И этому нежному шёпоту ответил храп пьяного в стельку офицера…
Когда очнулся, поезд уже стоял у перрона Брянского вокзала. За окном серый полумрак, а в голове одна единственная мысль: неужто всё на самом деле кончено? Однако так не может быть, так не бывает, чтобы не оставалось никакой надежды. Даже у приговорённого к смерти есть последнее желание…
Только добрался до Обухова, отпустил извозчика и сразу к телефону.
– Барышня! Тридцать два ноль семь… Умоляю, поскорее… Ах, Кира! Кира, это я… Я только что с вокзала.
В трубке молчание. Потом слышу голос, но совсем чужой.
– Миша, я вас прошу, вы больше не звоните.
– Но почему?
– Мы скоро уедем заграницу.
– А как же я?
– Я благодарна вам за всё. За то, что помогли мне в трудную минуту. Оказались рядом, когда я умирала от тоски и одиночества… Но ничего уже не будет. Никогда!
– Но так нельзя!
– Господи, Миша! Мне тоже тяжело. Но здесь оставаться невозможно. Вы только посмотрите, что тут делается!.. Бежать, бежать непременно из Москвы!
– Нет!!!
– Миша, смиритесь!.. Всё прошло! Забудьте. И я забыла, и вы не вспоминайте.
– Я застрелюсь! И ты будешь в этом виновата.
– Не мучайте меня! Подумайте, что будет, если я останусь. Что будет со мною и с детьми?
– Я буду вас защищать!
– Ради бога! Если вы любите меня, то отпустите!
– Кира! Сжальтесь!
– Если что-нибудь случится с дочерьми, я тебя возненавижу!
– Ты ведьма! Ведьма! Сначала завлекла, а вот теперь…
– Ты болен, Миша. Успокойся! Я верю, что у вас с Татьяной всё будет хорошо. Прощай!
Княгиня вешает трубку. А я ошарашен тем, что она знает про жену. Предали!.. Зарезали!!.. Убили!!!..
Я стал умирать днем двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня рождества. Впрочем, до рождества ли тогда было?
Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной бранью бьют стекла в трамваях. Видел разрушенные и обгоревшие дома. Видел людей, которые осаждали подъезды запертых банков, длинные очереди у хлебных лавок, затравленных и жалких офицеров в шинелях без погон…
Всё это я воочию видел и попытался понять, что произошло. Но если голова моя была цела, то сердце было растерзано там, у подъезда дома на Обуховом. Возможно ли всё происходящее понять, имея в груди своей израненное сердце?
Ах, право же, какие глупости! Рана неопасна… Пациент будет жить. Но надобно дать ещё немного морфию, чтобы прекратить страдания…
По счастью, не так уж трудно раздобыть наркотики в Москве. Конечно, если очень, очень надо. Тем более врачу…
Ну вот… Наконец-то… Полегчало…
Как очутился у Патриаршего пруда, не помню… то есть не пойму… Вроде бы шёл от аптеки Рубановского, что на углу Большой Садовой. Только собрался сесть на скамейку в сквере чуть передохнуть, но вот… Но вдруг увидел там, вдали, на Малой Бронной очень знакомый силуэт. Нет, это был не коллега по фронтовому госпиталю, не дядин сосед из дома на Пречистенке и даже не случайный попутчик, с которым я ночь провёл в одном вагоне. Самое удивительное, что это была женщина, при том очевидно, что брюнетка. Но кто – я не в силах был понять. Ясно было одно – надо непременно разъяснить себе, кто же такая эта женщина.
Эй, торопись! Тут главное не мешкать. Да мне ли этого не знать! В мгновение ока я пересёк сквер и двинулся за ней по Бронной. Однако странно, я и шагу прибавлял, и попытался бежать, расталкивая по пути прохожих, но ни на сантиметр не приближался к этой женщине. Меня поражала та сверхъестественная, немыслимая скорость, с которой она уходила от меня. Впрочем, я от неё не отставал. И нескольких секунд не прошло, как после Никитских ворот я был на Арбатской площади. Еще мгновения, и вот уже какой-то тёмный переулок, чуть покосившийся фонарь и нефтяная лавка на углу. Опять шумная, заполненная народом улица – кажется, это Пречистенка. Тут я её чуть не потерял. Потом снова переулок, унылый, гадкий, ведущий в неведомую тьму. И вот здесь-то женщина окончательно исчезла.
Растерянно гляжу по сторонам, надеясь на помощь дворников, филёров и прохожих. Странно, но никому нет никакого дела до меня…И тут вдруг я сообразил, что женщина должна непременно оказаться вот в этом доме и обязательно на пятом этаже. Надо только подняться по лестнице, а там сразу повернуть направо. Да ясно же, как дважды-два! Вбежал в подъезд, взлетел на пятый этаж, нашел нужную квартиру. Звоню… Внутри отозвалось… Но вот ведь, стою, стою, а никто не открывает. Стал колотить в дверь кулаками… Сколько можно ждать!
Ну, наконец-то: дверь отворила горничная и, ни о чём не спрашивая, ушла.
В громадной передней никого. Пусто, как в дождливый день на паперти. Из глубины квартиры послышались детские голоса. И мягкий, успокаивающий голос няни. Эх, мне бы так вот кто-нибудь сказал…
Я рассуждал примерно следующим образом: «Где она может быть? Да где ж ещё, если скрыться можно только в спальне?» В передней пусто и в тёмном коридоре никого. То есть просто некому указать кратчайшую дорогу. Что делать-то?
По счастью, долго плутать мне не пришлось. Предмет своих поисков я обнаружил почти сразу же. И вот я в спальне. Там, под балдахином, на роскошной, сияющей снежной белизной постели лежала она, почти раздетая, в полупрозрачном пеньюаре. Уже ль та самая брюнетка, за которой я погнался? Мне показалось, что она кого-то ждёт. Не знаю, может быть, меня… Поколебавшись немного, я подошел к ней, поклонился и собирался что-нибудь сказать…
Брюнетка вдруг перебила меня и проговорила низким голосом:
– Мишель, вы ужасны… Из-за вас я не спала всю ночь и вот решилась. Будь по-вашему. Я вам отдамся.
Я посмотрел на смуглое лицо, от которого на меня пахнуло то ли ладаном, то ли ароматом папиросы, взглянул в её огромные глаза, но так ничего и не сказал. Я всё никак не мог понять, та ли это женщина или же совсем другая. Вот иной раз пытаешься найти свой идеал, заранее представив его дивные черты в своём воображении, и вдруг обнаруживаешь что-то вроде бы похожее, но только совсем, совсем иное… Так та или не та?
Видя сомнение в моих глазах, брюнетка решила взять инициативу на себя. Закинула голову, страдальчески оскалив зубы, схватила мои руки, притянула их к себе и зашептала:
– Что же ты молчишь, мой соблазнитель? Ты покорил меня своею храбростью. Целуй же, целуй меня скорее, пока муж со службы не пришёл.
Я пошатнулся, ощутив на губах что-то сладкое и мягкое, и её глаза оказались у самого моего лица.
– Я отдамся тебе… – шептала она, пытаясь стащить с меня пиджак.
Тут что-то стукнуло меня, словно бы я ударился головой о притолоку, споткнувшись о порог… Один глаз женщины, то есть тот, что был зелёный, смотрел мне прямо в лоб, но вот другой… ну просто невпопад, был совершенно карий и что-то высматривал за моей спиною. Да неужели… Господи, подмена! И я прокричал:
– Мадам! Тётушка! Но это невозможно! Я болен. Я безнадёжный наркоман!
– Я тебя вылечу, вылечу, – бормотала Маргарита Карловна, впиваясь мне ногтями в плечи. Она оскалилась от ярости, что-то ещё произнесла невнятно. А потом…
Потом всё кончилось…
Но вот очнулся. Лёжа на белой простыне, пытаюсь вспомнить, кто я и откуда. Ещё важнее разобраться – где? Нет, это не спальня, не постель… Мне кажется, что это смотровая. Да, да, смотровая моего дяди, гинеколога. Белая, ослепительно белая, большая комната. Белее бывает только свежевыпавший снег в сельской глуши где-нибудь под Вязьмой или под Смоленском. Но это точно Москва!
Как я попал сюда? Да откуда же мне знать? Помню только, что не повезло с какой-то женщиной… Что там было? Погоня? Или подлая измена? Или просто жестокая расплата за какие-то грехи… Ясно лишь то, что дальше продолжаться так не может… Хотя бы потому, что мне этого не перенести.
Я достал из кармана револьвер, приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил спусковой крючок…
Тут снизу послышались очень знакомые мне звуки, сипло заиграл оркестр, и тенор в граммофоне запел:
– О, час! Мой смертный час! Когда сразишь меня ты?
Да это «Фауст»! Вот уж действительно, «свезло». Дождусь только арии Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда уж не услышу.
Оркестр то пропадал, то появлялся, но тенор продолжал кричать:
– Если медлишь ты, я сам пойду к тебе навстречу!
Сейчас, сейчас… Однако как быстро он поёт!
Дрожащий палец лёг на спусковой крючок… и в это мгновение грохот оглушил меня, сердце куда-то провалилось, мне показалось, что на мгновение погас свет. Я уронил револьвер.
Тут грохот повторился. Из прихожей донесся басовитый голос:
– Вот и я!
Я повернулся к двери. Неужто сам Мефистофель пожаловал, собственной персоной?
В комнату вошёл солидный господин. Соболья шапка, шуба, подбитая мехом, чуть ли не до пят, трость с набалдашником, на носу золочёное пенсне. В общем, так примерно я себе его и представлял.
– Доктор Кутанин, к вашим услугам, – сказал вошедший и поглядел на меня очень дружелюбно: – Ваш дядюшка… мне передали его просьбу, и вот я здесь. Чем могу помочь?
А ну как действительно поможет? Вот снял шубу, уселся со мною рядом и чего-то ждёт.
– Дело вот в чем, коллега, – начал я, внезапно почувствовав, что надо бы ему рассказать всё, буквально всё, как на духу, – дело в том, что меня в наркоманы записали, а ведь это же совсем не так… Жена твердит, чтобы я лечился. И самое главное, никто не желает меня слушать!..
– Не волнуйтесь, я выслушаю вас очень внимательно, – серьезно и успокоительно сказал Кутанин, – и в наркоманы вас рядить ни в коем случае не позволю.
– Так слушайте же: вчера вечером на Патриарших я встретил некую таинственною личность. Вроде женщина, но странная какая-то. Например, за ней погонишься, а догнать нет никакой возможности… Гнался я за ней по арбатским переулкам, по Пречистенке. Но только показалось, что догнал, как она юрк в какой-то дом…
Свой рассказ я сопроводил энергичными жестами, тем самым пытаясь передать врачу своё состояние в пылу погони. Надеялся, что хоть таким образом он меня поймёт. Ну а что ещё мне оставалось?
– И вот теперь вы добиваетесь, чтобы я помог вам эту даму разыскать? Правильно ли я вас понял? – спросил Кутанин, внимательно глядя на меня.
«Он умен, – подумал я. – Впрочем, среди врачей умные граждане совсем не редкость, это всем известно. А этот наверняка доцент… Да что доцент, наверняка уже профессор!», – и ответил так:
– Я сам её найду. Вы только дайте мне справку, что я не морфинист. Умоляю! А то ведь как можно подойти к приличной даме с таким, как у меня, диагнозом? – для убедительности сначала я решил пустить слезу, а потом, передумав, закричал: – Нет, даже не прошу, а требую, чтобы меня прямо тут, теперь признали окончательно здоровым!
– Ну что же, славно, славно! – спокойно отозвался Кутанин, – вот всё и разъяснилось. Действительно, какой же смысл здорового человека называть больным? Хорошо-с. Я вам сейчас же выпишу такую справку, если вы мне скажете… нет, не докажете, а только скажете, что вы здоровы. Итак, коллега, станете ли вы утверждать, что совершенно здоровы?
Предложение профессора мне понравилось, однако прежде чем ответить, я ещё подумал, перебирал кое-какие соображения в уме, наморщив лоб, и, наконец, сказал очень твёрдо и уверенно:
– Я здоров!
– Ну вот и славно, – проговорил с явным облегчением Кутанин. – А если так, то давайте рассуждать логически. Возьмем этот вчерашний случай у Патриаршего пруда. В поисках неизвестной женщины вы произвели такие действия, – тут Кутанин стал загибать длинные пальцы, внимательно глядя на меня, – бегали по улицам, расталкивая прохожих. Было?
– Было, – хмуро согласился я.
– Кричали, чтобы она остановилась. Так? Затем ворвались в дом за нею следом, а потом в квартиру. Так ли это было?
Я не возражал.
– А теперь скажите, – продолжал Кутанин, – возможно ли, действуя таким манером, добиться свидания с приличной дамой, не напугав бедняжку до смерти? И если вы человек вполне здоровый, к тому же врач, вы мне ответите сами: да никоим образом!
Тут что-то странное случилось со мной. Моя воля как будто раскололась, и я почувствовал, что слаб, что нуждаюсь в дружеском совете.
– Так что же делать? – спросил я на этот раз уже робко, нерешительно.
– Ну вот и славно! – снова повторил Кутанин, – это резоннейший вопрос. Теперь я расскажу вам, что, собственно, произошло, – он задумался на мгновение и продолжал: – Какое-то время назад вы познакомились с женщиной. Вы полюбили её, были с ней близки, но по некой не зависящей от вас причине вы расстались. Так ли это было?
– Так, профессор, – прошептал я, замирая от нехорошего предчувствия. «Откуда он всё знает?»
– И вот с тех пор образ этой женщины преследует вас. Вам и мучительно вспоминать о ней, и сладостно. В итоге тяжесть утраты любимого человека стала для вас невыносима, и вы не нашли другого способа, кроме как прибегнуть к помощи наркотиков. Я прав или не прав?
Молчу, затаив дыхание, и только жду, что ещё он скажет.
– Так вот что я бы вам посоветовал, коллега. Всё то, что с вами произошло, изложите на бумаге. Все ваши переживания, всю боль, как бы ни трудно было это сделать. Причём пишите так, будто всё это случилось не с вами, а с другим. Нет иного способа избавиться от наваждения, как переложить его на кого-нибудь другого. В данном случае, на плечи выдуманного вами человека. Пусть он теперь и мучается! И помните, это вам поможет, а без этого у вас не выйдет ничего. Вы меня слышите? – вдруг многозначительно спросил Кутанин и завладел обеими моими руками. Взяв их в свои, он долго, в упор глядя мне в глаза, повторял: – Это вам поможет… Вы слышите меня?.. Это вам поможет… Вы получите облегчение…
– Профессор, но смогу ли я?
– Сможете, если жить хотите, – он отпустил мои руки, но так же пристально смотрел в глаза. – Однако вот о чём хочу предупредить. Тут либо то, либо другое. Писателю наркотики противопоказаны.
– Но как избавиться от эффекта привыкания? – я чувствовал, что наконец-то рассуждаю здраво. Во всяком случае, так мне показалось.
– Всё очень просто, – пояснил Кутанин, – хотя простота эта весьма обманчива, поскольку трудно сделать первое усилие. Так вот, стоит вам начать писать, как в самом скором времени почувствуете, что боль куда-то отступает. Чем больше пишете, тем легче становится на душе. Но лишь одно условие: не напрягайте головы, пишите больше от сердца, от своих переживаний… А там, чем чёрт не шутит, станете известным писателем, прославитесь. И вот в один прекрасный день та женщина прочитает ваш роман… и тут она поймёт, кого когда-то потеряла.
– Профессор! Если получится всё так, я вам по гроб жизни буду благодарен!
– Ладно, ладно! Ещё успеете отблагодарить. – Кутанин еле заметно улыбнулся. – Случится быть в Москве, так непременно заходите. Поужинаем вместе, сходим в оперу…
Ночью, едучи в расхлябанном вагоне обратно к месту службы, под Смоленск, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, я написал первый маленький рассказ. Потом ещё и ещё. И вот однажды решился и отнёс очередной вышедший из-под моего пера рассказик в редакцию газеты. Там его почему-то напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. Вскоре, это было уже в Киеве, я бросил занятие врача и стал писать.
И вот, наконец, понял, что пришло моё время. Время покорять Москву…
VI
Надо сказать, что политики я прежде сторонился. Не потому, что считал её чем-то слишком уж заумным для себя. Нет, если бы понадобилось, так непременно б разобрался. Только ведь мне оно совершенно ни к чему. Приобрести политический капитал, влияние на умы сограждан – такой задачи я никогда перед собой не ставил. Другие пусть этим занимаются, если нет таланта. В общем, я старался от политики увёртываться. Однако то и дело она настигала меня, брала в свой оборот, иногда ставила в положение безвыходное… По счастью, обошлось. Что-то подсказывает мне – я и теперь как-нибудь от политики избавлюсь. Если бы так!