?» Не знаю, что именно тогда произошло с моим органом, но как мужик не старался – ничего не получилось. Я не смотрела, просто чувствовала: он пытается войти, но никак. Странно, но мужик сдался. Может, спугнул кто. Может место показалось не самым подходящим. Не озеро безлюдное, всё-таки. Тут нет-нет, да люди гуляют, воздухом дышат, на деревья любуются.
Я шла во двор совершенно раздавленная. Жуткий эпизод, который я старалась забыть и оставить в прошлом, грозил разрастись в полнометражный фильм ужасов.
– Ты куда делась? – Вика смотрела на меня дикими глазами.
– Да так… отойти нужно было. По делу. – еле ворочая языком, ответила я.
– По какому делу? – я обреченно махнула рукой. – И что это был за мужик?
Нет, только не это. Я не могла рассказать никому, что это был за мужик. Я промолчала. Сделала вид, что вообще не понимаю, о чём она. Дни потекли своим чередом. Каникулы кончились, мы пошли в школу. Правдами и неправдами, разными хитростями я вынуждала подруг провожать меня до подъезда. Но и в подъезде мне было страшно. Только в квартире становилось чуть-чуть полегче. Иногда я шла из школы одна, и однажды снова увидела его. С бешенной скоростью я понеслась домой, а мужик пытался меня догнать. Я успела забежать в квартиру, слыша за спиной его крики «Ира, Ира!». Бабушка спросила, что со мной. Видок у меня, очевидно, был тот еще. Я как-то от неё отбрехалась, и пошла в свою комнату. Вроде бы я спаслась, но спасенной себя не чувствовала. В моей голове метались мысли: «А не сделала ли я хуже? Что он сделает со мной, когда поймает в следующий раз? Убьёт?» Всё это разрывало мне мозг, царапало душу, я готова была уже смириться с тем, что этот мужик есть в моей жизни. Да, это кошмар, ужас, боль и смрад. Но как я, пятиклассница, могу спастись от него? И только какая-то малая часть меня принимать это не соглашалась.
Мое существование в страхе продолжалось. Я боялась ходить по улицам. В каждой особи мужского пола мне виделся маньяк-насильник-педофил. Большинство из них, вероятнее всего, были прекрасные люди. Но я уже ничего не понимала и не чувствовала. Я жила в страхе, я сама была страхом. Что меня снова схватят и трахнут. Да меня и хватать-то не надо было: моя воля была практически сломлена. Пройдет много лет, прежде чем я соберу её по кусочкам, и склею воедино. А тогда…
Тогда мы поехали с девчонками втроем в магазин «Весна». Наверное, были всё те же. Ленка и Вика. В магазине нам нужна была какая-то канцелярия. В этой весне вечно были толпы народу, среди бела дня, в будний день, в СССР. Почему все эти люди были не на работе – загадка. Тогда вообще сажали за тунеядство. Пробираясь через толпу, я почувствовала, что меня схватили за локоть. Была призрачная надежда, что это кто-то из подруг, вот только хватка была слишком крепкой. Я повернулась. Ну, конечно.
– Почему ты от меня всё время бегаешь? – прошипел он.
– Да где я от тебя бегаю? – внезапно разозлилась я. – В магазин я приехала.
Мужик посмотрел на меня с усмешкой.
– Ну-ну. Пошли! – тоном, не допускающим возражений.
Я вот сейчас думаю, моё бы сегодняшнее восприятие да туда. Я бы кусала его, орала бы всем: «Держи маньяка, он меня изнасиловал». А тогда я покорно пошла за ним. Из чего делаю вывод, что было время, когда я зависела от общественного мнения, боялась его. И опозорить себя подобным образом не могла.
Он привел меня в какой-то подъезд, завел под лестницу и поставил на колени. А, вру. Поцеловал в губы сначала. Недолго. Потом поставил на колени, и достал свой член.
– Возьми его в рот.
Я не шевелилась. Он засунул мне в рот сам свой хуй, а я просто не сопротивлялась. Слушала комментарии типа «глубже». И странно, и слава Богу, что длилось это всё несколько минут. От силы две-три. Всё ж таки подъезд, а не номер в мотеле.
К девкам я вернулась совершенно охуевшая. С новым опытом, от которого хотелось сдохнуть. Ну, хотя бы не больно. Помню они орали на меня, что потеряли и беспокоились, и где я, такая-сякая была. Но мне в тот момент было наплевать. Совершенно.
С ним мы больше никогда не виделись. Видимо, кто-то свыше решил, что физически с меня достаточно. Но был ещё один эмоциональный ущерб. Когда у себя дома я ответила на телефонный звонок и услышала его голос. Он назвал меня по имени. Я кинула трубку и выдернула провод из стены. Больше я первая к телефону не подходила, пару лет точно. Интересно, почему мои родные не придали этому никакого значения? Случись это с моим ребенком – я бы забеспокоилась. Почему он боится снимать трубку? Или это потому, что я опытная?
Итак, мы больше никогда не виделись. А я и сейчас очень надеюсь, что это не случайно. Что он не просто отстал от меня – он бы не отстал. Я надеюсь, что его приняли за изнасилование ребенка, посадили в тюрьму, где его выебли все желающие. Во все дыры. С душой.
Глава 4
Долгое, долгое время после произошедшего я ходила по улицам с большой оглядкой. Сегодня, в наш век изобилия психологического и псевдо-психологического контента уже почти все знают, что любое сексуальное преступление неслучайно. Жертва привлекла тирана. Я и была жертвой. Почему – понятия не имею. Дома меня не били, не запирали в кладовке, не лишали сладостей. В классе и во дворе тоже было всё ровно. Если кого-то коробит присутствие в повествование элементов того или иного сленга – могу даже попросить у вас за это прощения. Например, все поняли, что такое «всё ровно»? Сейчас, наверное, уже все. А в 90е это была фраза из уголовного жаргона. Я к настоящему дню немного знаю и иногда употребляю выражения из сленга воров, реперов, хипстеров, современной молодёжи, ну и мат – куда же без него. Итак, в школе и во дворе у меня было всё ровно, кроме того я училась практически на одни пятерки. Я вообще помню здорово заскучала, когда в первом классе 2 сентября нам раздали какие-то прописи, чтобы рисовать в них палочки. Читала я с трех лет. Не вслух, комментируя иллюстрации. А про себя и толстенные книги. Писать и считать я научилась лет в пять. Меня можно, в принципе, было сразу сдавать если не в третий класс, так во второй точно. Но меня сдали в первый. Я потосковала, и начала учиться. О, кстати. Полезно писать о себе. Сейчас вспомнила яркий момент из детства. Кадр. Кусочек мозаики. Который вполне мог стать одним из составляющих моей жертвенности.
Я получила по диктанту четверку. Как такое могло случиться – не знаю. Зевнула где-то, бывает, я живой человек, просто ребенок. Была просто ребенком. Мама, забирая меня, узнала о четверке, и всю дорогу презрительно игнорировала ребенка. Просто шла впереди, задрав нос. А сзади то бежала, то плелась провинившаяся я, и пыталась с ней заговорить.
– Мама. Ну, мама. Ну чего ты молчишь? – тишина. Гробовая. – Мам. Ну, мама-а-а. Мам, ну скажи ты что-нибудь. Да что я сделала-то, мам?
Нет, я прекрасно осознавала, в чём мой косяк. Просто даже мой семилетний ум понимал, что это просто адский бред какой-то – так изничтожать первоклашку за четверку. За четвёрку!!! Могло это послужить поводом свернуть моей психике на путь жертвы? Мне кажется, вполне. Да, я сказала, что меня не били. Припиздела немного. Так-то не били, конечно. Но вот был случай, опять же в первом классе, когда я загулялась до десяти вечера вместо девяти. А дома получила скакалкой по лицу. Было больно, остался глубокий след от удара. Я всем врала, что поцарапала лицо, падая с дерева, или забираясь на него – не суть. Дядька, кстати, не поверил. Мамин брат. Он жил с нами, и мы с ним, в общем-то, дружили. Дядька приехал из командировки, выпытал у меня правду, и выписал матери пиздюлей. И главное, вот чего я не понимаю… в тот вечер мы с подругой сидели во дворе на веранде. Никто меня не терял, не искал, не звал, а по морде я получила. Интересно… мне понятно, когда мать на эмоциях бьёт ребенка, которого искала несколько часов. От страха бьет, от волнения. Но хладнокровно скакалкой по щеке… если взять увеличительное зеркало и присмотреться – он и сейчас виден, тот шрам. А ещё все эти педагогические меры оставляли кровавые следы на моём невинном, неопытном детском сердце. Этих следов не видно. Но они есть.
После истории с жертвой-мной и тираном-насильником ни на каких мужиков я, конечно, уже не смотрела. Подсознательные поиски папы в каждом прохожем закончились. А один раз, приехав к подруге, я увидела на её отце рубашку, как у моего маньяка. Юлька не могла ничего понять. Почему вдруг я побелела, онемела, и без конца бегаю в туалет.
– Пойдем гулять! – взмолилась я. – Мне что-то нехорошо.
– Что именно нехорошо? – подозрительно спросила Юля.
– Ну, тошнит меня.
– Как тебя может тошнить, мы даже ещё не ели ничего?! Пойдём на кухню, там папа салат приготовил.
– Не-ет! – заорала я, а Юля вытаращила свои и без того немаленькие глаза. – Или мы идём на улицу, или я еду домой.
На улице я долго приходила в себя. Держалась за стену, дышала. Точнее, хватала воздух, как рыба на берегу. Перед глазами была сине-зеленая клетка дяди Валериной рубашки. Просто чёртова рубашка, ничего больше. Но как же это было больно и жутко!
После того страшного лета 1983 года я сторонилась всех особей мужского пола, и параллельно начала вдруг толстеть. Если посмотреть на мои фото до пятого класса – на них запечатлена девочка, у которой торчат ключицы, рёбра, колени, и всё, чему положено торчать у худого ребёнка. Глядя на меня сейчас, никто не подумает, что я в принципе могу быть худой. Трудно себе такое представить, понимаю. А я ведь ходила на танцы, и у меня всё всегда отлично получалось. С пятого класса пришлось ограничиться хором. И ещё, до девятого класса у меня не было личной жизни. Нет, мальчики у меня были, было бы уж совсем убого, если бы у меня их не было. Кто-то нравился мне, кому-то нравилась я, изредка это совпадало. Но когда все уже все вовсю целовались – я старательно избегала таких процессов. Мне вполне это удавалось. Ну, вроде как, и мальчики у меня были, но чисто на уровне полу-дружбы, полу-любви. Дальше мне заглядывать не хотелось. А потом в девятом классе к нам пришёл новенький…
Кстати, не было там ничего особенного. Ну, качок. Лицо вполне симпатичное. Но ничего такого, из-за чего нужно поднимать ажиотаж, не было. Однако, ажиотаж поднялся. Девочки на физкультуре вместо того, чтобы заниматься спортом, зачарованно шушукались по поводу плеч, и прочего. Ну, что там сразу бросается в глаза у парней? Я и тогда, и сейчас, обращаю внимание на другое. Глаза… вот что сексуально. А мышцы – что? Любой идиот накачать может.
– Ирка, а ты знаешь, что он где-то в ваших краях живет? – поинтересовались у меня одноклассницы.
– Не-а. Че, правда?
В нашей школе школьники делились на три географические категории. Первая – «автодор». Их было подавляющее большинство. Несколько дворов напротив автодорожного института. Вторая – «сельхоз». Мы жили в нескольких домах на территории сельскохозяйственного института, и нас было значительно меньше. И ещё «все остальные». Поскольку школа наша была со спортивным уклоном, – даже неспортивная я пару лет занималась волейболом, – в спортивных классах учились дети из разных районов города. И вот, выяснилось, что новенький Георгий живет с моей стороны оврага. (Овраг разделял школу и автодор. Раньше он был просто оврагом, но в мои школьные годы там уже была дорога и трамвайные пути.) Девки прилипли ко мне, как пиявки. «Пожалуйста, узнай, где он живёт!». Я подумала, что отвязаться от них всё равно не получится, и обратилась к другому нашему однокласснику, Димке Веселову. Он тоже жил с нашей стороны оврага, мать его работала кем-то в сельхозе, растила Диму одна. Любила, очевидно, кормила, и перекармливала. Веселов был грушей для битья. Толстой грушей. А я говорила, что мне всех жалко, и я за всех заступаюсь даже в ущерб себе? Нет? Ну вот, говорю. Я постоянно пыталась отбить Димку у злых одноклассников, и даже частенько получала сама. Со мной проводились беседы типа: «Не лезь, ну какое твоё дело, мы не хотим тебя трогать, а ты нарываешься из-за толстого». А как не лезть-то? Жалко же. В общем, благодарный мне Дима рассказал, где новенький живет. Гошина семья купила дом у родителей Диминого товарища на год старше нас. Единственного, собственно, товарища. Дима остался в школе один-одинешенек, ему предстояло быть мальчиком для битья ещё два года. Били его, конечно, не только из-за веса. В нашем классе был ещё один толстяк, Славка. К тому же, одноглазый толстяк – глаз ему выбило в раннем детстве, карбидом, с тех пор он носил стеклянный. Бр-р-р. Это, казалось бы, более интересный повод для издевательств, но Славяна никто не трогал. Он сам мог наподдать кому угодно.
Выпив у Димки все запасы чего-то вкусного – сейчас уже не вспомню, алкогольного или без, – и выкурив сигару, я сказала:
– Ну, пошли, покажешь, где его дом.
– Пошли, – кивнул Дима, – а тебе зачем?
– Да мне ни зачем, в общем-то. Я девкам обещала.
Мы предполагаем, как говорится… а кто-то нами располагает по своему усмотрению. Мне правда было глубоко плевать на Гошу. Но когда мы пришли к его дому – частному, деревянному дому, обожаю, мечта моя, сейчас стою на пороге мечты, – Георгий внезапно вырулил на улицу. Блядь. Я стояла, и не знала, что говорить. Э-э-э… повисла пауза. Размером с рощу, за которой жил Гоша.
– Привет. А вы чего тут? – равнодушно спросил он.
Дима сдал меня с потрохами. Я стояла, и не знала, что можно такого сказать, чтобы не особо стыдно было за эту нелепую разведку.
– А дальше тебе куда? – поинтересовался Гоша.
– Домой… наверное.
Он кивнул Диме, как бы отпуская его. Дима исчез среди берез неправдоподобно быстро для своей комплекции.
– Ну, пошли, я провожу. Мне на тренировку.
Тренировался Гоша у своего отца, спорт. зал был около остановки «Телецентр». Идти туда нужно было мимо моего дома. Он проводит, ничего личного, всё вполне логично. По дороге мы о чём-то болтали, вполне непринуждённо, кстати. Георгий не был красноречив. В основном отвечал на мои вопросы. О том, что занимается борьбой, с самого детства, в школу к нам перешёл, потому, что семья переехала сюда с Московки. (Жуткий район на окраине) Полное содержание разговора не вспомню сейчас даже я, хоть и обладаю уникальной памятью. А точнее, уникальной особенностью помнить всю жизнь всякую ненужную хрень. Идти было не очень далеко, около своего подъезда я остановилась.
– Пришли. Спасибо, что проводил.
– Ты встречаешься с кем-то? – в лоб спросил Гоша.
– Э-э-э… нет. – честно ответила я.
На самом деле, существовало как минимум три-четыре парня, которые могли, не моргнув глазом, сказать, что встречаются со мной. Но я-то с ними не встречалась.
– Давай с тобой встречаться?
Я согласилась. Зачем-то, почему-то. Всё это вопросы, на которые я не знаю, и не знала никогда ответа. Позже я в него влюблюсь без памяти, и отдамся. Добровольно. И поимею кроме него через эту связь кучу неприятностей. И жизнь моя круто повернёт в другую сторону. Но это всё потом… а зачем я согласилась тогда – понятия не имею. Из принципа? Типа, нехуй отправлять меня на дурацкие разведки? Я такая опасная самка, с разведки добычу приношу. Нет ответа. История была, последствия были, а как так получилось – одному Богу известно.
Девочек пришлось проинформировать, что новенький теперь – мой парень. На уроках я получала записки без подписи, в которых было достаточно странное содержание, типа: «Зачем тебе он нужен? Не порти нам малину. Отстань от новенького». И прочая чушь. Я не отвечала, – кому отвечать-то, – с Гошей роман продолжался. Не развивался – нечему было развиваться, это было искусственно созданное мероприятие, оно просто проходило. Продолжалось. Шло ровным темпом. Я с детства дружила с сыном завуча по воспитательной работе, Лёхой. У него была девочка Таня, на год нас младше. Часто мы стали гулять вчетвером. Заклятые подруги от меня давно отстали, и по Гоше вздыхать перестали. Новый год мы даже встретили у одной из них. Её давно нет в живых. После школы я её толком не видела. Сейчас, когда я пишу эту книгу, я начинаю понимать одну очень важную вещь: каждый человек имеет право, чтобы о нём сказали после смерти. Сказали так, чтобы это не потерялось. Осталось буквами на бумаге. Простите, я отвлекусь буквально на два абзаца, расскажу про Янку, а после мы вернемся к нам с Георгием.