[152]
В период наступившей реакции А. П. с бо́льшим ещё рвением взялся за проповеди; в это именно время он и практиковал проповеди «Молитвами отца нашего Ефрема сириянина[, Христе Боже, помилуй нас]», о чём сказано выше. По его предложению, на утренние и вечерние молитвы являлся семинарский священник, и они превратились в своего вида молебны. Чаще на богослужениях читались акафисты. Как на некоторую деталь, характерную для этого времени, можно указать на следующее. Появился вдруг в составе семинаристов таинственный юноша, с обликом святого, византийского письма. Сейчас же пошла молва: «среди нас появился подвижник, человек не от мира сего». Говорили, что он составляет молитвы, акафисты и т. п. Жил он где-то на частной квартире, его посещал А. П., и он пользовался особым его вниманием. Что это был за юноша, тогда для нас было тайной, а сам подвижник скоро исчез. Не был ли он тайным соглядатаем? Очень похоже.
[153]
[154]
С некоторого времени мы стали замечать, что А. П. стал сторониться от семинаристов. Когда его приглашали для беседы, он неохотно говорил, иногда отговаривался словами: «О чём нам говорить, мы люди различных взглядов» и т. п.
Однажды, в начале месяца мы попросили его поделиться с нами своими наблюдениями за нашим поведением за прошлый месяц, что он всегда делал обстоятельно, но он ответил лаконически: «всех покрыла благодать» (было время исповеди) и в той его речи чувствовалась апатия, как будто всё это ему надоело.
Через два месяца мы узнали, что он оставляет семинарию и уезжает работать инспектором народных училищ в г. Вольск. Перед его отъездом мы его попросили побеседовать с нами. Он мельком появился и, не задерживаясь, как это было раньше, поговорил о том, почему он оставляет семинарию. Вот его слова: «семинария это учреждение, которое существует не столько для воспитания, сколько для питания». Из его слов мы поняли то, что он пришёл к признанию полного поражения своей системы воспитания семинаристов.
В то время некоторые учителя семинарии уходили в инспектора нар[одных] училищ из материальных соображений, но нельзя было думать, что по этим же соображениям шёл туда А. П. Несомненно им руководили не материальные соображения, а он искал новую область для притяжения своих сил. Что из этого получилось, нам, к сожалению, не известно.155
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 76-81 об.
Николай Иванович Знамировский
156
Н. И. был сыном земского начальника г. Ирбита Пермской губернии. Это был редкий случай, чтобы чиновник такого ранга, каким был в своё время земский начальник, отдал своего сына по линии духовного образования.157 Не приходилось ни от кого слышать, в каком дух[овном] училище учился Н. И. Судя же по тому, что ближе всего к Ирбити было Камышловское дух[овное] училище, можно предположить, что он учился в нём.158 Об учении Н. И. в Пермской дух[овной] семинарии кратко мне говорил брат Алексей. Я сделал оговорку в слове «кратко» потому, что брат Алексей мог бесконечно рассказывать о своих товарищах, которые были певцами, а об Н. И. он сказал «кратко» потому, что он [не] был певцом.
По окончании семинарии Н. И. учился в Казанской духовной академии и кончил её со степенью кандидата богословских наук. Я видел Н. И. впервые, когда я учился ещё в семинарии, а Н. И. был студентом Казанской дух[овной] академии.159 Помнится, были вечерние часы занятий, а по коридору второго этажа семинарии расхаживал высокий человек, брюнет, с пышной шевелюрой волос и бородой. Это был Н. И. Грешным делом я ещё подумал: как это так – студент, и с бородой! Это не мирилось с моим представлением о студенте, и я остановился только на том, что это, вероятно, какой-то уникум.
Через два года Н. И. был назначен в нашу семинарию преподавателем литургики и гомилетики, которые проходились в пятом классе. Странная судьба преследовала эти два предмета: они были на положении пятого колеса у телеги. Отношение к ним можно выразить такими словами: «Это нам ни к чему». В академии, например, существовал традиционный порядок, по которому на лекциях профессора Предтеченского160 по литургике присутствовало два дежурных студента. Профессор забирался на кафедру, читал лекцию по существу пустому пространству, а затем и лектор и аудитория мирно расходились.161 Н. И. больше внимания уделял гомилетике, проповедническому искусству. Это было его стихией. Мы писали Н. И. проповеди, и он особенно подчёркивал нам, чтобы в них были «элейность и помазанность».162
Ареной проповеднической деятельности Н. И. была Стефановская часовня163, которую он называл «училищем благочестия». Здесь по воскресеньям и др. праздникам в послеобеденные часы совершался молебен, а затем произносилась проповедь.164 Нужно было видеть Н. И. в момент произношения проповеди!165 Он весь становился как-то подтянутым, стремительным, взгляд его был направлен вдаль, голос звучал властно и весь вид его был величественным. В таком виде он мог бы позировать для такой картины, как «Иоанн Богослов на острове Патмос».166 В таком виде рисуется нам картина пушкинского «Пророка», в особенности в исполнении Шаляпина, или «Иоанна Дамаскина» в том же исполнении. Будучи впоследствии уже инспектором семинарии, Н. И. здесь именно, как говорится, «отдыхал душой». Здесь же для семинаристов был своеобразный практикум проповедничества, причём Н. И. в данном случае, если можно так выразиться, был для них эталоном.167
Инспектором семинарии Н. И. был назначен через год вместо А. П. Миролюбова. Мы, семинаристы, размышляя о судьбе нашей alma mater, грешным делом сомневались в целесообразности такого назначения, зная очень мягкий характер Н. И. и «жёсткий» характер нашей братии, думали: развалит он дисциплину! Однако, подпоркой Н. И. были его помощники, в числе которых далеко не мягким был Н. И. Колосов. На нашей памяти Н. И. был третьим и последним инспектором семинарии. И какая же получилась пестрота стилей их инспекторского руководства! Пользуясь литературными аналогиями и при помощи драматического изображения, кратко эти стили можно было бы представить в следующем виде. В качестве объекта для характеристики стилей возьмём семинариста, замеченного в пьяном виде (случай исключительный).
Павел Семёнович Потоцкий. Стиль грубо администраторский. Грубым голосом, с головой, поднятой кверху: «Что? Опять нализался! Ещё раз замечу – выгоню!» И не выгонит («Собакевич»).
Александр Павлович Миролюбов. Стиль тонко-иезуитский. Спокойным, но с иронией, жалящим голосом, с глазами, опущенными долу: «Ну, что же Вы так. Опять, говорите, дьявол попутал. Не хорошо! Не хорошо!» И уволит. («Шуйский»).
Николай Иванович Знамировский. Стиль уговаривающий, почти умоляющий. Рука на плече обвиняемого или в обхват талии. «Ну, что тебя угораздило? Ну, ладно! Только больше не делай!» («Царь Фёдор Иоаннович»). Если вдуматься глубже, то это были не только три стиля инспектирования, но это были и три эпохи в жизни семинарии. Так бытие определяло сознание.168 Будучи инспектором семинарии Н. И. выступал с проповедями в соборе в своем стиле. Он мог бы быть Савонаролой169, если бы не его мягкость, благодушие.
Мы видели Н. И. и в качестве участника в богослужениях. Коронным выступлением его на этом поприще было чтение «Слова Иоанна Златоуста» во время пасхальной обедни.170 Бывают такие случаи, что исполнение того или иного произведения достигает до предельного совершенства, например, исполнение Ф. И. Шаляпиным «Персидской песни» Рубинштейна, или исполнение В. И. Качаловым171 «Тройки» из «Мёртвых душ». Такое исполнение называется шедевром мастерства. Подобного рода шедевром являлось чтение Н. И. «Слова».172 Чтение начиналось в спокойном величественном тоне: «Аще кто благочестив и боголюбив…», нарастало до слов «пира веры» и, наконец, достигало до апогея: «где ти, смерте, жало» и т. д. Чёткость и выразительность доведены были до предельной точки, эмоциональность до предела, близкого к состоянию экстаза. Да простят меня верующие и Н. И. за то, что я решаюсь на, может быть, слишком рискованное сравнение, но я не нахожу другого способа выражения своей мысли, как, сказать, что Н. И. в этот момент подобен был В. И. Качалову, как бы тот выступал на церковном амвоне. Это состояние восторга и экстаза, как сам говорил Н. И., связано было у него с душевным переломом, пережитым им в юношестве. Он вспоминал о том, как в его душе когда-то появился червь сомнения и неверия и как в пасхальную именно утреню, а потом и обедню он пережил яркий момент религиозного экстаза, навсегда утвердившего его в вере. Кончилось богослужение в семинарской церкви, а Н. И. стремительно отправляется на подворье Белогорского монастыря173, где богослужение идёт более длительно: ему хочется ещё и ещё раз пережить «пир веры». Н. И. летом одного года ездил с семинаристами в Палестину и вернулся оттуда крестоносцем Гроба Господня.174
[175]
Н. И. жил со своей мамой, отец у него уже умер. Поскольку нам удавалось наблюдать, у него было очень почтительное отношение к матери. У мамаши его был грубоватый мужской голос, и она называла его по имени и отчеству – Николай Иванович. Н. И. был холост, и поэтому ходили разные толки и кривотолки для объяснения этого явления. Так, одни толковали, что это мама не даёт ему жениться; другие говорили, что у него есть склонность к монашеской жизни, но он не решается на постриг, потому что не согласен с той частью процедуры пострижения в монахи, где предлагается отречься от родителей. Высказывали и такое предположение, что Н. И. примет священный сан, когда это разрешается без вступления в брак, т. е. в возрасте 50 лет. Так на самом деле и получилось: он принял епископский сан уже в пожилом возрасте.
Частым посетителем Н. И. был преподаватель епархиального училища К. П. Пономарёв, с которым они учились вместе в академии.176 Это свидетельствует о том, что у него было развито чувство товарищества и дружбы. В отношениях с сослуживцами Н. И. был очень общительный и внимательный, ничем не выделялся среди других. Даже на вечерах он держался очень просто «компанейски», вплоть до того, что участвовал в играх (sic!). Семинаристам казалось немного странным видеть Н. И. среди играющих, когда он бегал по кругу и ловил «мышку», но барышни его охотно принимали на эту игру (sic!).177 По отношению к семинаристам Н. И. старался всё-таки держать «твёрдую руку», но по природе он был мягок. В заслугу Н. И. нужно поставить то, что он старался около себя создать актив дисциплинированных семинаристов, через который можно было влиять на других, но не всегда это удавалось, потому что во время войны в семинарии были явно ненормальные условия учения, когда пришлось тесниться на одной третьей части учебного здания.
Во время войны Н. И. возглавлял семинаристов при расквартировании раненых по прибытии их в Пермь. Лишь только раздавалась сирена, возвещающая о прибытии поезда с ранеными, Н. И. моментально собирал бригаду семинаристов и выезжал на вокзал. В семинарии, на верхнем этаже помещался лазарет, а на среднем этаже – казарма мобилизованных, готовящихся к отправке на фронт. Н. И. организовывал семинаристов на культурное обслуживание тех и других. Воспитательные задачи от этого значительно усложнялись, но Н. И. старался держаться на высоте этих задач.178 В семинарии выделилась группа добровольцев отправиться на войну. Проводы были обставлены большой торжественностью. За обедней патриоты перед пением евангелия подошли к амвону, и евангелие диакон читал, возложив его на голову их. Эта картина напомнила историческую картину, как Сергий Радонежский благословлял на ратный бой с татарами на Куликовом поле Димитрия Донского.179 Так перекликались события современности с глубокой стариной. В этом видна была направляющая рука Н. И. Проводы вылеченных в лазарете на фронт обставлены были [с] особой торжественностью: на них надевались крестики, на лестнице при выходе их хор семинаристов пел патриотические песни. Душой всех этих мероприятий был Н. И.180
[181]
…В июне 1923 г. проездом из Белоруссии в Шадринск на станции Богданович мельком я видел Н. И. уже в сане шадринского архиерея. Он «проезжал», а точнее сказать, его «проезжали» из Шадринска в Свердловск.182 Он был окружён «провожающими».183 Зимой, направляясь в город на базар, я проходил мимо домзака184 и у спуска в город, на углу ул. Малышева я видел Н. И. с метёлкой под мышкой, с руками, вдёрнутыми в рукава.185 Это была моя последняя встреча с Н. И. Передавали, что в Шадринске он пользовался такой популярностью, что за ним, когда он шествовал, всегда следовала толпа его поклонников. Дальнейшая история Н. И. «покрыта мраком неизвестности».186
5.IX.[1960] 16 ч. 06 м. свердл[овского] вр[емени]
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 725. Л. 21-26 об.
Валериан Александрович Фаминский
187
Есть люди, с которыми ещё только предстоят неизбежные в будущем встречи и знакомство, но о которых задолго до этого узнаёшь что-либо, хорошее или плохое, что в какой-то степени оказывает влияние на знакомство с этим человеком при личной встрече с ним. Таким был для нас В. А. Фаминский.
Ещё задолго до поступления в семинарию мы уже знали, что среди учителей семинарии был один, который был грозой для всех учеников. Слухи об этом учителе-грозе чаще всего доходили до нас от братьев или знакомых семинаристов, учившихся когда-то у В. А., и благополучно окончившие семинарию. Но был ещё источник этих слухов, злобный и дышащий ненавистью к В. А., кривили чаще всего те из псаломщиков или диаконов, которые начинали когда-то учиться в семинарии, но были уволены из первого или второго класса. Они, эти изгнанники, часто на вопрос: почему они не окончили семинарию, лаконично отвечали: «из-за химеры».
«Химера» – это было то злобное прозвище, которым расплачивались семинаристы с В. А. за его исключительную требовательность и за его действительно грозный вид. Выражение «из-за химеры» могло иметь двоякий смысл, а именно: или из-за того, что кто-то не справился с наукой, преподаваемой В. А., или из-за того, что кто-то был уволен по какой-либо другой причине, но обязательно по настоянию В. А. Что это было и на самом деле так, это проверено было однажды на очень рискованном опыте, а именно: нашёлся один смельчак, который спрятался в большом шкафу на время совета и наблюдал за ходом решения различных вопросов, в том числе вопросов исключения. Как он потом рассказывал, больше всех за исключение ратовал В. А. и именно по самым разнообразным мотивам.188