Кульминационной точкой пасхального богослужения было чтение «Слова» Иоанна Златоуста. В этом «Слове» и раскрывалась идея Пасхи как «пира веры». Читал это слово сам протоиерей Владимир Бирюков. Но он, вернее сказать, не читал, а декламировал. Когда он произносил слова – «Где ти, смерте, жало» – то делал паузу и смотрел вдаль выше голов молящихся в направлении ризницы. Слушатели – молящиеся начинали оглядываться как бы в поисках её, побеждённой смерти, а протоиерей допускал вольность и вставлял от себя: «молчит». В этот момент и совершалось чудо веры: да, они верили, что смерть побеждена. Это был гипноз более сильный, чем речь какого-либо маститого учёного о том, как удалось ему вернуть какого-либо больного к жизни после клинической смерти и заявить: «так человек победил смерть».
В конце богослужения происходило «христосование» с церковным причтом. Все они, мужички, женщины, парни и девицы чередой подходили к стоящим на амвоне священнослужителям, целовали крест и целовались с ними. Так осуществлялась вторая идея Пасхи – «друг друга обымем» – равенство всех перед Богом.
Заключением было освящение пасхальных яств в приделе Параскевы-великомученицы. Здесь устанавливались на столе куличи и «пасхи» теченской знати и скромные шаньги и крашенные яички деревенских обывателей.
С горящими свечами люди расходились по домам на рассвете, а на колокольне в это время теченские знаменитые звонари – Кузнецов Иван Степанович или Южаков Андрей Михайлович – чаровали звоном, музыкой, творимой ими. У каждого из них был свой стиль: Иван Степанович, сухой старик, кузнец, внешне похожий на Дон Кихота, был лирик, колокола у него временами подобно ручью, который как подметил М. Ю. Лермонтов, лепетали сагу о крае, откуда он мчался, переносили воображение в какой-то сказочный мир, то возвращали к пасхальному торжеству. Андрей Михайлович был сторонник громкого звона, forte, но очень умело делал перебор колоколами. Теченцы очень хорошо распознавали, кто в тот или иной момент «колдует» на колокольне.
В течение недели колокольня поступала в распоряжение населения. На неё поднимались и те, кто уже умел немного звонить из бывших трапезников, и те, кто совсем не умел, но шёл поучиться, чувствуя тягу к этому искусству. Шли компаниями парни и девушки посмотреть с высоты на Течу и её окрестности, ознакомиться с колокольней, «побаловаться» звоном и просто потолкаться на лестнице, ведущей на звонницу. Поднимались сначала по тёмной нише в церковной стене и выходили под крышу церковного здания, пользуясь здесь полумраком. Дальше по прямой лестнице поднимались в нижний ярус звонницы, а из него по винтовой лестнице – в верхний ярус. Открывался чудесный вид на деревни – Черепанову и частично Бакланову. Видны были: вздувшаяся и вышедшая из берегов речка Теча и село на север, юг и запад, как на ладони. В разных местах села виднелись «качули», бытовое пасхальное развлечение молодёжи: на улицах с кучками парней и девушек, разодетых по-праздничному, и во дворах. Воздух свежий и ветерок чувствовались вверху. Иногда звон был беспорядочный, особенно когда кто-либо пробовал свои силы впервые – учился, а потом вдруг брался за него мастер, а музыка звона далеко распространялась по реке. Пасхальный звон – кто его слышал, тот, вероятно, его не забудет.
С «паски» в жизни деревенской молодёжи начинались игры на «лугу». В пору, когда ещё держалась распутица, теченская молодёжь собиралась у базарной площади на деревянных торговых «лавках», принадлежащих церкви. Здесь устраивались незатейливые игры, флирт. В детские годы я видал, как парни катали крашенные яички. На этих сборах и парни и девушки щеголяли своими обновками, сшитыми к «паске». После длинного перерыва, вызванного Великим постом, вновь раздавался весёлый перебор гармошки.
Всякому своё, а мальчишкам – бабки. Во дворах, или около изб, где подсохло, они «режутся» «коном», полубосые, но шумливые и задорные по-весеннему. Такими когда-то были и мои встречи с моими деревенскими друзьями.
На селе там и здесь виднелись мужички и женщины, разодетые, шествующие по гостям. Появлялись первые телеги и ходки, проезжающие по селу.
У мужичков появлялись думы о земле, севе. У кузнецов около их незатейливых «производств» виднелись уже сабаны, бороны, телеги, колёса и пр., что привозилось на ремонт.
Распутица проходила, природа оживала от сна. Такой запомнилась мне Пасха с детских лет в нашей Тече.
ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 389. Л. 30–53.
Публикуется только по «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» имеется очерк «Пасха» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области» (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 684–688 об.), который менее информативен.
Радоница и поминовение усопших
[1961 г. ]
Праздник «Радоницы» православная церковь учредила по категорическому требованию человеческого сердца, и в нём, в этом празднике, раскрывается апофеоз его деятельности, господство его в душе человека. С тех пор, как человек осознал себя человеком, т. е. высшим существом в природе – homo sapiens по-латинскому выражению, в душе его началась борьба двух начал: разума, рассудка, символизируемого и осуществляемого деятельностью человеческого мозга и чувства, символизируемого сердцем. Борьба этих двух начал, двух проявлений человеческой души скрестилась на величайшей трагедии, раскрывающейся в природе и в том числе и в бытии человека – в неизбежности смерти, прекращения высшего дара природы человеку. Ставится основное противоречие бытия человека: жизнь и смерть. Разум утверждал: mors naturae lex est – смерть – закон природы. И люди по-разному формулировали этот закон, под час в духе безнадёжного пессимизма, как например: «на то, чтоб умереть, родимся». (Державин: «На смерть князя Мещерского»), или: «земля еси и в землю отыдеши, аможе вон человецы пойдем» (из церковных песнопений). Люди создавали мрачные философские теории, отрекались от жизни, не находя в ней смысла. Но чувство, сердце человека, орган его жизни, не мирилось с сухой формулировкой рассудка – mors naturae lex est и побуждало тот же рассудок искать выход из сформулированного им закона. И люди создали много средств и приёмов для выхода из заколдованного круга этого закона. Они стали искать пути и средства для утверждения жизни и своего бессмертия, в той же природе, которая подчинена этому закону. Бессильные продлить на долгое время существование своего бренного тела, они старались оставлять после себя памятники о себе в виде величественных паремий, базилик, творений искусства: живописи, архитектуры, скульптуры и пр. Они создали музей, эрмитажи для общения с этими, давно умершими людьми. Они создали пантеоны и мавзолеи для утверждения бессмертия людей, для того, чтобы воскрешать в своей душе живой образ этих людей. Они создавали философские системы, в которых утверждали бессмертие человеческой души. Они додумались до того, что душа человека вселяется в его тело и может переселяться в другие существа. Об этом учил, например, кумир классической греческой философии Платон. Вот его учение об этом, выраженное М. Ю. Лермонтовым в его стихотворении «Ангел»:
«По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел …
Он душу младую в объятиях нёс
Для мира печали и слёз …
И долго на свете томилась она
Желанием чудным полна,
Но звуков небес заменить не могли
Её чуждые песни Земли».[131]
Поэты искали бессмертия в своих сочинениях. Величайший поэт классического мира Овидий Назон создал свой «Monumentum», в котором гордо заявил: «Omnis non moriar» (весь я не умру) до тех пор, говорит он дальше, пока в мире будут иметь значение «praesagia vatum» – предсказания, предзнаменования пророков, поэтов.[132] Как известно, величайший русский поэт А. С. Пушкин тоже написал стихотворение, взявши эпиграфом к нему первые слова «Monumentum» О. Назона: «Exegi monumentum».[133] В нём он тоже сказал о своём бессмертии:
«Нет! Весь я не умру:
Душа в заветной лире мой прах
переживёт и тленья убежит».[134]
Различные религиозные учения стали на сторону сердца и утверждали бессмертие человеческой души. Они создали различные формы связи живых людей с усопшими в виде различного рода обрядов, поминков и т. д.
Православная церковь учредила несколько форм так называемого «поминовения усопших».
1. Поминовение на проскомидии. Это наиболее распространённая форма поминовения. В Теченской церкви в приделе Параскевы великомученицы на среднем окне был ящичек, наполненный поминальниками. Тут были они всех цветов радуги: красные, жёлтые, малиновые, зелёные, сиреневые; были с бархатной или бумажной корочкой; с тиснением в виде креста – золотым или серебряным. Были среди них новые, старые, подремонтированные. В них в рубриках: «О здравии» или «Об упокоении» рабов Божиих (имярек) записаны были целые семейные хроники ныне здравствующих или усопших. Записи делались разными лицами, различным почерком, в разное время. Записи делались целыми семейными советами, чтобы не пропустить кого-либо. На ряду с членами семьи записывались ближние и дальние родственники, просто добрые люди, соседи и пр. Эти поминальники время от времени извлекались из ящиков, пополнялись по поводу каких-либо семейных дат, памятных дней и подавались на проскомидию.
2. Панихиды (по-народному – панафиды). Это был особый церковный вид богослужения, церковный чин, который совершался в церкви. На это богослужение, совершаемое после литургии, приносили кутью, варево из пшеницы или риса и ставили его на специальный столик. Здесь можно было видеть самые разнообразные сосуды: чашечки, стаканы, блюдечки, сахарницы с кутьёй, сваренной с мёдом или с изюмом, выложенным сверху в виде креста. На кутьях зажигались свечки. По особому церковному чину пелись песнопения и читались молитвы. Дома кутья ставилась по близости к «божнице», и совершалось поминание по очереди, т. е. вкушение кутьи.
3. Родительские субботы. Знаменитой из них была суббота перед Димитриевым днём – 26-го октября. Эта суббота была учреждена в честь важнейшего исторического события, связанного с именем Димитрия Донского, как поминовением героев Куликовской битвы. Для родительских суббот введены были массовые поминовения, и в этот день поступало столько поминальников, что их читал в алтаре весь причт церкви. В алтаре стоял гул от приглушенного чтения, как у пчелиного улья. В родительские дни было усиленное подаяние нищим, и они были своего рода бенефициантами. Хозяйки в такие дни ставили особые квашонки, выпекали шанги, кральки и всё это поступало нищим. Подаяние несли в корзинках, скатёрках, в мешочках и подающие верёвочкой двигались вдоль шеренги нищих.
4. Высшей формой поминовения была Радоница. Радоница по времени празднования связана с празднованием Пасхи – она празднуется во вторник первой после пасхальной недели, именуемой Фоминой неделей, в честь апостола Фомы. Радоница связана с Пасхой не только по времени, но и идейно: она по существу обозначает празднование Пасхи на кладбище с усопшими родными. Живые в этот день несут радость только что пережитой Пасхи и Пасхальной недели сюда, на кладбище, для общения со своими усопшими родными. Они несут цветы, дары просыпающейся природы и свою любовь к ним так, как они делали бы, если бы те были живыми. Как это было в дни Пасхи, они этим утверждают свою веру в их бессмертие подобно тому, как они это утверждали в торжестве Воскресения Христа. Этим самым они выполняли высшее веление своего сердца – любовь к жизни и любовь к тем людям, которые раньше окружали их, а потом оставили. В этом именно смысл учреждения Радоницы и происхождения её названия от слова «радость». Символически связь Радоницы с Пасхой выражалась в том, что раньше приносили на могилы яички, как это делалось в пасхальное богослужение в церкви.
Кладбище в день Радоницы превращалось в громадный мавзолей, в который люди благовидно собираются почтить своих усопших и утвердить их бессмертие в веках. Выражения, с которыми люди обращаются к своим усопшим: «вечная память», или «вечная слава» – эти выражения имеют тот же смысл и выражают ту же идею и веру в бессмертие, с какой учреждён праздник Радоницы. Где бы ни было кладбище, оно в Радоницу живёт особой жизнью: мрачный вид с постоянным memento mori[135] сменяется на жизнерадостный. Любовь и радость – вот что в этот день доминирует над ним. «Христос воскресе» звучит, как на Пасхе.
Но самые яркие картины Радоницы встают в детских воспоминаниях. В Тече после обедни в Радоницу открывалось торжественное шествие на кладбище и здесь служились молебны в часовне. Всё кладбище было заполнено людьми из всех деревень: Кирдов, Баклановой, Пановой, Черепановой и Течи. Люди сидели на могилах, поминали своих усопших, приводили могилы в порядок. Лошади с подводами на кладбище не допускались: они оставлялись на тракту, чтобы не загрязнять кладбище. Здесь надо воздать должное Теченскому настоятелю церкви в том, что он воспитывал своих прихожан в почитании усопших и следил за состоянием кладбища.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 689–694 об.
Находится только в «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» отсутствует.
Троица. Духов день
[1961 г. ]
Праздник Троицы в православной церкви в соединении с праздником Духова дня был завершением цикла праздников, начинающихся с Пасхи – кульминационным пунктом их. Но странно то, что название праздника очень туманно отражает его идею. Идея праздника в песнопениях выражается в тропарях, кондаках и особенно в задостойниках – похвалах, а в задостойнике Троицы говорится о похвале Богоматери: «Радуйся Царица, матеродевственная слава» и т. д. Идея Троицы – триединства Божества выражена в празднике Крещения, который иначе и называют Богоявлением. Очевидно, учредители этого праздника имели в виду изобразить апофеоз Богоматери на фоне самых ярких событий христианской веры в спасение человеческого рода.
Если празднование Пасхи совпадало с утром весны, то Троица праздновалась в такое время года, когда природа была в полно блеске: берёзы покрыты свежими пахучими листьями, на лугах цветут медунки, фиалки, в цвету смородина и вишня. В Троицу всё это богатство природы вносится в церковь, в дома. В Тече на Троицу открывались центральные ворота церкви настежь, они украшались берёзками, на паперти ставились берёзки. В церкви стоял аромат от цветущей смородины, ветки которой раздавались на утрени при поклонении праздничной иконе. Величественным моментом было пение «Радуйся, Царица». Из всех задостойнико-велицаний это самый торжественный хорал – великая похвала Богоматери: «всякая богоглаголивая уста витийствовати не могут Тебе пети достойно; изумевает же ум всяк Твое рождество разумети». Самым же торжественным моментом в богослужении в Троицу является чтение великой молитвы после обедни. Моление на коленях с ветвями в руках является высшим устремлением людей «во области заочны» и подготовлением к принятию Святого Духа на землю, в ознаменование чего и учреждён Духов день. В этот день поётся «Днесь благодать Святаго Духа нас собра и вси, вземше крест свой, глаголем: благословен грядый во имя Господне. Осанна в вышних». В этом кратком песнопении выражена великая идея братства человечества. В концерте «Преславная днесь видеша вси языцы, егда Дух сниде Святый во облацех небесных» изображается картина сошествия Святого Духа на апостолов и как «вси наша глаголати странными учении, странными поведении Святыя Троицы». Величественный момент основания христианской церкви.
В Духов день, по народному преданию, – «земля именинница».
С древних времён с праздновнием Троицы у христианских народов было связано много обычаев. В наше время сохранился обычай заплетать венки и пускать их по течению реки, чтобы узнать свою судьбу. Делали это девушки гадальщицы. Заплетали также венки на берёзах. Сохранился обычай водить хороводы и заплетать плетень. В жизни деревенской молодёжи Троица была высшим пунктом её весенних игр. В Троицу и Духов день молодёжный «луг» был самым оживлённым и богатым по разнообразным песням и играм. Эти именно игры и песни несомненно вдохновили наших композиторов на введение их в оперное действие, например: у А. С. Даргомыжского в опере «Русалка» хор поёт «Заплетися плетень», или песни Леля в опере [Н. А.] Римского-Корсакова «Снегурочка». В прежние времена много легенд было связано с «Семиком» – четвергом перед Троицей. Празднование в Троицу и Духов день было гимном людей в честь природы; оно было праздником зелени и цветов.