Социальный педагог из западноберлинского района Нойкельн, когда-то участвовавший в уличных боях, неожиданно для всех стал профессором педагогики в Потсдаме; болтливая журналистка постмарксистского направления перешла из Tageszeitung в бывшую столичную газету Социалистической единой партии Германии на должность заведующей отделом. Какой-то несостоявшийся профессор был назначен в той же газете редактором отдела мнений. Безработные социологи, прежде избегавшие «отношений капиталистической эксплуатации», исцелялись от своих предубеждений на востоке: они просачивались даже в Управление федерального уполномоченного по документации бывшего МГБ ГДР. Персонаж, зарабатывавший на жизнь массажем, получил профессуру в Эрфурте. Энергичный боец из ССНС обрел позднее профессиональное счастье в многоэтажном деловом центре в Мекленбурге. «Левые» западноберлинские учителя, двадцатью годами раньше нахваливавшие «революционную профессиональную практику», бросили своих трудных учеников на произвол судьбы и отбыли в бранденбургское министерство образования.
Проигравшие «революццеры» так и не сумели осуществить свою мечту о перевороте в обществе благоденствия. Теперь они извлекали выгоду из переворота, который совершили другие. Одного этого было достаточно, чтобы смотреть свысока на жителей ГДР. Более того: марксистские выученики 68-го постепенно расставались со своей терминологией, далекой от реальности. Йошка Фишер опубликовал книгу «Левые силы после социализма» лишь в 1992 году. Вместо основных и неосновных противоречий, вместо труда и капитала он и другие левые, за неимением свежих идей, начали говорить о гражданском обществе. Пусть с опозданием, они все же открыли для себя преимущества социального расслоения и осознали: в единстве может быть и глупость[37].
Именно в этот момент в историю Западной Германии ворвались новые граждане из восточных земель. Они ориентировались на ценности, среди которых выросли: трудовая бригада, боевая рабочая дружина[38] и коллектив жильцов. Сложные мысли они нередко выражали с помощью марксистских формул. В политических дискуссиях снова замелькали старые понятия: интересы капитала, производственные отношения, империализм, историческая закономерность. Западные левые отвергали этот избитый лексикон с отвращением. Восточные немцы держали перед ними зеркало, в котором, если не отворачиваться, можно было сразу увидеть, насколько тоталитарным было прежнее мировоззрение бунтарей. Это лишь усиливало в них желание отмежеваться.
Показательным примером может служить Томас Шмид. В 1990 году бывший участник франкфуртского движения кое-как перебивался временными грошовыми заработками, но уже в 1993-м был назначен главным литературным редактором восточноберлинской газеты Wochenpost, а потом и заместителем главного редактора этой газеты. Таким образом, он вступил на журналистское поприще в нежном сорокашестилетнем возрасте. Сегодня Шмид – главный редактор газеты Welt. Ничего не имею ни против самой должности, ни против работодателя. Меня интересует лишь одно: почему Шмид комментировал воссоединение Германии столь высокомерным тоном; почему в 1991 году, говоря о своих соотечественниках из ГДР, сурово констатировал, что их «в сущности, не коснулись новые демократические веяния, – напротив, во многом это люди, которые еще не пришли к демократии, к гражданскому обществу»[39].
Само название опубликованной в 1990 году книги Шмида «Похороны за государственный счет. О гражданском обществе» («Staatsbegräbnis. Von ziviler Gesellschaft») выдает в нем демократа «последнего часа» и претендента на незаслуженное наследство. Он явно завидовал скорой победе, одержанной жителями ГДР: «Режим не был поставлен на колени, не было упорной борьбы. […] Народ не вступил в ближний бой с рушащимися под его напором государственными институтами. Он не оказывал на эти институты давления и не сталкивал их друг с другом, не отвоевывал территорию шаг за шагом, неся время от времени потери, – люди попросту хлынули на улицу, образуя физическую массу»[40].
Так Шмид попрощался со своими былыми воинственными фантазиями, рассказывая о современных понедельничных демонстрациях[41] в ГДР. В отличие от Йошки Фишера, выступившего в роли уличного бойца, он показал себя подстрекателем. В 1970 году на заводе «Опель» в Рюссельсхайме он, бывший тогда так называемым постоянным членом группы «Революционная борьба», хотел поставить «вопрос о власти», плохо сообразующийся с ценностями гражданского общества. Позже Шмид стал редактором и автором журнала «Автономия. Против общества фабрик» («Autonomie – Materialien gegen die Fabrikgesellschaft»). В 1975 году на страницах этого журнала он ностальгически вспоминал Великий четверг 11 апреля 1968 года, когда 23-летний подсобный рабочий Йозеф Бахман произвел роковые выстрелы в Руди Дучке, и писал о том, как во всей стране студенты, «школьники, ученики на предприятиях, молодежь в самом широком смысле» «в прекрасные пасхальные дни 1968 года вступили в уличную борьбу». Напомню: эти «прекрасные» события привели к тому, что два человека лишились жизни. Шмид же вколачивал в головы читателей: дело идет о «разрушении буржуазного общества», о создании «альтернативной власти», о «революционном процессе», который должен быть «разлагающим, разрушительным, негативным».
Подобное тогда писали многие, а в 1977 году Шмид уже покончил со своим революционным громыханием. Впоследствии он сделал немало для смягчения левой идеологии.
Но нельзя умолчать о том, что мирных революционеров 1989 года – Фолькера Брауна и лейпцигских пасторов – он чернил со своих прежних позиций, определявшихся культом насилия. Ему пришлось не по вкусу «тихое», «старомодное стремление к свободе и ответственности», проявленное людьми, которые, подготавливая ликвидацию ГДР, действовали человечно и осмотрительно[42]. Союз «и» между словами «свобода» и «ответственность» Шмид выделил курсивом. В 1975 году он проповедовал, что современному революционеру не следует возиться с проектами «постепенного обновления старого общества», поскольку революционеры «отрицают понятие ответственности»[43].
Хозяева собственной истории
Поколение-68 заполняет мемуарами ветеранов – и апологетическими, и самокритичными, – целые книжные полки. Среди них встречаются замечательные сочинения: можно выделить книгу Герда Кенена «Красное десятилетие» («Das rote Jahrzehnt»), а также работы Вольфганга Краусхаара. Но все они опираются преимущественно на листовки, брошюры, книги и протоколы, которые были созданы деятелями леворадикального прорыва. Возражения былых противников, какими бы они ни были – неуклюжими, умными, злобными, дельными, нацеленными на компромисс, – авторов этих воспоминаний не интересуют[44].
Хотя в Германии действует тридцатилетний запрет на обнародование служебной документации, ссылки на эту норму можно считать отговоркой. В конце концов, некоторые важные источники – речи политиков, которые несли ответственность за решение проблемы, и настоятельные призывы, с которыми в 1967 году выступал Рихард Левенталь[45], – были опубликованы очень быстро. Уже десятки лет доступны многие ценные личные архивы, а с 1998 года – и правительственные документы, относящиеся к интересующему нас периоду.
Иначе обстоит дело со свидетельствами многих тогдашних активистов. Так, Гретхен Дучке-Клоц, вдова Руди Дучке, передавая в 1985 году архив мужа в Федеральный архив, наложила на его использование третьими лицами бессрочный запрет. Опубликованные ею дневники Дучке изобилуют бесчисленными, толком не обоснованными купюрами, которые по большей части служат не законному желанию оградить частную жизнь от внимания посторонних, а приукрашиванию действительности.
Примерно в 1980 году руководство маоистско-сталинистской КПГ, основанной в 1970-м, полностью уничтожило документы этой опереточной партии, всячески поддерживавшей насилие. При этом оно сослалось на аргумент, вполне отвечающий славной немецкой традиции: «Не следует ставить под угрозу будущие карьеры товарищей»[46]. Один из лидеров этой группы, Вольфганг Швиджик, передал в Федеральный архив часть своих записей, относящихся к начальному периоду студенческих волнений и ограниченных во времени концом 1969 – началом 1970 года. Сведений о совместной поездке Швиджика и Йошки Фишера в 1969 году в столицу Алжира, где проходил конгресс солидарности с народом Палестины, в этих материалах нет; обойдены стороной и панегирики Сталину, которые Швиджик слагал в 1975 году[47]. Боевые друзья и подруги из маоистской КПГ, не разлучавшиеся вплоть до 1976—80-х гг., впоследствии заняли видное положение в обществе. В их число входят: вице-президент ФРГ, главный редактор газеты Handelsblatt, уполномоченный по делам сект в Евангелической церкви Германии, влиятельный комментатор газеты Welt, председатель партии зеленых, профессор истории Восточной Европы, преуспевающий автор специальной литературы с выраженным философским уклоном, референт Фонда Конрада Аденауэра, правая рука президента Союза изгнанных Эрики Штайнбах… Список можно продолжить[48].
Заметать следы начали рано. И сегодня среди «бывших», случайно встретившихся на городском вокзале, в магазине деликатесов, во время ретроспективы в кинотеатре или по случаю закладки мемориального «камня преткновения»[49] в полной мере соблюдается кодекс молчания. Некоторые из них знают, кто именно при освобождении Баадера выстрелил в живот 62-летнему сотруднику библиотеки Георгу Линке; знают и то, что «в этой истории был замешан целый ряд людей, помогавших пересесть в другие машины и т. п., но в их отношении расследование не проводилось». Знают, но помалкивают. То же можно сказать и об участниках франкфуртского движения: официально до сих пор не установлено, кто именно 10 мая 1976 года изготовил и бросил «коктейль Молотова», нанеся опасные для жизни ожоги полицейскому Юргену Веберу. Между тем это известно многим. Омерта соблюдается свято[50].
Подобных примеров хоть отбавляй. В 1972 году я получил в «Красной помощи»[51] Западного Берлина 100 марок с напутствием: «Истрать и верни сумму через месяц». Было ясно, что это деньги из недавно ограбленного банка. В отмывании участвовали, считая это совершенно естественным, по меньшей мере 20 человек. Иные из моих тогдашних товарищей, когда я с ними заговариваю об этом случае, говорят, что помнят его; иные забыли.
Существуют, разумеется, еще и встречи старых революционеров в ресторанах, на службе и в домашнем кругу. Они ничем не отличаются от встреч ветеранов энной пехотной дивизии вермахта Великой Германии, которые я посещал ребенком вместе с моим отцом. Общая судьба связала бойцов на всю жизнь. Они пересчитывают выбывших, рассказывают о недавно умерших и вздыхают: «Снаряды ложатся все гуще». Летом 2000 года старейшины ССНС узнали – не в последнюю очередь благодаря «исследованиям господина Кнабе из Управления федерального уполномоченного по документации бывшего МГБ ГДР», – что в их легендарную организацию были внедрены агенты Штази. Далее они заслушали «доклад о прекращении работы биографической группы» и постановили: «Наше собрание омрачено безвременной кончиной нашей соратницы Биргит Шт. Поэтому намеченное ранее обсуждение темы “Глобализация”, к сожалению, не состоится». «Биографическая» группа несколько месяцев пыталась определить, кого сегодня следует считать «левым», и безуспешно выявляла специфические и особо примечательные черты сходства биографий членов ССНС30.
Верить документам, а не ветеранам
Многочисленные попытки «бывших» облагородить их личную историю нисколько не облегчают задачи ее написания. Из-за недостаточной четкости многих свидетельств, да и обычной склонности людей фильтровать собственные воспоминания, а также по принципиальным причинам методического характера я предпочитаю использовать источники, которые до сих пор не подвергались анализу. К их числу принадлежат документы, которые федеральное министерство внутренних дел и ведомство федерального канцлера (ВФК) вели под рубрикой «Молодежные волнения».
Поскольку с ежемесячных секретных «Справок» (Informationen) федеральной службы защиты конституции (ФСЗК) в период до 1976 года по моему ходатайству сняли секретность и передали их в Федеральный архив, эти документы теперь также доступны для изучения. Если вплоть до середины 1968 года отчеты ФСЗК о новых левых бедны фактами и скорее дезориентируют читателей, то в дальнейшем они становятся ценным и информативным источником, которым могут воспользоваться, среди прочих, и историки. Конечно, просмотреть можно лишь небольшую часть этих бумажных кип; к тому же еще немало документов лежит в министерских регистратурах. Все же, надеюсь, мне удастся набросать сравнительно адекватную картину поведения тогдашних государственных чиновников.
Кроме того, протестные выступления отразились в зеркале письменных свидетельств, оставленных профессорами, которые были вынуждены эмигрировать при национал-социализме, но затем вернулись домой, поскольку принимали близко к сердцу судьбу немецкой культуры и восстановление страны на демократических началах. Так как сам я с декабря 1968 года по летний семестр 1971 года не столько обучался в Институте Отто Зура[52] (ИОЗ) Свободного университета (СУ), сколько участвовал в протестах, я счел полезным обратиться к письмам и рукописям профессора Эрнста Френкеля и профессора Рихарда Левенталя, которые там преподавали. Чтение этих двух необычайно содержательных архивов принадлежит к числу лучших моментов работы над настоящей книгой. Оно позволило мне задним числом ознакомиться с идеями моих учителей, которых в годы учебы я отвергал как «реакционеров».
Поскольку для поколения-68 ведущую роль играло понятие «антиобщественности» и как раз в то время утвердилась дешевая техника офсетной печати, удобная для немедленного тиражирования любых экспериментов, до наших дней дошли бесчисленные тогдашние листовки, газеты и брошюры. Многие образцы этой продукции хранятся в архиве «внепарламентской оппозиции» (APO-Archiv) Свободного университета Берлина. Они открывают нам мир, о котором с удовольствием вспоминают прежние активисты, рисуя – сдержанно или восторженно, – его крайне обобщенную картину. Лишь скрепя сердце они включают в эту картину некоторые странные детали. Чтение давних письменных источников – полузабытых, пожелтевших, напечатанных слепым шрифтом и всегда преувеличенно крикливых, – стало для меня суровой проверкой на прочность. Писать о чужом прошлом не в пример легче.
Лишь после смерти Мао Цзэдуна в 1976 году и похищения Шлейера в 1977-м[53], после силового столкновения между демократическим государством и террористическими осколками движения-68, после фильма о холокосте, вышедшего на экраны в январе 1979 года, после исламской – а отнюдь не социалистической – революции в Иране и начавшегося распада Организации Варшавского договора большинство участников протестного движения сумели приспособиться к новым условиям. Окончательное завершение их реинтеграции в нормальное общество, которая подготавливалась не один год, а от многих потребовала еще долгих плутаний, ознаменовалось публикацией статьи Йошки Фишера «По дикому Курдистану»[54]. Эта статья, напечатанная в феврале 1979 года франкфуртской городской газетой Pflasterstrand, заканчивалась вздохом облегчения: «Вопросов будет еще много: к чему ведут события? что делать? Но ответов я не знаю и больше не хочу их знать», – писал Фишер[55].