Андрею Михайловичу, как и Вену Егоровичу в отношении жены явно посчастливилось: была она – Елена – работящая, как и Венова Парасковья. В то время, когда он занимался «изобретениями», она добывала хлеб насущный. От ребят, а их было тоже пятеро, как у Вена Егоровича, никуда не уйдёшь и изобретениями их не накормишь, особенно когда старший (его почему-то звали Ванька «Еленин») часто напевал:
«Тятя, мама, ись хочу –
На палати заскочу».
Складно сказано? Несчастье в семье было в том, что один мальчик был идиот: съедал свои же выделения (кал) и был поэтому отвратительно грязен. Судьба же остальных парней и девушек была аналогична судьбе детей Вена Егоровича. Осталось не ясным, почему две семьи жили на одной ограде и как раз у одних и тех же ворот вплотную к ним, но зато понятно, почему обе семьи в сознании людей часто объединялись одним прозвищем «Рожковы»: они во многом походили одна на другую.
«Волковы и волчата».
Они были разбросаны по всем Горушкам. Те, которые были побогаче и на виду, назывались «Волковы», а которые победнее и в «забегаловке» – «волчата». Впрочем, жизнь их всех привела потом к одному знаменателю: все они, вероятно, стали волчатами и рассыпались по СССР. Это было их прозвище. Более справно из них жил Фёдор. Дом у него был внутри двора, а ворота обращены на запад, к реке. С его дочерью и было несчастье: она утонула, когда бродила с неводом перед «Девятой пятницей», престольным теченским праздником. Событие это протекало шумно и свидетельствовало о бескультурье участников в нём. Утонувшую привезли домой в ограду и, примерно, через два часа после извлечения из воды (её ещё неводом искали в реке) стали оживлять: положили на бочку и катили по ограде. Неблаговидную роль при этом играл и настоятель церкви: вместо того, чтобы разъяснить, как нужно спасать утопленников, а в данном случае просто сказать, что бесполезно трепать труп, он с ложечки вливал в рот утопленнице елей, делая вид, что спасает её.
Одни из «Волковых» жили на тракту. Среди них был парень, знаменитый борец. Из «волчат» пользовался популярностью Архип – Архипко. После Октябрьской революции он ушёл на строительство заводов.
Яша-зеленика.
Это было, конечно, прозвище, что отмечено уже выше. Настоящая его фамилия была не то Кузнецов, не то Манатин. Он был уже совсем обедневшим и работал вместе с женой по найму, пьянствовал и бил жену. Не раз его, пьяного и избивающего жену отводили, вернее – волочили по земле в каталажку. Любил приврать, не стесняясь фантастичностью своих рассказов. Так, возвратившись с японской войны, рассказывал, как он спас одного солдата. «Оторвало ему голову, а я не растерялся, схватил её и посадил на место», – рассказывал он.[46]
Фёдор «Тяптин».
«Тяптин» – это было его прозвище. Всей семьёй летом они ходили на подённую работу: он, жена и дочь. Подённая работа при кошении травы оплачивалась, примерно, так: мужчина – 35 коп., женщина – 30 коп., девица – 25 коп. и три еды: утром – перед началом, днём – с коротким отдыхом и вечером по окончании. Жена Фёдора оплачивалась наравне с мужчинами и шла при кошении впереди – «заглавной». Сеяли они мало, а подённая работа была у них главной.
«Шолины».
Под этим прозвищем существовала семья пимокатов. Отец, старик, глава семьи, кроме того, был рыболов: ставил жерлицы. Зимой они ходили по домам и катали валенки, кошмы, подхомутники. Сеяли немного.[47]
Андрей Абрамыч.
Был вдовец, жил с дочерью. Летом ходил на подённые работы, но его избегали брать, потому что он «скудался» желудком; был слаб на работе. Занимался ещё рыболовством. Был убит при «проверке» чужих морд.[48]
Чеботари Фалалеевы.
Одно время они были монопольными сапожниками. В одной избе на «седухах» сидели и стучали молотками, забивая в подошвы деревянные гвоздики, «сучили» дратву и шили: отец – старик, старший сын женатый Андрей, моложе холостой Павел и в раздел ушёл пока что холостой – Александр. Это были ремесленники в чистом виде, пришельцы из какой-то «рассейской» местности.[49]
Иван Сергеевич [Попов].
Он торговал лошадями. Новая, не бывалая в Тече профессия. Пришёл в Течу из деревни Баклановой, находящейся неподалёку от Течи, ниже по течению реки. Здесь, в Тече, он женился на дочери печника Николая Фёдоровича, вошёл в дом тестя. Он разъезжал по ярмаркам с лошадями, по 3–4 продавал и закупал вновь. В Тече по понедельникам выводил на базар. Как передавали, перед выводом на базар он их «школил», репетировал, как нужно держаться перед покупателями. Все они у него имели вид бодрый и молодой. Стоило ему только поближе подойти к какой-либо чуть приунывшей лошадке – она мгновенно оживала.[50]
Александр Матвеич [Кокшаров].
Он был землероб, а побочным занятием у него было ветеринарное дело. Где он учился этому ремеслу – не известно. Главное в ветеринарном деле у него было занятие, за которое его называли коновалом. Семья была большая и вела довольно значительное сельское хозяйство. Было несколько лошадей (4–5), несколько коров (3–4), овцы. Старший сын – Николай и вёл главным образом хозяйство. Второй сын – Иван погиб во время первой империалистической войны. Хозяйство шло к разорению и третий сын – Спиридон – уже ушёл из семьи в дом своей невесты – к тестю.[51]
«Рыбины».
Вели в среднем объёме сельское хозяйство. Дополнительно к нему выделывали кожи.[52]
«Расторгуевы».
Были чистыми землеробами без всяких подсобных хозяйств. До раздела – сельское хозяйство вели в развёрнутом виде: имели 6–7 рабочих лошадей, столько же коров, овец 10–15 шт. Каждое лето Даниловна, мать двух сыновей, гоняла на гумно стадо годовалых и двухгодовалых телят. Жив ещё был дед – Пётр Иванович, но хозяйство вёл главным образом сын его и сыновья Прокопий и Алексей. Семья была дружная, жили на широкую ногу. Любили в праздники шумно погулять: кататься на лошадях, с песнями в обнимку пройтись по селу. В последствии Алексей выделился и забрал с собой часть хозяйства.[53]
Мишка «Чигасов».
Единственный в своём роде представитель разоряющегося крестьянина из-за пьянства. Жили не бедно: был хлеб, рабочая семья из четырёх человек: он, жена и две дочери. Сделался алкоголиком в подлинном смысле этого слова. Всё пошло прахом.[54]
Кузнец Иван Степанович [Кузнецов].
У него и фамилия была Кузнецов. Сын его – Иван Иванович занимался сельским хозяйством. Имел 3–4 лошади, столько же коров. Хозяйство вёл справно. Старик работал только в кузнице. Под горой у речки была кузница, около которой стоял станок для ковки лошадей. Постоянно он готовил для кузницы угли: томил дерево в куче, прикрытой перегорелой землёй. Одно время он был монопольным кузнецом и мучителем своих клиентов: вымогал угощение, водку. У него около кузницы всегда было много колёс, саней, телег. Был знаменитый звонарь.[55]
Ефим Иванович [Кокшаров].
Был бобылем. Похоронил всю семью, перебивался помощью дальних родственников. Жил в своей избёнке анахоретом. Седой как лунь. Любил иногда посибаритничать: заберёт с собой самовар, пойдёт в маленький лесок около речки, скипятит самовар, заварит лабазник и блаженствует на лоне природы.[56]
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 43–57 об.
Теча (общая картина села) (продолжение)
Горушки уже описаны нами раньше. Та часть Течи, которая была против Горушек направо от тракта до церкви примыкала к кладбищу и дальше к гумнам. По тракту она начиналась с дома Семёна Осиповича (Сёма чёрный) у кладбища и заканчивалась сильвановским домом.
Дома здесь были под стать Горушкам, в большей части своей деревянные, крытые дёрном, за исключением дома синельщика, крытого тёсом и много позднее дома, выстроенного кузнецом Клюхиным, крытого железом. В одном из домов этого порядка и произошла трагедия: жена убила своего мужа.
Из жильцов этого ряда замечательным был Михаил Иванович «косорылый». У него было перекошено лицо: сворочена на бок челюсть. Замечателен же он был тем, что приходил на клирос читать часы и мог «править» службу. Мешал ему только его недостаток.
На параллельной к ней улице к востоку замечательными жильцами были: Евсей Степанович [Макаров], Василий Самсонович [Уфимцев] и Андрей Гурьянович. Жили они небогато: избушки у них были крыты дёрном, пристрой был полный, т. е. во дворе стояли «службы», крытые тоже дёрном.
Чем были замечательны эти люди? Жену Евсея Степановича звали Калерией, а имена их были полностью – Евсевий и Калерия. Для деревни это было странным сочетанием имён. Они, кажется, и именинниками были в один день. Это была на редкость дружная чета супругов: вместе всегда ходили на подёнщину, рядышком садились, одним словом – это были теченские «Филемон и Бавкида». Какая сила обобщения и типизации была у Овидия Назона! У них был сын – Василий. Его мальчишки на своём жаргоне называли «Васька-калешка», т. е. по имени матери, приспособленному к их жаргону.[57]
Василий Самсоныч был очень любопытным по внешности и душевному складу человеком. По внешности, он был именно «Самсоныч». Любой художник нашёл бы в нём лучшего субъекта, который мог бы позировать для картины «Самсон и Далила». В особенности для этого подходила бы его внешность: густая шевелюра волос, пышная борода, крупные черты лица, свидетельствующие о могучем организме. Он был участником в спектаклях, но в какой роли? Он поднимал и опускал занавес всякий раз, когда ставились спектакли. Считалось, что это его амплуа. Всякий раз при этом невольно бросался в глаза контраст между человеком и функцией, которую он выполнял: было что-то детское и наивное в этом сочетании.[58]
Андрея Гурьянович являл собой тип крестьянина, оторвавшегося от земли, от крестьянства и перешедшего на положение мастерового-крашельщика по дереву и художественной обработке, например, по выпиливанию разных фигур у окон – наличников, или по цоколю. Отец его Гурьян был плотником, но не бросал ещё совсем землю, а сын его уже стал настоящим мастеровым, причём на славе.[59]
Описываемая улица упиралась в церковную площадь и была тупиком. Параллельно ей шла улица уже во всю длину села, а следующая за ней улица начиналась прямо от гумен во всю длину села. У самой околицы была избушка Евдокима Никитича. Южная часть этой улицы называлась «Макаровкой», так как все жители этой части улицы носили фамилию Макаровых. В Макаровке находится дом Татьяны Павловны [Клюхиной].
Если мы проведём линию от церкви на восток, то это и будет та часть Течи, которую в данном случае мы описали.
Лучшие строения Течи расположены были по главной улице, где находились дома протоиерея, Новикова, Пеутиных, Миронова (см. очерки). В прежнее время на этой улице против «крестика» была расположена старая волость: деревянное здание с кирпичным фундаментом.[60] Одна часть этого фундамента приспособлена была под каталажку с небольшими окошками. Дальше на этой улице была расположена школа: кирпичное здание. В настоящее время в этом здании молочный завод.[61] Против школы был дом стражника – Алексея Яковлевича Лебедева.[62] Его обязанностью было конвоировать уголовных преступников. Он был в распоряжении станового пристава. Любопытно отметить, что два сына его были первыми проводниками Октябрьской революции в Тече и один был председателем сельсовета. Наискосок от школы находилась земская квартира для проезжих: в ней останавливался, например, инспектор народных училищ, когда приезжал на экзамены в школу. Квартира эта арендовалась земством, а хозяин дома – Григорий Александрович Лебедев – был портным. На главной же улице у поворота к спуску на мостик была избушка Н. Ф. Лебедева, сапожника, торговавшего также пивом. У поворота в Баклановский бор стоял новый дом одного теченского мужичка из бедных, который построил его, возвратясь с русско-японской войны. Дом этот называли домом скоробогатика. Последний дом по главной улице принадлежал Ивану Сергеевичу Модину, который после ликвидации земской «ямщины» Кокшаровых был земским ямщиком.
На второй улице находилась старая школа. На Зелёной улице жили известные пимокаты, выходцы из «Рассеи», Карповы, специалист по забою скота – Пётр Ефремович, коптельщица Парасковья[63] и парикмахер и часовой мастер Павел Иванович [Синицын].[64] На этой же улице жили богатеи Сухановы, глава семьи которых – Александр Степанович – славился искусством церковного пения.[65]
В Тече было около двухсот дворов с населением больше тысячи.[66] Преобладали в составе населения, конечно, землеробы. Преобладающими же среди них были середняки. Последними считались люди, имеющие 3–4 лошади, 2–3 коровы, до 15-ти овец. Обрабатывали они 8–10–15 десятин земли, включая и пары. Так называемых кулацких семей было немного.
В Тече было мало кирпичных домов, так как не было организовано производство кирпичей. Начинал этим делом заниматься Александр Матвеевич, но не смог это дело наладить: кирпич у него получался не крепкий, быстро рассыпался … и он прогорел. Не было в Тече саманных домов[67], а были только деревянные. Теча всё больше и больше освобождалась от дерновых крыш на домах и «службах» и переходила или на тёсовую или железную кровлю. Появилось значительное количество, так называемых, крестовых домов под железной крышей, но преобладающим видом оставались дома с горницей и кухней. Необходимой принадлежностью домов считались следующие «службы»: амбар, погреб, конюшня, сарай; для овец копали в земле под сараем стайки. У многих были в огородах, а иногда и во дворах – «белые» бани, но были и «чёрные», дымные: первые были на поверхности земли, а вторые – в земле с одним оконцем.
Проживающие на Горушках, в Нижнем конце, по главной улице и параллельной ей улице пользовались водой из реки, а более отдалённые улицы имели и теперь имеют колодцы. Река была мелкая, и рыбы в ней было мало. Отдельные рыбаки занимались своим ремеслом на озёрах.
ГАПК. Ф. р-923. Оп. 1. Д. 711. Л. 31 об.-37.
Наше гумно
[1965 г. ]
Гумна в Тече были расположены за восточной окраиной села по дорогам: Беликульской, Теренкульской, Шарковской и Соляной. В большинстве случаев они имели мелкий березняк, а вблизи их были свалки назёма. Наше гумно было по Шарковской дороге и расположено было по склону невысокого холма. На большей части его росли мелкие берёзки. Открытая площадка была по середине гумна. Овин стоял на возвышенной части его, а около него тог, на котором молотили. На нём летом прорастала мелкая трава, которую осенью счищали.
С гумном у меня связано много детских и юношеских воспоминаний. Я помню то время, когда обмолот производили цепами, а снопы сушили в овине. Помню, как в полночь к нам приходил один старичок с Горушек и направлялся топить овин. Нам – мне и брату Ивану – разрешали уходить с ним в овин. Мы брали с собой картошку, чтобы выпекать печёнки. Вход под овин, где производилась топка, назывался лазеей. В овине пол был глиняный, а перед ним, на высоте, примерно, аршина, был настил из жердей, на который и складывались снопы до верха овина. Небольшое окно овина закрывалось наглухо. Овин отоплялся сухим хворостом, который складывали в форму костра. В золе от сгоревших сучков хвороста мы и пекли печёнки. Вся отопительная «система» представляла из себя клетку под полом овина, в которой и разводился костёр. Дым выходил в боковое отверстие. Старик занимал нас разными рассказами, а мы, пригревшись и закусив печёнками, иногда погружались в безмятежный сон.