Однажды ночью Лина вышла из окопа и увидела штыковой бой. Как люди в молчаливой ярости дерутся лицом к лицу, бьют друг друга в грудь, в живот, выворачивая живую плоть. Зрелище не для 11-летнего ребенка. Еще через несколько дней – опять «смерть вплотную», но уже несколько иначе. Они тогда добрались до Ржищева. Во время самых тяжелых боев прятались в погребе. А когда шум боя затих, вышли наверх.
«Я забежала в дом моей тетки, как раз той, у которой читала Амброза Бирса. У них всегда было очень чисто, и в кухне пахло сушеными грушами. Я зашла в кухню – а стена белая-белая, и на ней отпечатки окровавленных пальцев [красноармейца]. Как-то так – выше и выше, будто он шел уже на небо. Я поняла, что солдат был ранен, вошел согнувшись, пытался подняться и потому держался руками за стену <…> А во дворе уже играл на губной гармошке немец. А второй сидел на корточках среди гарбузов, и на том “гарбузі, що ходив колись по городу і питався свого роду”, вырезал ножом имя своей девушки: BERTA»[37].
(И снова хочется отметить небанальный круг чтения девочки Лины – Амброз Бирс. Американский классик конца XIX – начала ХХ века. В СССР он издавался не часто и был не на самом лучшем счету, поскольку взгляды имел не такие левые, как у более приветствуемых большевиками Джека Лондона и Эптона Синклера. В 1926 году в изданной в СССР книге Синклера «Искусство Маммоны: Опыт экономического исследования» Бирс был жестко раскритикован в очерке «Знаменитый весельчак»… Очень интересен и смысловой контекст упоминания Бирса именно в этом фрагменте воспоминаний Костенко. Ведь американец был известен не только как «весельчак», сатирик-юморист, но и как один из основателей «хоррора», автор «страшных» рассказов. Его загадочная смерть – в 1913 или 1914 году он бесследно исчез во время мексиканской гражданской войны, вероятно, был кем-то расстрелян – сделала более весомой вторую чашу весов его творчества. И в этом смысле безымянный красноармеец, умерший в доме Лининой тети, как бы повторил судьбу Бирса. Ассоциативное мышление большого поэта. Даже в интервью, подсознательно, но Костенко назвала совсем не случайного автора… И в «Записках самашедшого» (2010) она воспроизведет одну из самых страшных сцен «несмешного» Бирса – смертельное борение человека с невидимым чудовищем на овсяном поле. Это покажется ей самой точной метафорой актуальной политической ситуации в Украине.)
Перешагнув через Днепр, фронт отправился дальше. Отец попал в котел под Лохвицей. Госпиталь, в котором он был интендантом, разбомбили. Его командир – застрелился. А отец вернулся к семье.
В немецкой оккупации жилось тяжело, голодно. Были то на Трухановом острове, то в Ржищеве. Часто приходилось ходить по селам, менять вещи на еду. Вот стихотворение, биографически ценное точной географической привязкой. Корчеватое – село на берегу Днепра. Но литературно – еще более ценное психологическим напряжением. И здесь тоже скучающий оккупант с оружием в руках:
Ледяной холод зимы, леденящий страх войны. Целится немец от нечего делать. Но не стреляет (все же Третий рейх первым из стран мира принял закон о бережном отношении к животным). И вот эта пауза, этот подмерзший вопрос (выстрелит? нет?) держит в напряжении больше, чем возможная печальная история о застреленной собачке.
И еще один поэтический триллер – «Смертельний падеграс». Описав широкими, космического размаха мазками разные виды танцев, поэтесса подходит к сути. Тоже вселенской, потому что жизнь каждого человека равна вселенной.
Вновь – напряжение высшего накала. Теперь – звенящий страх сделать неверное движение. И снова мы мерзнем вместе с героиней. Стылая поздняя осень. Просто физически хочется согреться.
Автор дарит нам эту возможность в стихотворении, начинавшемся так грустно и темно.
Спокойный ночлег и жменька семечек – предел мечтаний для ребенка в военную пору. Впрочем, нет, бывали и более высокие сильные мечты: «Всі ми про щось мріяли у дитинстві. / Хто про іграшку, хто про казкові пригоди. / А я – щоб мати до ранку не збожеволіла. / Вперше казку про Попелюшку я почула на попелищі»[41].
С этого опаленного огнем детства у Лины осталось еще одно удивительное воспоминание. Пламя над горящими хатами – высокое, создает сумасшедшее завихрение, как то, что позже она увидит над кипарисами, которые так любил изображать Ван Гог[42].
Через два года фронт вернулся к Днепру. И когда он покатился дальше на Запад, на землю ее детства вновь пришли мирные дни. Но нужно было еще выжить, не попасть под железный каток фронта.
«Танки отгрохотали. Мы не знали, выходить ли уже из подвала, или еще не выходить. И вдруг услышали над собой музыку. И не абы какую – аккорды “Лунной сонаты” Бетховена. Я вбежала в дом. В комнате за пианино сидел молодой лейтенант. Это он играл. Я удивленно остановилась. Он повернул голову и улыбнулся»[43].
А где жить? Что там на любимом Трухановом острове? Гармония «Киевской Венеции» развеялась черным дымом. Когда в 1943 году Красная армия возвращалась к Днепру, Гитлер дал команду каждый оборонительный рубеж держать насмерть. А Днепр – река широкая, потому для защитных рубежей – удобная. Готовясь к обороне, немецкое командование решило зачистить Труханов остров, которой мог стать удобным промежуточным плацдармом при штурме Киева. Так 27 сентября 1943 года островной рабочий поселок перестал существовать. Немцы приказали всем жителем переехать на правый берег Днепра. Нескольких человек, отказавшихся это делать, расстреляли. А опустевший поселок сожгли…
И вот оно – окончание стихотворения про «Киевскую Венецию»:
И снова пепел, пепелище, зола для Золушки…
После войны сожженый поселок решено было не восстанавливать, а сделать вместо него зеленую зону, исключительно – место отдыха.
Куренёвка, Врубель и Тычина
Семья Костенко поселилась на Куреневке. Мама, преподававшая химию в школе, сняла две комнаты в доме. Жили над живописным яром – напротив Кирилловской церкви, то есть теперь уже визави с Врубелем.
В стране было много покалеченных людей, инвалидов. Лина помогала им, была капитаном тимуровской команды. Также ставили спектакли для подшефного госпиталя. В пушкинской «Полтаве» Костенко играла… Мазепу. Просто потому что оказалась самой высокой в классе. Летом ездили на сельхозработы в колхоз. Там научилась вязать снопы, училась ездить верхом. Однажды конь понес ее, но хлопцы успели перехватить его.
Учебу Лина продолжила в куреневской 123-й школе. К доске ее первое время не вызывали. После пережитых стрессов некоторое время она не могла отвечать на уроках, замыкалась. Когда же Лина писала контрольные по языку, учительница первое время стояла над ней, следила, чтоб писала слова полностью. Те у нее «спотыкались», слога в них «перескакивали» с места на место. Из-за войны девочка пропустила два года. И в 1945 году училась только в 6-м классе. Но зато часто ходила в библиотеку, по которой так соскучилась. Училась начитанная Лина хорошо. Читала – все больше. В библиотеке ее привычно встречали: «О, наша девочка пришла! Подставляйте лестницу!» Те книги, что на нижних полках, она уж перебрала. И хотелось все выше, выше. В 15 лет Костенко читала Платона, Аристотеля, Гельвеция, Дидро, Руссо, Вольтера, Канта.
В том же году украинский комсомол провел конкурс детского творчества на тему войны. Лина была среди победителей. А одно ее стихотворение, самое «правильное», напечатали в пионерской газете «Зірка». Так она впервые пережила свои «минуты славы». Письма читателей с восторженными отзывами переполняли их почтовый ящик. Писали не только октябрята, пионеры, но и председатели колхозов. Лина продолжала писать стихи, но они как-то все дальше отходили от соцреалистической правильности – их не хотели печатать. Мама расстраивалась: «У тебя ж был такой талант! А теперь тебе никто не пишет!» И только бабушка ее всегда поддерживала: «Та она ж наша голубочка!»
Конец ознакомительного фрагмента.