Игорь Вязовский
Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни
По благословению
Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского ВЛАДИМИРА
© И. Вязовский, текст, 2002
© Издательство «Сатисъ», 2002
Предисловие
Начало этой книге было положено, как я теперь могу судить через несколько лет, с пастырского благословения протоиерея о. Василия Ермакова – настоятеля церкви прп. Серафима Саровского в Санкт-Петербурге. В то время мы с мамой вернулись в ее родной город на Неве, и я неожиданно для себя оказался без работы. В это трудное для нашей маленькой семьи время, большой поддержкой нам была Церковь, проповеди и наставления батюшки Василия. Через несколько месяцев неопределенности, меня пригласили на работу собственным корреспондентом в православную газету Севера «Вера – Зеком». Это было настолько неожиданно для меня, что я пошел за советом и благословением к о. Василию. Да, я работал до этого журналистом, режиссером около 10 лет, но это же было на ТВ и это совершенно другая специфика. Батюшка выслушал мои сомнения, задумался на мгновение и благословил. До сих пор помню это ощущение, когда ты сидишь перед листом чистой бумаги, а слова и мысли разбегаются в разные стороны. То, что получалось после таких «трудов» было похоже на сочинение нерадивого ученика 5-го класса. Нужен был человек, который мог бы со стороны объективно «ставить оценки». Этим человеком и оказалась моя мама Нина Ивановна. Новые знакомства, темы, интересные люди, командировки… – все это снова вошло в нашу жизнь. Но одним из главных стало то, что происходило потом, когда я возвращался домой, и мы с мамой слушали магнитофонные записи разговоров с людьми, обсуждали, какую тему оставить, как подать ее с точки зрения нравственности, полезности читателям, детально разбирали то, что появлялось на бумаге. Так родился наш творческий союз, потому что, помогая мне, мама стала писать и сама.
В основу этой книги легли судьбы людей, их духовные искания, переломные моменты жизни, когда человек приходит к Богу, его мучительные раздумья и покаяние за содеянное ранее. Все это было уже опубликовано в той или иной мере в газете «Вера», а пара рассказов попала на эти страницы через Самиздат, и много-много лет до этого они ходили по рукам читателей в рукописном виде. Несмотря на разноплановость, непохожесть в стилистике и во многом другом, во всех этих рассказах есть одно общее: боль за судьбу нашей Родины, процесс переосмысления свой роли в этом мире, неудовлетворенность и нежелание жить без внутренней духовной основы. И как результат всего этого – обретение веры в Бога, первые шаги на пути воцерковления в лоне Русской Православной Церкви, преображение своего внутреннего «Я».
Обретение веры
Эту историю я услышал совсем недавно. Дело происходило на Алтае и главный герой здравствует, надеюсь, и по сей день. Для человека верующего, подобные случаи, об одном из которых будет рассказано позднее, не являются исключением из правил. С обретением веры в Господа, появляется особый взгляд на происходящее в жизни. И там, где раньше человек видел лишь цепь случайностей или результат своих усилий – он вдруг начинает прозревать Отеческую руку Бога: направляющую, вразумляющую, а порой и наказывающую за непослушание. Но слаба натура человеческая. И чтобы укрепить нас в минуты скорби и уныния, Господь являет нам свои чудеса и помощь.
Дядю Петю в деревне считали чудаком. Никак не могли односельчане понять, что мужику еще надо. Жизнь вроде бы прожил, сыновей вырастил, дал образование, женил, хозяйство есть, жена еще бегает – ну и доживай спокойно свой век, как все твои сверстники. Нет, все его куда-то в сторону тянет. Придешь к нему поговорить о политике, о том, как раньше жилось спокойно, сколько можно было и почем купить, а он о каких-то своих высоких материях. Тут как-то начитался философов и давай нашей продавщице Дарье рассказывать, чем отличается Платон от немца Шеллинга. Около часа он на эту тему распространялся, народ за это время успел позабыть, зачем он и в магазин-то пришел. Может быть, он и еще о чем-то другом говорил, но лично Дарье удалось запомнить только эти два имени. Через некоторое время дядя Петя стал пописывать статейки в нашу районную газету. Ты представь только: разворачиваешь «Патриот Алтая», а там статья «Духовное оскудение русского народа» и подпись: П. И. Сивцов. Какое там «оскудение». Колхозы развалили, мужики все чаще и чаще стали в бутылку заглядывать, пенсионные гроши, и те задерживают, не говоря уже о том, что всем остальным вообще по месяцам не платят – это народу было понятно, это можно было потрогать, как говорится. Потом вообще стал говорить и писать о каких-то «истоках, возрождении нации, покаянии…» По воскресениям зачастил в наш районный городишко, сказывают, церковь посещает. Нашу-то деревенскую давно успели порушить за ненадобностью. Да и в городе церковь не так давно открыли. Раньше там музей был, а тут узнал народ, что до революции это была церковь, собрали подписи, и пришлось властям выселять музей. Ну, кому хочется – пускай молятся, а Петро-то чего туда ходит? Одним словом, чудить стал человек к старости. Таково было мнение деревенского народа.
Дядя Петя же вовсе не чудил. Он стал верующим человеком. Нет, не в одночасье Господь явил ему Себя. Были и сомнения, было и предательство Бога в жизни дяди Пети – все было. Но однажды, машинально перекрестившись на большую икону, давно висевшую в их доме, припомнил Петр, как эта икона попала в их семью, задумался… Потом вспомнил свое личное и как-то сразу понял, что вера в Бога постоянно жила в его душе. Только не лелеял он, по своей греховности, этот слабый огонек. Задумался… Может быть, и не все сразу вспомнил, но именно в тот вечер он вступил на путь покаяния, на путь к Господу.
Мальцом он еще был, но это на всю жизнь осталось в памяти. В то утро вернулись они в деревню с ребятами с рыбалки и, увидев скопление народа около церкви, сиганули в самую гущу. Старшие, переговариваясь вполголоса, чего-то напряженно ждали. Двери церкви, которые сколько помнил Петька, всегда были закрыты ржавым замком, на этот раз были распахнуты. Около стоял дядя Иван, работавший в сельсовете и никого не пускал вовнутрь. Да никто и не стремился, разве только несколько бабушек зачем-то пытались попасть в церковь, но дядя Иван был непреклонен. Ребятам удалось разглядеть в полутьме церкви каких-то мужиков, которые сначала что-то собирали, а потом принялись выносить и грузить на подводу иконы в красивых окладах. Бабушки стали энергично креститься, затем дружно подступили к мужикам. Слышны были их упреки, просьбы о чем-то и вялоленивые ответы мужиков. Потом бабушки обступили подводу и им удалось забрать у этих мужиков пару икон. Те, кому они достались, а одна из них была бабушка Мария, она жила рядом с домом родителей Петьки, завернули иконы в платки и поспешили по домам. Когда они вернулись обратно, Петька этого не успел заметить, так как началось самое интересное. Подъехал, гремя гусеницами, трактор и остановился недалеко от церкви. Потом кто-то из ребят постарше залез на купол и привязал к кресту канат, который тракторист прикрепил к трактору. Машина натужно заурчала, люди постарше принялись креститься, кто-то из бабушек даже упал на колени, трос натянулся… Сначала погнулся железный крест, потом заскрипел и зашатался купол… Через несколько минут на земле лежали сломанные стропила, бревна, листы железа. В оседавших клубах пыли постепенно появилась обезображенная церковь. Слышался только шум двигателя, все молчали.
Дядя Иван сказал речь о том, что теперь в этом здании будет библиотека, изба-читальня, разные там всякие кружки. Выслушав это, народ задумчиво разошелся по домам.
Через пару лет бабушка Мария умерла. К ней в дом, немного подновив и подлатав его, перебралась со своим семейством дочка Авдотья. Та икона, что спасла бабушка Мария Баева, висела в красном углу, и Авдотья решила оставить ее как память о матери. Давно уже в тех краях власть создала колхоз и Авдотья была там не на последнем счету. Один раз даже вручили ей на общем собрании грамоту за ударный труд. Так и шла жизнь. Зашел однажды к ней кто-то из знакомых и, бросив взгляд на икону, обронил: «Авдотья, ты же активистка, а у тебя дома в святом углу икона висит рядом с портретами партийных вождей. Как-то не вяжется все это. Убрала бы ты икону-то». И послушалась Авдотья советчика. Сняла икону и положила в укромном уголке. Куда и где – со временем ушло из памяти.
В конце 30-х годов решили Баевы уезжать из Трусово. Взяв самое необходимое, остальное роздали по родственникам. Стефанида – Петькина мать тоже привезла от них кой-какие вещи. Среди них была какая-то черная доска размером 45 на 80 сантиметров. На одной стороне у нее стояли шпонки, вероятно, чтобы со временем не повело доску, другая же была гладкая. Пилить доску было жалко и, не найдя ей сразу же применения в хозяйстве, отложили до лучших времен. Так и простояла она несколько лет в старой саманке.
Петька понемногу подрастал. Пас в ночное лошадей, помогал заготавливать сено, ездил с отцом в лес за дровами, мать частенько вылавливала его на улице и отправляла работать на огород. Промелькнет лето как один денек, пора в школу. Наметет зимой сугробов чуть ли не под самую крышу и пробиралась по утрам детвора узенькими тропками до школы. Война в деревню пришла нежданно-негаданно. Сначала ушел на фронт отец, потом старший Петькин брат Василий. Опустел дом, поселилась в нем тревога. Остался Петька за главу семьи, все мужские дела легли на его еще не окрепшие плечи. От забот сразу как-то притих и повзрослел Петр. Пришла вскоре следом за проводами в дом похоронка: убило отца. Видел сын, как заболело, зашлось у матери сердце от горя, но помочь ничем не мог. Сам украдкой смахивал слезы, вспоминая батю. А Стефанида вспомнила тогда о Боге, перед которым могла бы помолиться за воюющего на войне сына. Попросить сберечь, сохранить ее дитятко. Хватилась, а иконы-то в доме нет. Где взять – не знает. Приснилась ей однажды какая-то женщина и говорит: «Что же ты, раба Божия, мучаешься, ведь икона у тебя в саманке стоит». Проснулась Стефанида и думает: «Про какую икону она говорила, давно, кажись, не держим икон в доме?!» Сходила все-таки в саманку, поискала среди разного житейского хлама и вернулась с пустыми руками.
Спустя некоторое время пошел Петр с матерью делать кизяки. Мать взяла свою доску, а ему дала ту, крашеную, что привезла от родных из Трусово. «На, – мол, – ничего с ней не сделается». Делает Петр кизяки, потом присмотрелся что-то к доске, а она голубеет. «Мам, – говорит, – а моя доска цвет меняет». Мать же в ответ пошутила: «Делай, сынок, она от твоей работы еще краше будет». И снова продолжает работать, а на доску эту даже и внимания не обратила. Тут, надо же такому случиться, идет мимо старушка. Горбатенькая, дорогу палкой прокладывает. Остановилась чего-то и смотрит. Потом говорит: «Авдотья, ты что, с ума сошла: на иконе кизяки делаешь?!» – «На какой еще иконе?», – не переставая работать, ответила ей мать. «А ты посмотри у Петьки-то!» Бросила Стефанида свой станок и к сыну. Стали они чистить, мыть ту доску, а старушка не уходит, помогает. Чем больше чистили доску, тем явственнее проступал на ней образ какой-то святой, держащей в руке свиток с надписью. Присмотревшись, Стефанида ахнула: «Ведь это Она ко мне во сне являлась!» Потом, упавши на колени, взмолилась перед образом: «Матушка-заступница, сохрани сыночка моего Василия. Не оставляй нас Своей заботой и попечением». Икону мать поставила в святой угол и частенько поздно вечером, когда Петр уже спал, вставала на колени перед неизвестной Святой и молилась.
Вымолила мать сына своего. Вернулся по ранению старший брат Петра с войны. Зашел Василий в избу, прижал к груди родных, увидел икону и остолбенел: «Где вы ее взяли?! Именно эту женщину я видел во сне перед последним ранением». Когда объяснили ему, как была обнаружена в доме икона, рассказал свою историю. «Воевали мы тогда уже на западе. Перебросили нас в одно местечко. Окопались, рядом в лесочке техника стоит. Нутром чувствуем, что не сегодня-завтра предстоит что-то. Приказали нам почистить оружие и выдают по два дополнительных боекомплекта – все ясно, через пару часов в бой. Вздремнул я и вижу во сне Эту Женщину. Ходит Она по берегу кровавого озера, мне же зачем-то надо было подойти к этому озеру, а Она не пускает. С тем и проснулся. Рассказал ребятам. Они мне и говорят:»Скоро, сибирячок, будешь ты дома». Не верилось мне в это, но вышло так, как и предсказали мне ребята. В том бою получил я легкое ранение и даже в госпиталь не успел попасть, в медсанчасти услышал, что война кончилась».
С тех пор икона эта так и стоит в красном углу их избы. Да только одна мать до самой смерти каждый вечер шептала слова благодарности перед ней. Сыновей же закрутила жизненная круговерть, не до Бога им было.
Стоял дядя Петя перед этой Святой, вспоминал свою давно умершую мать, старшого брата, свои чудачества, душевную опустошенность, метания и так стыдно было за свою черствость и неблагодарность перед Господом, даровавшему их роду Такую Заступницу. Не там искал, не теми глазами смотрел. Вспоминал свою жизнь и мучительно думал…
Рано утром дядя Петя сел в рейсовый автобус и впервые поехал в церковь поговорить с батюшкой. О чем они там говорили, то народу не ведомо. Но с тех пор изменился дядя Петя. Кто его ближе знает, говорят, что какой-то он другой стал. А может быть, и правда, другой?! И это не очередное у него чудачество, а, наконец-то, обрел человек свое место на этой земле, почувствовал в душе Господа.
«Блаженны изгнанные правды ради…»
Моя мама, коренная ленинградка, в 11-нем возрасте пережила блокаду. Она много рассказывала мне о своем детстве. Родилась она в доме № 2 на Фурштадтской улице. До революции этот дом, как и большой продовольственный магазин на первом этаже, принадлежал известной в Петербурге купеческой семье. Торговали они фруктами, часто заморскими. В магазинах был образцовый порядок. Даже в советское время эти магазины отличались не свойственной той поре культурой обслуживания, чистотой, вежливостью. Дом на Фурштадтской был построен в начале XX века. Семья мамы жила на 4-м этаже по черной лестнице, в коммунальной квартире с окнами на улицу. А этажом ниже, под ними, в такой же комнате жила семья к тому времени уже покойного купца-предпринимателя. Его жена с сестрой, сын с невесткой и внучка Аня. Мама и Аня дружили с раннего детства. Они росли вместе, как две сестры. Дед моей мамы принадлежал к отверженному классу. Был священником. Какой-то бессознательный общий страх, видимо, сблизил эти две семьи.
В наши дни трудно себе представить, сколько гонений и преследований пришлось пережить им в те годы. Купцы— «кровопийцы, толстосумы, угнетатели». Мало кто под воздействием советской пропаганды сохранил благодарную память к русскому купечеству, так много потрудившемуся на ниве строительства Российского государства. Укреплявшему не только экономику страны, но и много жертвовавших на строительство православных церквей. Где-то в тайных архивах КГБ хранились имена ктиторов храмов, воздвигнутых на средства купцов и нещадно разрушенных богоборческой советской властью. А сами они купались ли в роскоши, так свойственной нынешним «новым русским»? Я познакомился с Анной Сергеевной – подругой мамы – в 1995 году, когда впервые посетил ее дом. Она жила одна в своей комнате, на третьем этаже. Меня, привыкшему к жизни без всяких излишеств, поразила скромность ее обстановки. Старинное кресло-качалка, трюмо, буфет без всяких украшений, печь, выложенная простым белым изразцом. В разговоре я как-то упомянул о былом их богатстве. Анна Сергеевна даже обиделась: «Мы никогда не были богаты. Просто у нас было «дело», в него и вкладывали капиталы. Сами жили скромно». Никогда я не слышал от Анны Сергеевны жалоб. С каким-то глубоким смирением принимает она теперешнее положение. Когда она захотела приватизировать свою комнату в коммуналке, чтобы, как память, передать ее после смерти двоюродной сестре, местные власти долгое время оспаривали принадлежность ей маленькой кладовки, за пользование которой она всегда исправно платила. Ходила, доказывала, упрашивала. И при этом ни тени озлобленности, раздражения. «Неубедительные основания для приватизации 3-метровой кладовки». А незаконная конфискация пятиэтажного дома, построенного родным дедом?! Это меня поразило до глубины души. Не 3-метровая кладовка, а весь дом по праву должен был бы принадлежать ей.