Профессор решил, что в моей Безумной Идее есть толк, и поставил мне высший балл. Но это было все. Ну, по крайней мере, предполагалось, что на этом все. Предел моих достижений. Но я-то сам никогда не прекращал думать об этой работе. Все время до конца учебы в Стэнфорде, во время каждой утренней пробежки и до момента встречи с отцом в гостиной перед телевизором, я мечтал поехать в Японию, найти компанию по производству обуви, представить там мою Безумную Идею. Я жил в надежде, что японские производители встретят ее с большим энтузиазмом, чем мои однокурсники, и что они захотят вести дело с застенчивым, бледным, тощим как шпала парнем из сонного Орегона.
Меня также влекла идея экзотического путешествия в Японию и обратно. Как я могу оставить свой след в мире, думал я, пока сам не пойду в этот мир и не увижу его? Перед тем как решиться бежать большую дистанцию, мы всегда хотим пройти по треку пешком, чтобы почувствовать его. Такой прогулкой и могло стать кругосветное путешествие с рюкзаком за спиной. Мне хотелось посетить самые чудесные места на планете. И самые священные.
Конечно, я хотел попробовать другую еду, услышать иные языки, погрузиться в чужие культуры, а больше всего я по-настоящему жаждал просветления с большой буквы. Мне хотелось познать на опыте, что китайцы именуют Дао, греки – Логос, хинду – джаной, а буддисты – Дхармой. То, что христиане называют духом. Прежде чем пускаться в свое жизненное путешествие, думал я, нужно познать величайшее путешествие человечества.
Да, говорил я себе, да. Я должен ехать. Во славу Господа и чтобы сделать мир лучше. Но для начала мне нужно было одобрение отца. Более того, мне нужны были деньги.
В прошлом году я уже заговаривал с ним о большом путешествии, и мой отец, казалось, поддерживал эту идею. Но, конечно, он уже о моих мечтах забыл. И наверняка ему покажется лишним добавлять к путешествию еще одну дорогостоящую поездку, да и куда – в Японию? Чтобы открыть компанию? Чтобы основать какую-то артель «Напрасный труд»? Наверняка все ему это покажется неразумным. И слишком дорогим.
У меня были небольшие сбережения, оставшиеся после службы в армии, и деньги, отложенные после различных временных подработок, которыми я занимался несколько лет. К тому же я планировал продать свою машину, вишнево-черный MG с гоночными шинами. Вместе с этим у меня выходило полторы тысячи долларов, а этого было очень мало, говорил я отцу. Он кивал, хмыкал и переводил глаза с телеэкрана на меня и обратно, пока я ему все это выкладывал.
«Помнишь, мы говорили с тобой об этом, папа? Как я рассказывал тебе, что хочу увидеть мир? Гималаи? Пирамиды? Мертвое море, папа? Мертвое море? Я также подумываю заглянуть в Японию. Помнишь мою Безумную Идею? Японские беговые кроссовки? Да? Это могло бы быть грандиозно, пап. Грандиозно».
Я продолжал расписывать ему этот проект, изо всех сил стараясь его «продать». Продавать я всегда ненавидел, а этот конкретный случай практически не имел шансов на воплощение в жизнь, именно поэтому я уговаривал его с таким отчаянием. Мой отец только что потратил сотни долларов на то, чтобы я учился в университете Орегона, еще тысячи – на Стэнфорд. Мой отец был издателем «Орегон Джорнал», это была приличная работа, которая позволяла вести хорошую, комфортную жизнь и оплачивать наш просторный белый дом на Клейборн-стрит, на самой тихой окраине Портленда, в Истморленде. Но он ведь не печатал деньги. К тому же это был 1962 год. Мир был тогда больше. Хоть правительство США уже и отправило человека в космос, но при этом 90 % американцев все еще никогда не летали на самолете.
Обычные мужчины и женщины нашей страны в эти годы никогда не выезжали дальше сотни миль от своего порога, так что одно лишь упоминание о кругосветном путешествии могло негативно подействовать на нервы любому отцу. А моему отцу – так особенно, ведь его предшественник по работе в газете погиб в авиакатастрофе.
Даже если оставить в стороне денежную сторону вопроса и беспокойство о моей безопасности, само это путешествие просто было ужасно непрактичным. Я знал, что большинство новых компаний – примерно треть из ста – прогорают, и отец мой тоже знал это. Поэтому-то идея рисковать деньгами была противна всем его жизненным ценностям.
Мой папа был традиционным англиканцем, то есть человеком, верующим в Иисуса Христа.
Но он также поклонялся и другому, тайному, божеству, имя которому респектабельность. Он любил, когда им восхищались, и наслаждался пребыванием в мейнстриме. Кругосветное путешествие ради забавы не представляло для него никакого смысла. Так в его кругу не делалось. Уж точно так не поступали уважаемые сыновья уважаемых отцов. Только дети чьих-то других родителей, не его круга, так делали.
По этим и многим другим причинам я и ожидал, что отец выслушает мою речь в гостиной, подняв бровь, и быстро свернет этот разговор. Ха-ха, Безумная Идея. Шикарная возможность, Бак. (Вообще-то, мое имя – Филипп, но отец всегда звал меня Бак. Он звал меня так даже до моего рождения. Мама говорила, что у него была привычка поглаживать ее живот, спрашивая: «Как там сегодня маленький Бак?»)
Однако, когда я окончил свою пламенную речь, отец качнулся вперед в своем кресле и бросил на меня веселый взгляд. Он сказал, что всегда жалел о том, что не путешествовал много, когда был молод. Он сказал, что такая поездка может стать завершающим штрихом к моему образованию. Он еще много чего сказал, больше по поводу поездки, чем на тему Безумной Идеи, но я не собирался его поправлять. Я не собирался жаловаться, потому что в целом он давал свое благословение на реализацию моей затеи. И наличные.
«О’кей, – сказал он. – О’кей, Бак. О’кей».
Я поблагодарил отца и слился из гостиной до того, как у него возникло бы желание передумать. Только позже я осознал, испытав при этом приступ вины, что именно тот факт, что отец путешествовал так мало, возможно, стал главной причиной моего желания отправиться в путь. Эта поездка, эта Безумная Идея, была моим шансом стать не таким, как он. Не столь уважаемым в обществе. Ну или не столь озабоченным уважением окружающих.
Остальная семья не была столь позитивно настроена в отношении моей затеи. Когда моя бабушка просмотрела мой маршрут, одна его часть особенно насторожила ее. «Япония! – воскликнула она. – Зачем туда ехать, Бак, там же Перл Харбор!»
Я любил маму моей мамы, мы звали ее Мама Хэтфилд. И понимал ее страх. Япония была ужасно далека от Розбурга, штат Орегон, и от той фермы, где она родилась и прожила всю жизнь. Я провел там много счастливых летних месяцев вместе с ней и папой Хэтфилдом.
Почти каждую ночь мы сидели на крыльце, слушая кваканье лягушек-быков, которые будто соревновались в громкости звука с напольным радиоприемником.
Мои сестры-двойняшки, Дженни и Джоанни, четырьмя годами младше меня, казалось, вообще не интересовались тем, куда я ходил и что делал.
А моя мама, насколько я помню, вообще ничего не сказала. Но это был ее особый вид молчания. Под ним скрывалось одобрение. Даже гордость.
Я проводил недели, читая, планируя маршрут, готовясь к поездке. Я отправлялся на долгие пробежки, обдумывая каждую деталь, обгоняя стаи гусей, пролетающие над головой. Я рассматривал их плотные, клинообразные стаи в форме латинской V. Я где-то читал, что гуси, летящие в хвосте, работают на 80 % меньше, чем лидеры стаи. Это понимает каждый бегун. Те, кто бежит впереди, больше всего работают и больше всех рискуют.
Задолго до того, как поговорить о моей затее с отцом, я решил, что хорошо бы отправиться в поездку с компаньоном, и этим компаньоном должен был стать мой однокурсник по Стэнфорду – Картер. Хоть он и был звездой Колледжа Уильяма Джевелла, Картер не был типичным красавчиком. Он носил толстые очки и читал книги. Хорошие книги. С ним было легко общаться и легко молчать – равно важные качества для друга. И для компаньона по путешествию. Но Картер рассмеялся мне в лицо.
Когда я выложил перед ним список мест, которые хотел увидеть, – Гавайи, Токио, Гонгконг, Янгон, Калькутта, Бомбей, Сайгон, Катманду, Каир, Стамбул, Афины, Иордания, Иерусалим, Найроби, Рим, Париж, Вена, Западный Берлин, Восточный Берлин, Мюнхен, Лондон, – он качнулся назад на каблуках и загоготал. Сбитый с толку такой реакцией, я уставился в пол и начал оправдываться.
«Какая грандиозная идея, Бак!»
Я посмотрел на него. Он не смеялся надо мной. Его смех был полон радости и ликования. Он был впечатлен. «Надо иметь большую смелость, чтобы придумать и осуществить такое путешествие», – сказал он. И он хотел присоединиться. Через несколько дней он получил согласие родителей, а отец одолжил ему денег. Картер никогда не ходил вокруг да около. Пришел, увидел и забрал – таков был его характер.
Я говорил себе, что многому смогу научиться у этого парня во время нашей кругосветки. У каждого из нас багажа было всего-то по чемодану и рюкзаку. Возьмем только самое необходимое, поклялись мы друг другу. Несколько пар джинсов, несколько футболок. Беговые кроссовки, ботинки для трекинга, солнечные очки, плюс пара походных брюк. Я еще взял один приличный костюм. Зеленый, с пиджаком на двух пуговицах, от Brooks Brothers.
Таким образом, моя Безумная Идея начала воплощаться.
Седьмого сентября 1962 года Картер и я загрузились в его убитый старый «Шевроле» и рванули на сверхзвуковой скорости по трассе I‑5, через долину Уилламетт, прочь из заросшего лесом Орегона. Мы будто спустились по корням дерева.
Мы ворвались в покрытую соснами Калифорнию, пролетели через высокие зеленые горные перевалы, затем вниз, вниз, и вот уже глубоко за полночь мы были в Сан-Франциско, укрытом туманом, словно плащом. Несколько дней мы гостили у друзей, спали на полу в их доме, затем проскочили сквозь Стэнфорд, по пути забрав несколько вещей Картера из камеры хранения. В итоге мы купили два билета со скидкой до Гонолулу на самолет Standard Airlines. Восемьдесят баксов в один конец. И, как нам почудилось, несколькими минутами позже мы с Картером ступили на занесенную песком посадочную полосу аэропорта Оаху. Мы оглядывались, смотрели в небо и думали: оно здесь не такое, как дома.
Мы взяли кеб до пляжа Вайкики и заселились в мотель прямо через дорогу от пляжа. Одним движением мы скинули сумки и натянули наши трико для плавания. Погнали, кто первый в воду! Как только мои ноги коснулись песка, я принялся вопить и смеяться, скинул кеды и вбежал в волны. Я не останавливался, пока не оказался по шею в пене. Я нырнул, достал до самого дна и затем всплыл, задыхаясь, смеясь, и перевернулся на спину. Наконец я выбрался на берег и повалился на песок, улыбаясь птицам и облакам. Наверное, я выглядел, как сбежавший пациент психушки. Картер, присевший рядом со мной, был в похожем состоянии.
– Мы должны здесь остаться, – сказал я. – К чему нам спешить уезжать?
– А как же наш План? – спросил Картер.
– Объехать вокруг света? Планы имеют свойство меняться.
Картер усмехнулся.
– Крутая идея, Бак.
И вот мы устроились на работу. Такая была работа – ходить по домам и продавать энциклопедии. Не шикарно, но хоть что-то. Мы не начинали работу раньше семи вечера, что давало нам много времени на серфинг. Научиться серфить стало для меня внезапно самым важным делом на свете. Всего несколько попыток спустя после первой попытки я смог стоять на доске, а через несколько недель у меня начало получаться, причем получалось хорошо. Благодаря оплачиваемой работе мы смогли съехать из мотеля в съемную квартиру, меблированную студию с двумя кроватями, одной настоящей и одной раскладушкой – это было нечто, похожее на гладильную доску, которую можно было сложить и прислонить к стене.
Так как Картер был выше меня и тяжелее, ему досталась нормальная кровать, а мне гладильная доска. Но мне было все равно. После дня серфинга и продаж энциклопедий я мог спать хоть на мангале. Аренда стоила сотню баксов в месяц, мы делили эту сумму пополам.
Жизнь была хороша. Жизнь была почти раем. Все портила одна маленькая деталь. Я не мог продавать энциклопедии даже под дулом пистолета. Казалось, что чем я становлюсь старше, тем жестче я делаюсь, и мой дискомфорт был столь очевиден, что я часто заставлял незнакомых людей почувствовать себя неловко.
Продажи – в принципе дело нелегкое. А уж продавать энциклопедии на Гавайях, где они были столь же популярны, как комары для жителей континентальной Америки, было просто мучительно. Не важно, насколько страстно и пламенно произносил я ключевые фразы, которые в нас вдалбливали во время обучающей сессии («Парни, говорите покупателям, что вы продаете не энциклопедии – вы продаете Великое Собрание Знаний Человечества, Ответы на главные жизненные вопросы!»), я всегда получал один и тот же ответ: «Убери это, чувак».
Моя застенчивость сводила на нет мои способности к продажам энциклопедий, и я от души возненавидел это занятие. Я не был приспособлен для высоких доз отвержения. Я знал это о себе со времен старшей школы, когда меня не приняли в баскетбольную команду.
Это была вроде бы мелочь, но тогда она здорово выбила меня из строя. Этот эпизод впервые позволил мне осознать, что не все в мире будут любить нас или принимать нас, что часто нас отбрасывают в сторону именно тогда, когда нам больше всего нужно приятие. Никогда не забуду этот день. Я дотащился по обочине до дома, забился в свою комнату и рыдал и грустил там недели две, пока на край моей кровати не присела мама и не сказала мне: «Хватит». Она уговаривала меня попробовать что-то другое.
– Что, например? – проворчал я из-под подушки.
– Как насчет бега? – спросила она.
– Бега? – удивился я.
– Ты же можешь быстро бегать, Бак.
– Я могу? – произнес я и сел. И потом я отправился на бег.
Так я выяснил, что могу бегать. И никто не мог отнять это у меня.
Поэтому я бросил продавать энциклопедии и все так хорошо знакомое мне отвержение вместе с ними и обратился к объявлениям, где говорилось, что кто-то куда-то требуется. Довольно скоро я обнаружил маленькое объявление, выделенное в газете широкой черной рамкой: ТРЕБУЕТСЯ: ТРЕЙДЕР, ПРОДАВЕЦ ЦЕННЫХ БУМАГ. Для этого я подходил гораздо лучше. В конце-то концов у меня была степень MBA. И перед отъездом из дома я успешно прошел собеседование с Дином Виттером.
Проведя небольшое исследование, я выяснил пару вещей об этой работе. Во-первых, мне предстояло трудиться в компании Investors Overseas Services, которую возглавлял Бернард Корнфилд, один из самых известных бизнесменов 1960-х годов.
А во‑вторых, офис компании был расположен на последнем этаже башни, стоящей прямо на пляже. Двадцатифутовые окна смотрели прямо на бирюзовое море. Оба этих фактора мне понравились и заставили быть очень убедительным на собеседовании. Каким-то образом, после того как неделями я не мог уговорить ни единого человека купить энциклопедию, я уговорил команду Корнфилда взять меня на работу. Невероятный успех Корнфилда и захватывающий вид из окон заставляли забыть о том, что комната была всего лишь бойлерной.
Корнфилд был знаменит тем, что спрашивал всех своих сотрудников, действительно ли они хотят разбогатеть. И каждый день дюжина молодых людей с глазами голодных волков демонстрировали, что они этого хотят, очень хотят. С неистовой яростью и самоотдачей они терзали телефоны, совершая холодные звонки по буклетам и отчаянно добиваясь личных встреч.
Я не был хорошим переговорщиком. Я вообще не был переговорщиком.
И тем не менее я владел цифрами и знал продукт: Фонд Дрейфуса. Более того, я знал, как говорить правду. И похоже, людям это нравилось.
У меня получилось быстро назначить несколько встреч и сделать несколько продаж. За неделю я заработал на комиссионных достаточно, чтобы заплатить свою часть аренды за несколько месяцев вперед, и еще прилично денег осталось на воск для серфовой доски.
Я жил одним днем, и в последнее время это чувство у меня обострилось благодаря тому факту, что мир, похоже, катился к своему концу. Ядерное противостояние с Советским Союзом обострялось буквально каждую неделю. У Советов было три дюжины ракет на Кубе, США хотели, чтобы их там не было, и обе стороны выдвинули свои последние условия. Переговоры были окончены, и Третья мировая должна была начаться с минуты на минуту. Если верить газетам, ракеты должны были посыпаться с небес ближе к вечеру. Ну в крайнем случае завтра с утра. Мир представлял собой Помпеи, и вулкан уже выбрасывал пепел.