Пушкин в «Евгении Онегине» обещал вспоминать
«Свет-Екимовна»
Как и полагалось настоящему русскому барину, Гаврила Ржевский держал у себя целый двор челяди, «суетливой и многочисленной». Среди «придворных» боярина Пушкин выделяет шутиху Екимовну.
Хозяин вспоминает о ней, когда наступает время «занять гостей приятною беседою». И «в ту же минуту старая женщина, набеленная и нарумяненная, убранная цветами и мишурою, в штофном робронде, с открытой шеей и грудью, вошла припевая и подплясывая. Ее появление произвело общее удовольствие» (VIII, 20).
Как видим, Екимовна – одно из немногих действующих лиц романа, удостоенных столь подробного описания. Но самая богатая ее характеристика – языковая. Речь Екимовны – образная, по-настоящему народная. Вот как Пушкин строит разговор шутихи с тестем хозяина, а затем и с самим Гаврилой Афанасьевичем:
« – Здравствуй, Екимовна, – сказал князь Лыков, – каково поживаешь?
– Подобру-поздорову, кум: поючи да пляшучи, женишков поджидаючи.
– Где ты была, дура? – спросил хозяин.
– Наряжалась, кум, для дорогих гостей, для Божия праздника, по царскому наказу, по боярскому приказу, на смех всему миру, по немецкому маниру.
При сих словах поднялся громкий хохот, и дура стала на свое место, за стулом хозяина.
– А дура-то врет, врет, да и правду соврет, – сказала Татьяна Афанасьевна, старшая сестра хозяина, сердечно им уважаемая. – Подлинно, нынешние наряды на смех всему миру…» (VIII, 20).
Как и положено шутам, Екимовна выбалтывает сокровенные мысли хозяина и его гостей, не приемлющих нововведения и реформы Петра. Она под общий и продолжительный хохот «уморительно передразнивает» Корсакова – «заморскую обезьяну».
Дерзко ее обращение к хозяину (опять – привилегия шута!)
« – Старая борода, не бредишь ли? – прервала дура Екимов-на. – Али ты слеп: сани-то государевы, царь приехал» (VIII, 22).
В присутствии Петра шутиха смешалась: «Дура Екимовна, несколько раз вопрошаемая государем, отвечала с какою-то робкой холодностию, что (замечу мимоходом) вовсе не доказывало природной ее глупости» (VIII, 22). Так Пушкин ремаркой от автора подчеркивает природный ум Екимовны.
У Корниловича шуты-дураки тоже упоминаются. Например: «В праздничные дни, или когда случались гости, дура, разряженная как 18-летняя девушка, забавляла собрание прыжками, кривлянием и пеньем. Преимущественно старались выбирать для сего старых женщин, полагая, что чем дура старее, тем она охотнее к рассказам»381.
Пушкин замечательно показывает «охоту к рассказам» у Екимовны. Он многое вкладывает в этот образ из своих собственных впечатлений от разговоров с пожилыми крепостными «дворовыми бабами», нянюшками и мамушками. Он как будто вспоминает и няню свою Арину Родионовну:
Из литературных «соседок» Екимовны назовем главную героиню стихотворной сказки А.Е. Измайлова «Дура Пахомовна» (1824 год).
Шутихами при дворе служили и дворянки. В роду Ржевских была Дарья Гавриловна, жена Ивана Ивановича, – «шутиха и князьигуменна» в петровских потехах.
Мы еще вернемся к интересовавшей Пушкина теме шутов. Отметим, что Пушкин не только Екимовну наделил сочной и образной речью. Роман содержит много народных прибауток, афоризмов. Они слышны из уст Гаврилы Афанасьевича: «сказал бы словечко, да волк недалечко»; Кирилы Петровича: «муж за плетку, а жена за наряды» (VIII, 21); да и самого царского арапа: «не твоя печаль чужих детей качать» (VIII, 30). Интересно, что эта же поговорка начинает составленное Пушкиным собрание пословиц382.
«А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей. Что за золото!» – восхищался Пушкин383. Его второй исторический роман – «Капитанская дочка» также станет копилкой драгоценных оборотов русской народной речи. Д.Самойлов так определил творческий метод Пушкина-прозаика: «Сохраняя все, что накопила литературная традиция к его времени, он видит перспективу развития литературного языка в его соединении с простонародностью…»384
Рядом с Екимовной в доме Ржевского видны еще две женские фигуры. Одна из них – «барская барыня в старинном шушуне и кичке». Это важная персона в господском доме у русских дворян – она выполняла роль ключницы, экономки из дворни. Как «осколок» XVIII века барская барыня появится в пушкинской «Пиковой даме», на похоронах графини: «Наконец приблизилась старая барская барыня, ровесница покойницы» (VIII,246–247).
Соседнее с ней место за столом Ржевского занимала «карлица, тридцатилетняя малютка, чопорная и сморщенная». Из этой героини, тоже заимствованной у Корниловича385, Пушкин делает полноценный и достоверный образ. В VI главе больная Наташа посылает за карлицей, и «в ту же минуту круглая, старая крошка как шарик подкатилась к ее кровати. Ласточка (так называлась карлица) во всю прыть коротеньких ножек, вслед за Гаврилою Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу» (VIII, 31).
Итак, мы знаем прозвище карлицы386. Дальнейший рассказ выявляет ее незаурядный ум и особое место в барском доме: «Никогда столь маленькое тело не заключало в себе столь много душевной деятельности. Она вмешивалась во все, знала все, хлопотала обо всем. Хитрым и вкрадчивым умом умела она приобрести любовь своих господ и ненависть всего дома, которым управляла самовластно. Гаврила Афанасьевич слушал ее доносы, жалобы и мелочные просьбы; Татьяна Афанасьевна поминутно справлялась с ее мнениями и руководствовалась ее советами; а Наташа имела к ней неограниченную привязанность и доверяла ей все свои мысли, все движения шестнадцатилетнего своего сердца» (VIII, 31–32).
Типы дворовой челяди, столь характерные для русского XVIII века, обрисованы Пушкиным в романе бегло, но чрезвычайно точно и выразительно.
«Женихи ей поклонились»
Дура Екимовна как бы предвещает сюжет сватовства своей прибауткой: «поючи да пляшучи, женишков поджидаючи».
После отъезда Петра боярин Ржевский просит сестру и тестя отгадать: за кого царь сватает Наталью Гавриловну? Следует перечень женихов, наверняка (как и все у Пушкина) не случайный. Названы семь фамилий, и почти все женихи получили уничижительные оценки Татьяны Афанасьевны:
« – Батюшка-братец, – отвечала старушка, – как нам угадать? мало ли женихов при дворе: всякий рад взять за себя твою Наташу. Долгорукий, что ли?
– Нет, не Долгорукий.
– Да и Бог с ним: больно спесив. Шеин, Троекуров?
– Нет, ни тот, ни другой.
– Да и мне они не по сердцу: ветрогоны, слишком понабрались немецкого духу. Ну так Милославский?
– Нет, не он.
– И Бог с ним: богат да глуп. Что же? Елецкий? Львов? нет? неужто Рагузинский? Воля твоя: ума не приложу» (VIII, 25).
Все перечисленные кандидаты в женихи – реальные исторические лица, большинство из них будут опять упомянуты Пушкиным в «Истории Петра». В этом сцеплении имен – своеобразие поэтики пушкинского романа, установка на максимальную правдоподобность характеров и обстоятельств.
Первый кандидат – вероятно, какой-то родственник того «крутого советника Петра» князя Якова Долгорукого, о котором идет речь во II главе романа. В свите Василия Лукича Долгорукова, русского посла во Франции, царский арап возвратился в 1723 году из Парижа. В дальнейшем, после смерти Петра I, князья Долгорукие много сделали, чтобы с помощью интриг удалить Ганнибала из Петербурга.
Второй кандидат, должно быть, приходился сыном (или племянником) боярину князю Алексею Семеновичу Шеину, одному из военачальников Петра I, участнику обоих Азовских походов, подавившему стрелецкий мятеж в 1698 году. Семь раз он будет упомянут в пушкинской «Истории Петра», а М.А. Корф в свой «Библиографической список по эпохе Петра I», присланный Пушкину, включил книгу «Поход боярина и большого полку воеводы А.С. Шеина к Азову», изданную в Петербурге в 1773 году (Х, 474)387. Следующий кандидат – Троекуров, очевидно, молодой родственник Кирилы Петровича Т., гостя боярина Ржевского. Князья Милославские – тоже реальные действующие лица русской истории. Представитель этой фамилии здесь впервые попал на страницы романа; пройдет три года, и М.Н. Загоскин опубликует свой роман «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», высоко оцененный Пушкиным. Еще раньше, в «Борисе Годунове», рядом с именем своего предка Пушкин называет и друзей Шуйского – «обоих Милославских». Присутствуют князья Милославские и на страницах пушкинской «Истории Петра». Впрочем, семья Милославских относилась к числу противников царя Петра. Пятый кандидат – Елецкий. Он из древнего княжеского рода, рюриковой крови. Елецкие ведут родословную от черниговского князя Михаила Всеволодовича, убитого в Орде в 1246 году и канонизированного русской церковью. Основоположник рода Федор Елецкий участвовал в Куликовской битве. К раннепетровской эпохе четверо Елецких владели населенными вотчинами388. Как подсчитал В.С. Листов, в 12-томной «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина имя Елецких встречается не менее чем на 36 страницах389. Пушкин, стало быть, несомненно, об этом роде знал. Листов отметил важность включения имени Елецкого в «список» кандидатов в женихи: «Тут многое значительно. И то, что род Елецких в силе при Петре, – иначе его представитель просто не обсуждался бы как жених, предложенный государем. И то, что имя Елецкого мелькнуло в близком кругу фамилий, реально родственных Пушкину, – Ганнибалов и Ржевских»390. Род Елецких еще дважды упоминается у Пушкина – в отрывке «Несмотря на великие преимущества» (1830 год) и в «Пиковой даме» – Томский рассказывает старой графине: «Как хороша была Елецкая!» (VIII, 231). Львов, названный Татьяной Афанасьевной, – тоже из князей, упоминаемых и в русских летописях, и в пушкинской «Истории Петра»: вместе с князем Василием Долгоруким, «царевичем Сибирским», князь Львов в 1718 г. сослан в заточение, записывает Пушкин (Х, 253).
Седьмой кандидат – Рагузинский. Из всех женихов – это, пожалуй, самый интересный. Он назван в романе дважды. Сразу «по приезде в Петербург Ибрагим среди «пришедших к государю с докладами и за приказаниями» видит «молодого Рагузинского, бывшего своего товарища» (VIII, 11). В этих словах – ключ к разгадке имени седьмого «жениха».
На первый взгляд здесь все очень просто: составители именного указателя к Большому академическому собранию сочинений Пушкина, не колеблясь, относят оба упоминания Рагузинского в «Арапе Петра Великого» к графу Савве Лукичу Владиславичу-Рагузинскому. Это известный государственный деятель России XVIII века.
В «Письмах и бумагах Петра Великого» он назван «иллирийским шляхтичем из Царьграда». Петр познакомился с ним в 1702 году, когда Савва был «греческим купцом» в Азове, захваченном у турок в 1696 году. За коммерческие услуги Петр I дал ему 6 июля 1703 года жалованную грамоту на право торговли в России391. В 1711 году Савва сопровождал Петра I в Прутском походе, затем выполнял дипломатические поручения в Париже и Риме, а при Екатерине I граф Савва Рагузинский был чрезвычайным посланником и полномочным министром в Китае (1725).
Долгое время считалось, что именно Савва Рагузинский вывез из Царьграда малолетнего арапа Ибрагима, будущего А.П. Ганнибала. Это мнение основывалось на неправильном толковании одного из пассажей прошения А.П. Ганнибала императрице Елизавете Петровне: «…выехал я в Россию из Царьграда при графе Савве Владиславлевиче, волею своею, в малых летах и привезен в Москву…»392 Ганнибал, конечно, имел в виду «в бытность Саввы», во время его пребывания в Царьграде.
И потом, даже если бы арапа привез лично Рагузинский, разница в их возрасте так велика, что Ибрагим никак не мог посчитать графа «бывшим своим товарищем». Значит, был какой-то другой Рагузинский. И действительно, в «Немецкой» биографии А.П. Ганнибала находим о нем упоминание: «Российский императорский посол, счастливый выполнить волю своего государя, отправил этого Ибрагима Ганнибала, еще одного черного мальчика знатного происхождения, его соотечественника (который в пути «скончался от оспы) и одного рагузинца, почти сверстников, все моложе десяти лет, в Москву…»393
Речь идет о племяннике графа – Ефиме Ивановиче Рагузинском (1691–1749). В дальнейшем, однако, выяснилось, что этот племянник прибыл в Москву вместе с дядей через Азов – отдельно от арапчат394.
Но Пушкин был совершенно прав, называя Рагузинского «бывшим товарищем» Ибрагима – они одновременно проходили обучение во Франции. Ефим Рагузинский тоже сделал военную карьеру и дослужился до чина генерал-поручика.
Жизненный путь А.П. Ганнибала и обоих Рагузинских неоднократно пересекался. Абрам Петрович встретился, например, с Саввой Лукичом в Сибири, куда арап был послан «измерять китайскую стену», а граф Иллирийский – с дипломатической миссией в Китай395.
В «Истории Петра» Пушкин двенадцать раз упоминает Рагузинского, рассказывает о его службе:
1711 год. «Тогда явился к Петру некто Савва Владиславлевич, родом рагузинец – он был в Константинополе агентом Толстова; Петр принял его милостиво; Рагузинский (так он стал называться) советовал сослаться с черногорцами и прочими славянскими племенами – Петр и отправил им грамоту, приглашая их на оттоманов» (Х,158).
1717 год. «6-го июня ст. ст. Петр отправил в Италию рагузинца, Владиславлевича, дав ему вместо паспорта грамоту, в коей именовал его графом Иллирийским» (Х, 233) и так далее.
Один житейский диалог в романе о царском арапе знакомит читателя с целой плеядой современников Ибрагима – знатных женихов при петровском дворе.
«Тихий кабинет»
Кабинет – комната для уединенных письменных занятий.
Описание Франции начала XVIII века в первой главе «Арапа Петра Великого» удивительно емко и исторически точно. В нем содержится много перекличек с современной Пушкину русской действительностью, ряд литературных реминисценций и параллелей. О французских главах «Арапа…» можно сказать словами самого Пушкина, охарактеризовавшего два последних тома карамзинской истории: «Это злободневно, как свежая газета».