Вы только представьте – первое дежурство! Чувство ответственности переполняло меня до такой степени, что я даже сидеть не мог и метался из угла в угол нашей комнаты. Ежеминутно следил за новостями, но ТАСС молчал, а больше им и взяться было неоткуда. Расскажу – не поверите: главным источником зарубежной спортивной информации были тогда для «Советского спорта» сообщения «Франс Пресс», так называемые ленточки, которые нам по дружбе откладывали в московском офисе агентства, а редакционный шофер их каждое утро забирал. Да, некоторые сообщения были с суточной бородой, но в нашем отделе и это считалось подарком судьбы.
В шесть часов вечера из типографии привезли первые оттиски полос, и я углубился в чтение – в высшей степени внимательно и чрезвычайно неторопливо. Изучил все, как под микроскопом, и уже собирался в соответствии с инструкцией отнести полосы в бюро проверки, но тут мой взгляд остановился на заголовке к репортажу с чемпионата мира по боксу, который в те дни проходил в Гаване. Заголовок выглядел так:
ПЕРВАЯ МЕДАЛЬ В ГАВНЕ!
Это потом я услышал тысячу репортерских баек о пропущенных буквах и словах, посмотрел фильм Тарковского «Зеркало», где матери главного героя кажется, что при наборе текста допущена ошибка и в слове «главнокомандующий» отсутствует буква «л», и познакомился со стариком, заведующим корректурой, который в тридцатые получил срок за отсутствие «г» в слове «Ленинград». А тогда, в начале июля 1974-го, я, ничего еще не знающий и не умеющий, покрылся холодным потом и стал названивать Шевцову, а когда он снял трубку, несколько раз выкрикнул:
– В Гавне! В Гавне!
Надо отдать должное Оресту Петровичу. На мои крики он не отреагировал и, помолчав, абсолютно спокойным голосом спросил:
– Кто это?
– Гескин, – сказал я.
– Кто такой Гескин? – спросил Шевцов.
– Из международного отдела. Внештатный корреспондент, – промямлил я.
И вот тут Ореста Петровича прорвало. Очень коротко, несколькими фразами, используя исключительно непечатную лексику, он объяснил мне: (а) кто я такой; (б) кто такие мои начальники, оставившие дежурить внештатника и не предупредившие об этом его, Шевцова; (в) что если звонишь заместителю главного редактора, который в данном случае является еще и ведущим редактором, желательно здороваться; и, наконец, (г) что корректоры давным-давно нашли пропущенную букву и исправили ошибку. После чего он еще раз напомнил мне, кто я такой, и бросил трубку.
Я перевел дух. Уфф… Ничего подобного мне прежде слышать не приходилось, и я даже зауважал этого незнакомого мне человека, который способен на ровном месте устраивать такие разносы. Пошел к дежурному соседнего отдела, поделился впечатлениями. Тот, посмеявшись, подтвердил: да уж, Шевцов – натура взрывная, еще похлеще может наорать.
И рассказал древнюю совспортовскую легенду о том, как в 1958 году в Филадельфии проходил матч сборных СССР и США по легкой атлетике. Журналистов тогда за кордон почти не посылали, но тут – ввиду чрезвычайной важности турнира – сделали исключение и решением высоких инстанций командировали Шевцова. Во-первых, он был человек проверенный (в конце войны работал в советском генконсульстве в Сан-Франциско и вроде бы даже имел отношение к созданию ООН), а во-вторых, знал английский.
Шевцов улетел за океан, телеграммой сообщил номер телефона в гостинице и час, когда его надо вызвать, чтобы он продиктовал репортаж. Когда пришло время, стенографистка набрала международную телефонную станцию (прямой связи, естественно, и в помине не было), но там, как ни пытались, дозвониться не смогли: нужный номер не отвечал.
Он не отвечал почти два дня, и в редакции уже забеспокоились, не случилось ли со спецкором чего-то нехорошего. Но тут стенографистке, наконец, улыбнулась удача.
– Здравствуйте, Орест Петрович! – начала она. – Как я рада, что все-таки до вас дозвонилась!..
– Не мешайте мне работать! – оборвал ее Шевцов. И бросил трубку.
С годами он, конечно, немного успокоился и бушевал реже. Старика любили, считали его достопримечательностью «Советского спорта» и на пенсию не отправляли. Материалов Шевцов не писал, не дежурил и день за днем проводил в своем кабинете, изредка радуя нас своими прожектами.
Однажды во время редакционной летучки, проходившей в нашем актовом зале, он со словами «Все это глупости!» прервал очередного выступающего и, кряхтя, поднялся на сцену.
– Все, что тут говорят, – глупости! – повторил Орест Петрович. – Неужели вы не видите, что газета катится под откос? Заметки писать никто не умеет, заголовки такие, что хочется повеситься. Я тут посидел, подумал. Вот вам список из трехсот заголовков – предлагаю их на этой летучке утвердить и только их в дальнейшем и использовать. Да, иногда будут повторяться, но ничего страшного. Зато качество.
После чего он все триста заголовков зачитал. Мне запомнился самый первый – «Медленным шагом, робким зигзагом».
Юбилейный номер газеты с фотографией, на которой весь трудовой коллектив «Советского спорта» чистит себя под дедушкой Лениным, храню с благоговением. Иногда достаю из папки с тесемочками, всматриваюсь в лица.
Вот стенографистка Маша Петрова могучего телосложения, у которой пальцы бегали по клавишам пишущей машинки с такой скоростью, что было не уследить. Нет теперь такой профессии – стенографистка в газете, канула в небытие, а жаль, потому что настоящая стенографистка (а Маша как раз и была настоящая) являлась еще и редактором, и психологом. Успевала, где надо, подправить корявый текст и поговорить с его автором по душам.
Однажды на третьем этаже редакции, как раз там, где располагалось стенбюро, случился пожар, и всех эвакуировали, кроме Петровой, которая заявила, что не выйдет из своей кабинки, пока не примет какую-то заметку. Когда приняла, огонь уже бушевал в коридоре, отрезав героической стенографистке пути к спасению. Подъехала пожарная машина, выдвинула лестницу – как раз на уровень окна стенбюро. По ней Маша и спустилась, предварительно заставив пожарных отвернуться, поскольку, мол, она в юбке.
А вот улыбается Миша Меллер, писавший под псевдонимом Марин, наш горьковский корреспондент, великий репортер и очеркист: я до сих пор чуть не наизусть помню его материал «Поймать наглость хода» о велогонщике Валерии Лихачеве, опубликованный в «Юности». О Меллере рассказывали фантастические истории – мол, может проникнуть куда угодно, и, когда в космос запустили Николаева и Поповича, то без спецпропуска, подкупив пилотов ящиком водки, он полетел на Байконур, причем весь полет провел в неотапливаемом багажном отсеке. Интервью у космонавтов он, конечно, взял.
Вот Валерий Кудрявцев, почему-то хмурящий брови, еще совсем молодой и тоже удивительно талантливый, наш будущий главный редактор, который своими закидонами доведет редакцию до ручки и до раскола. И лишь много позже выяснится, что виной всему опухоль мозга, разъевшая то хорошее, что было в этом неординарном человеке.
Рядом с ним – Игорь Образцов, неподражаемый Образина, с которым я, к сожалению, лишь раз вместе был в командировке – в 1988-м, на Олимпиаде в Сеуле, ставшей, думаю, его звездным часом. Если когда-нибудь под одной обложкой соберут лучшие материалы, опубликованные в «Советском спорте» за все годы его существования, не забудут, надеюсь, о репортаже Образины, посвященном сеульской стометровке и, главное, Бену Джонсону с его мягкой, тигриной манерой бега. И бег, и репортаж – шедевры. Кто же мог представить, что всего через несколько дней Джонсон будет дисквалифицирован и с позором покинет Олимпийскую деревню!
А вот это – наш дядя Федя. Мастер на все руки – и унитаз починить, и стекло вставить. Единственный – и потому лелеемый – представитель пролетариата в нашем коллективе. Ветеран войны и член партии. Сильно пил, однако на это старались закрывать глаза, потому что все в редакции работало, закрывалось и светило как надо.
Но однажды над дядей Федей все-таки сгустились тучи. Когда он пришел к секретарю партбюро платить членские взносы, выяснилось, что партбилет у него мятый, покоробившийся и от него, скажем поаккуратнее, несет фекалиями.
Персональное дело дяди Феди вынесли на партбюро. Народ смотрел строго: испортить партбилет – за это и строгача мало. Секретарь изложил суть дела. Затем слово предоставили провинившемуся, который, как всегда, был немного навеселе.
– Я не хотел, – сказал дядя Федя. – Но в уборной прорвало трубу, и я закрыл пробоину грудью. А в пиджаке – партбилет.
Настроение членов партбюро, естественно, повернулось на 180 градусов. Потому как – это же наш Александр Матросов! Пробоину! Грудью! Принялись писать в райком партии с просьбой заменить испорченную святыню.
Но в этот момент со своего места поднялся редактор отдела писем Виталий Панов по прозвищу Череп (понятно, какая у него была прическа). Во время войны он был членом расстрельной тройки и с тех пор рубил правду-матку только так, не щадя ни чужих, ни своих.
– Рано мы успокоились, – сказал Череп. – Есть информация, что член КПСС дядя Федя красил синагогу.
Тут настроение присутствующих повернулось на противоположные 180 градусов. Синагога находилась рядом с редакцией, в соседнем доме, но все, что с ней связано, было табу. Партиец сионистам не товарищ!
Ситуацию спас главный редактор – Николай Семеныч Киселев или просто НикСем. Спросил дядю Федю:
– Федор Иваныч, скажите, а вы синагогу красили снаружи или изнутри?
– Снаружи.
– Ну тогда криминала нет, – твердо сказал НикСем. – Внутри дядя Федя не был, сионистской идеологией не проникся. А наоборот, сделал нашу столицу еще краше.
Тем дело и закончилось. НикСем был миротворец. Все бы так.
По следам героя
Однажды в «Советском спорте» состоялся чемпионат по вранью.
Ну как – чемпионат. Просто собрались в одном из редакционных кабинетов человек двенадцать, предварительно послав гонцов в магазин. Налили, выпили, закусили. То же самое – еще раз. В животе стало тепло.
И не какие-нибудь там сотрудники отдела писем, а первые перья редакции. Звезды отечественной спортивной журналистики (которых в «Советском спорте» середины семидесятых было через одного), не обремененные тем вечером работой в номер. Для меня, молодого, необученного, оказаться в такой компании было невероятной удачей. Да и оказался-то я лишь потому, что был одним из гонцов. За что меня и поощрили присутствием.
Когда махнули по третьей, выпивать просто так стало скучно. И Станислав Токарев, самое первое совспортовское перо, предложил, чтобы каждый по кругу рассказал, как он соврал в каком-нибудь своем материале. Идея пришлась по вкусу, скинулись по рублю, образовав призовой фонд, и – началось!
Только не поймите превратно: все они, безусловно, были честными людьми. Но сами знаете: не приврешь – не расскажешь. К тому же иной раз обстоятельства складывались так, что выхода у них просто не оставалось. В общем, и на солнце бывают пятна.
До сих пор кляну себя за то, что я, дурак, не записал той же ночью все эти истории. Почти каждая была – бомба, ржали так, что стены тряслись. А я только несколько теперь и помню.
Именно тогда Володя Кучмий, будущий основатель «Спорт-Экспресса», впервые рассказал свою ставшую потом знаменитой байку о Нонне Пиздрюковой. Вова только что вернулся из Алма-Аты, точнее, с катка Медео, куда его почти на полгода, с ноября по апрель, каждый год отправлял наш главный редактор НикСем, абсолютный фанат бега на коньках. Медео называли «фабрикой рекордов», и там у «Советского спорта» был корпункт, перед дверью которого стоял телекс – забытый ныне человечеством аппарат для передачи текстов. Ты набивал на клавиатуре репортаж, нажимал на кнопку, и такой же агрегат в московской редакции начинал неспешно твой материал печатать. Чудо техники!
Так вот Кучмия ужасно бесило, что стоило ему передать очередной репортаж и уйти, как у телекса появлялись местные – алма-атинские – тассовцы, которые не утруждали себя многочасовым сидением на трибунах. Они внимательно читали, что написал конкурент, после чего появлялись тексты, удивительно похожие на Володины.
Ну, это любого взбесит. И тогда Кучмий задумал страшную месть. Набил на телексе сообщение о невероятном мировом рекорде юной Нонны Пиздрюковой, студентки пензенского мукомольного техникума. Более того, сопроводил эту информацию комментарием (естественно, тоже вымышленным) великого тренера Константина Кудрявцева: мол, Нонна – восходящая звездочка советского бега на коньках и у нее блестящее будущее.
Набил, но не передал. И ушел. Тут же появились тассовские недруги и поспешили передать сенсационное сообщение в Москву. Где новость чуть было не распространили по всему свету, и это, конечно, был бы скандал. Но главное – и единственное – телеграфное агентство страны в последний момент спас скромный сотрудник службы проверки. Он сделал стойку – нет, не на подозрительную фамилию рекордсменки, а на то, что в Пензе нет мукомольного техникума.
Кучмиевская байка вызвала у присутствующих бурю восторга, но к участию в чемпионате принята не была. Коллектив постановил, что это не вранье, а мистификация. Володя пытался протестовать, и тогда – в качестве компенсации – ему налили внеочередную рюмку.
Конец ознакомительного фрагмента.