Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни - Николай Шахмагонов

Николай Федорович Шахмагонов

Женщины Льва Толстого. В творчестве и в жизни

«Женский вопрос» в творчестве

Лев Николаевич Толстой однажды заметил: «Многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жены, как у Достоевского». В целом же о семейной жизни он отзывался весьма и весьма нелестно, а о женщинах говорил: «Все было бы хорошо, кабы только они (женщины. – Н.Ш.) были на своем месте, т. е. смиренны». Он считал, что женский вопрос состоит «не в том, чтобы женщины стали руководить жизнью, а в том, чтобы они перестали губить ее».

Писатель советовал: «Смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. В самом деле, от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество дурных пороков, как не от женщин?»

Заявления, прямо скажем, нелицеприятные. Отчего же возникло такое отношение к семье, к браку, да и вообще к женщинам? Ответ нужно искать в любовных перипетиях, которые довелось пережить писателю в своей жизни, ну и, конечно, в его произведениях. Именно в них, по-разному, где более, где менее открыто и узнаваемо, отражены любовные трагедии и драмы самого писателя. Но самое полное, самое искреннее отношение к любовным увлечениям можно найти в дневниках Льва Николаевича Толстого. Дневники он начал вести 17 марта 1847 года, когда ему еще не было и девятнадцати лет, а последнюю запись сделал 3 ноября 1910 года в Астапово. Кроме того, с 29 июля по 29 октября 1910 года он делал записи в отдельной тетради, названной «Дневник для одного себя», открытой словами: «Начинаю новый дневник, настоящий дневник для одного себя». Он давно уже понял, что все его записи рано или поздно станут достоянием не только родных и близких, но и широкого круга исследователей, биографов, читателей. Хотелось, видимо, хоть что-то оставить для себя, в крайнем случае, для очень близких людей. Это оказалось невозможным, поскольку дневники впоследствии стали колоссальным источником для создания биографии писателя и множества произведений о нем. Дневники помогли восстановить многие моменты его жизни, творчества и любовных увлечений.

Л.Н. Толстой за работой

Обычно при изучении биографий писателей, да и не только писателей, но вообще людей творческих, опускаются факты, свидетельствующие об их любовных увлечениях и особенно любовных приключениях. Порою даже о семейной жизни не говорится совсем или говорится очень мало. Почему? Наверное, потому что, коснувшись семейных перипетий, трудно скрыть различные неурядицы в супружеской жизни и особенно некоторые «отдохновения» от этой жизни вне семьи. А это, по общему мнению, может разрушить светлый образ знаменитости. Но так ли это? Разрушит ли? А может, напротив, сделает образ более понятным, может, вызовет еще больший интерес к произведениям? Ведь каждому ясно, что человек, проживший праведную жизнь, не испытавший резких поворотов в любви, не напишет роман, в котором герои любят, ревнуют, расходятся или сходятся – словом, живут полнокровной жизнью. Один из принципов создания литературного произведения – «скалывание с себя». «Скалывай с себя» – именно так говорят в творческих группах в Литературном институте многие преподаватели, ведущие семинары.

Редко в официальных биографиях, особенно преподаваемых в школе, рассказывается даже о первых увлечениях того или иного писателя или поэта, словно накладывается табу на само понятие – любовь. Хотя очень многие писатели создали довольно близкие к реальности произведения. Это и «Первая любовь» Ивана Сергеевича Тургенева (1818–1883), и «Жизнь Арсеньева» Ивана Алексеевича Бунина (1870–1953), и «Детство. В людях. Мои университеты» Максима Горького (1868–1936), и «Детские годы Багрова-внука» Сергея Тимофеевича Аксакова (1791–1859). Автобиографичны и многие рассказы известных писателей и поэтов: «На заре туманной юности» Владимира Сергеевича Соловьева (1853–1900), «Первая любовь» Константина Алексеевича Коровина (1861–1939), не только художника (что широко известно), но и писателя (что известно в меньшей степени). Я специально перечисляю эти произведения, в надежде, что они заинтересуют читателей, которые еще не знакомы с этими шедеврами русской любовной прозы.

Наверное, одними из самых близких к реальной действительности являются произведения Льва Толстого «Детство», «Отрочество» и «Юность». Лев Николаевич собирался еще написать четвертую книгу «Молодость», но так и не исполнил свой замысел, поскольку отвлекся на другие, по его мнению, более важные произведения.

Известно, что на творчество каждого литератора, будь то поэт или прозаик, оказывают огромное влияние именно его любовные увлечения, в том числе и увлечения самые ранние. Александр Сергеевич Пушкин, к примеру, даже разделил свои детские и отроческие увлечения на раннюю любовь и первую любовь. И они тоже нашли свое отражение в его необыкновенной поэзии.

А сколько поэтических шедевров Лермонтова, Пушкина, Тютчева, Вяземского стало романсами! Но по официальным биографиям, с которыми мы знакомы со школьной скамьи, может создаться впечатление, что писаны они в никуда и ни к кому. Просто так… Разве что широко известно, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье»… посвящено Анне Керн. А вот романс кому посвящен? Ведь стихотворение становится романсом лишь после прикосновения к нему композитора. Анне Керн – ответит читатель. Керн, но не Анне! Оказывается, композитор Михаил Глинка был страстно влюблен в дочь Анны Петровны Керн – Екатерину. И романс родился не тотчас после того, как блестящее стихотворение вышло из-под пера Пушкина, а значительно позже, в результате влюбленности композитора в Екатерину Керн.

Есть конкретные адресаты и у великолепных стихотворений Михаила Юрьевича Лермонтова «Нет, не тебя так пылко я люблю…», Федора Ивановича Тютчева «Я встретил Вас», Алексея Константиновича Толстого «Средь шумного бала, случайно…».

Вдохновила первая любовь

А что же у Льва Толстого? Кто вдохновил его на создание многих женских образов в знаменитых его романах? Кто стал прототипом Наташи Ростовой в непревзойденной эпопее «Война и мир», Анны Карениной в одноименном романе, Екатерины Масловой в романе «Воскресение»? Не загоралось ли сердце писателя влюбленностью или большой любовью, прежде чем вылился этот пожар на страницы книг? И к кому испытал первую свою любовь будущий писатель?

Обратимся к роману «Воскресение». Казалось бы, произведение, написанное в 1888–1899 годах, то есть в зрелом возрасте, вряд ли может содержать отголоски первой любви писателя. Толстой начал писать его в шестьдесят лет, а завершил, когда перевалило за семьдесят. Но вчитаемся в такой эпизод!

«После чая стали по скошенному уже лужку перед домом играть в горелки. Взяли и Катюшу. Нехлюдову после нескольких перемен пришлось бежать с Катюшей. Нехлюдову всегда было приятно видеть Катюшу, но ему и в голову не приходило, что между ним и ею могут быть какие-нибудь особенные отношения.

– Ну, теперь этих не поймаешь ни за что, – говорил “горевший” веселый художник, очень быстро бегавший на своих коротких и кривых, но сильных мужицких ногах, – нешто спотыкнутся.

– Вы, да не поймаете!

– Раз, два, три!

Ударили три раза в ладоши. Едва удерживая смех, Катюша быстро переменилась местами с Нехлюдовым и, пожав своей крепкой, шершавой маленькой рукой его большую руку, пустилась бежать налево, гремя крахмальной юбкой.

Нехлюдов бегал быстро, и ему хотелось не поддаться художнику, и он пустился изо всех сил. Когда он оглянулся, он увидал художника, преследующего Катюшу, но она, живо перебирая упругими молодыми ногами, не поддавалась ему и удалялась влево. Впереди была клумба кустов сирени, за которую никто не бегал, но Катюша, оглянувшись на Нехлюдова, подала ему знак головой, чтобы соединиться за клумбой. Он понял ее и побежал за кусты. Но тут, за кустами, была незнакомая ему канавка, заросшая крапивой; он спотыкнулся в нее и, острекав руки крапивой и омочив их уже павшей под вечер росой, упал, но тотчас же, смеясь над собой, справился и выбежал на чистое место.

Катюша, сияя улыбкой и черными, как мокрая смородина, глазами, летела ему навстречу. Они сбежались и схватились руками.

– Обстрекались, я чай, – сказала она, свободной рукой поправляя сбившуюся косу, тяжело дыша и улыбаясь, снизу вверх прямо глядя на него.

– Я и не знал, что тут канавка, – сказал он, также улыбаясь и не выпуская ее руки.

Она придвинулась к нему, и он, сам не зная, как это случилось, потянулся к ней лицом; она не отстранилась, он сжал крепче ее руку и поцеловал ее в губы.

– Вот тебе раз! – проговорила она и, быстрым движением вырвав свою руку, побежала прочь от него.

Подбежав к кусту сирени, она сорвала с него две ветки белой, уже осыпавшейся сирени и, хлопая себя ими по разгоряченному лицу и оглядываясь на него, бойко размахивая перед собой руками, пошла назад к играющим».

Посмотрите, как ярко, живо, образно описан эпизод! Сочинен с первой до последней строки? Едва ли. Чувствуется, что автор не придумывает, а воспроизводит события по памяти, извлекая реальные факты из самых дальних ее кладовых.

Мы еще увидим, кто вдохновил его на создание этого эпизода, который стал в романе отправной точкой для описания взаимоотношений главных героев – Нехлюдова и Катюши.

В романе читаем: «С этих пор отношения между Нехлюдовым и Катюшей изменились и установились те особенные, которые бывают между невинным молодым человеком и такой же невинной девушкой, влекомыми друг к другу.

Как только Катюша входила в комнату или даже издалека Нехлюдов видел ее белый фартук, так все для него как бы освещалось солнцем, все становилось интереснее, веселее, значительнее; жизнь становилась радостней. То же испытывала и она. Но не только присутствие и близость Катюши производили это действие на Нехлюдова; это действие производило на него одно сознание того, что есть эта Катюша, а для нее, что есть Нехлюдов…»

Конечно, автор не следовал событиям с той документальностью, с которой это делал Иван Сергеевич Тургенев в повести «Первая любовь». Да и не всегда подобное возможно. У писателя ведь одна жизнь. И он не может описать две или три первых любви. Свою единственную первую любовь писатель непременно дарит какой-то из своих героинь. И дарит свои ощущения, свои интересы. Так кто же главные герои романа?

Читаем в романе далее: «Нехлюдов давал ей Достоевского и Тургенева, которых он сам только что прочел. Больше всего ей нравилось “Затишье” Тургенева».

В дневниках Лев Толстой отмечал, что это произведение Тургенева ему очень нравилось. То есть в каждой приведенной выше строке из-за Нехлюдова постоянно выглядывает он – Лев Толстой.

Нехлюдов живет у своих тетушек, а его мать находится за границей. Толстой не повторяет в Нехлюдове свою судьбу буква в букву. Сам Толстой лишился матери в младенчестве, воспитывался тетками. Ему было легче показать героя, который вырос без родителей – ведь сам он по сути и не знал, каково это жить в семье, где рядом и отец, и мать.

И он рассказал о тех ощущениях, которые пережил он сам, показал и взаимоотношения с девушкой, которая оказалась в этот период рядом с ним. Он описал свои чувства, хотя образ девушки сделал все-таки собирательным: «Разговоры между ними происходили урывками, при встречах в коридоре, на балконе, на дворе и иногда в комнате старой горничной тетушек Матрены Павловны, с которой вместе жила Катюша, и в горенку которой иногда Нехлюдов приходил пить чай вприкуску. И эти разговоры в присутствии Матрены Павловны были самые приятные. Разговаривать, когда они были одни, было хуже. Тотчас же глаза начинали говорить что-то совсем другое, гораздо более важное, чем то, что говорили уста, губы морщились, и становилось чего-то жутко, и они поспешно расходились».

Но кто же стал основным прототипом Катюши из «Воскресения»?

Первая запись в дневнике Льва Толстого, касающаяся темы любви, не относится к прототипу Катерины Масловой из «Воскресения». Она такова: «Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал, только когда мне было 13 или 14 лет, но мне не хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет – время самое безалаберное для мальчика (отрочество), – не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту эпоху действует с необыкновенною силою».

Об этой записи и причине ее появления мы еще поговорим. Обратимся к записи другой, датированной 8 июня 1851 года. Двадцатитрехлетний Толстой написал в своем дневнике: «Любовь и религия, вот два чувства чистые, высокие. Не знаю, что называют любовью. Ежели любовь то, что я про нее читал и слышал, то я ее никогда не испытывал. Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась, но я мало знал ее. […] Я жил в Казани неделю. Ежели бы у меня спросили, зачем я жил в Казани, что мне было так приятно? Отчего я был так счастлив? Я не сказал бы, что это потому, что я влюблен. Я не знал этого. Мне кажется, что это-то незнание и есть главная черта любви и составляет всю прелесть ее. Как морально легко мне было в это время! Я не чувствовал этой тяжести всех мелочных страстей, которая портит все наслаждения жизни. Я ни слова не сказал ей о любви, но я так уверен, что она знает мои чувства, что ежели она меня любит, то я приписываю это только тому, что она меня поняла. Все порывы души чисты, возвышенны в своем начале. Действительность уничтожает невинность и прелесть всех порывов.

Мои отношения с Зинаидой остались на ступени чистого стремления двух душ друг к другу».

Такие же чистые чувства были и у Нехлюдова к Катюше. Толстой восклицал в дневнике: «Но, может быть, ты сомневаешься, что я тебя люблю, Зинаида? Прости меня, ежели это так, я виновен, одним словом, мог бы и тебя уверить».

Восторженная запись! И этот же восторг писателя мы наблюдаем в созданном им образе Катюши Масловой в романе «Воскресение» и Вареньки в рассказе «После бала».

В дневнике он сетовал: «Неужели никогда я не увижу ее? Неужели узнаю когда-нибудь, что она вышла замуж за какого-нибудь Бекетова? Или, что еще жальче, увижу ее в чепце, веселенькой и с тем же умным, открытым, веселым и влюбленным глазом? Я не оставлю своих планов, чтобы ехать жениться на ней, я недовольно убежден, что она может составить мое счастие, но все-таки я влюблен. Иначе, что же эти отрадные воспоминания, которые оживляют меня, что этот взгляд, в который я всегда смотрю, когда только я вижу, чувствую что-нибудь прекрасное. Не написать ли ей письмо? Не знаю ее отчества и от этого, может быть, лишусь счастия… Теперь Бог знает, что меня ждет… Предаюсь в волю его! Я сам не знаю, что нужно для моего счастия, и что такое счастье?»

В романе «Воскресение» – игра в «горелки», а в жизни – другие события, которые полностью не раскрыты, но которые, несомненно, имели не меньшее значение для молодого Толстого, нежели для Нехлюдова:

«Помнишь Архиерейский сад, Зинаида, боковую дорожку? На языке висело у меня признание, и у тебя тоже. Мое дело было начать; но, знаешь, отчего мне кажется, я ничего не сказал? Я был так счастлив, что мне нечего было желать, я боялся испортить свое… не свое, а наше счастье.

Лучшим воспоминанием в жизни останется навсегда это милое время. А какое пустое и тщеславное создание – человек. Когда у меня спрашивают про время, проведенное мною в Казани, я небрежным тоном отвечаю: “Да, для губернского города очень порядочное общество, и я довольно весело провел несколько дней там”… Все осмеяли люди! Смеются над тем, что с милым рай и в шалаше, и говорят, что это неправда. Разумеется, правда; не только в шалаше – в Крапивне, в Старом Юрте – везде. С милым рай и в шалаше, и это правда, правда, сто раз правда!»

В романе «Воскресение» мы читаем о том, как далее развивались отношения между Нехлюдовым и Катюшей Масловой, причем развивались они под зорким оком тетушек. А вот это уже внесено в роман из жизни Толстого, ведь он воспитывался именно тетушками, сестрами отца. Что же касается матери Нехлюдова, то в романе, как уже упомянуто, она находится за границей. Развитие отношений списал со своей ситуации. Разница лишь в одном – самому Льву Толстому ничего не мешало сделать предложение своей возлюбленной. А вот Нехлюдов жениться на Катюше Масловой не мог. А потому отношения были бесперспективны: «Такие отношения продолжались между Нехлюдовым и Катюшей во все время его первого пребывания у тетушек. Тетушки заметили эти отношения, испугались и даже написали об этом за границу княгине Елене Ивановне, матери Нехлюдова. Тетушка Марья Ивановна боялась того, чтобы Дмитрий не вступил в связь с Катюшей. Но она напрасно боялась этого: Нехлюдов, сам не зная того, любил Катюшу, как любят невинные люди, и его любовь была главной защитой от падения и для него, и для нее. У него не было не только желания физического обладания ею, но был ужас при мысли о возможности такого отношения к ней. Опасения же поэтической Софьи Ивановны о том, чтобы Дмитрий, со своим цельным, решительным характером, полюбив девушку, не задумал жениться на ней, не обращая внимания на ее происхождение и положение, были гораздо основательнее.