Так вот, пришла мама с работы и принесла в своей дамской сумочке несколько шоколадных батончиков. Сумочка была застёгнута на молнию и лежала на кровати. Никто из нас, детей, не посмел её открыть: мы никогда не лезли без спросу в мамины вещи. Но про батончики помнили и ждали, когда их можно будет поделить. Мама куда-то ушла. Сумка лежала на кровати, дверь в комнату была закрыта. Вот мама вернулась, и вскоре мы услышали её возглас. Прибежали посмотреть – сумка наполовину раскрыта, все батончики в растерзанном состоянии лежат на кровати, перемазанной шоколадом… Это Мимишечка учуяла соблазнительный запах, которому не смогла противостоять, тихо открыла дверь, прыгнула на кровать, расстегнула на сумке молнию, вытащила батончики, часть съела вместе с бумажной обёрткой, часть просто пожевала. А шо не зъим, то понадкýсаю…
Мы так смеялись… На наш хохот прибежала виновница торжества, стала прыгать, вилять хвостом, радостно посверкивая своими чёрными глазками, улыбаясь шоколадной мордочкой. Ах ты, Мимиша-Мимиша, маленькая вориша.
Она любила, как человек, лежать на кровати головой на подушке и под одеялом. То ли просто нам подражала, то ли ей действительно было так удобно. Вы замечали, что животные постепенно перенимают некоторые привычки хозяев, очеловечиваются, что ли?
Но я хотела рассказать о Франтике. Сейчас, например, целая индустрия кошачьих кормов, а раньше о них и не слыхали. Сварит бабушка Наташа суп – вся семья ест, и Франтик ест, сварит кашу – и кот будет лопать кашу, а уж рыбу, и варёную, и сырую, только дайте, благо тогда Иртыш не был загажен, рыба в нём водилась всякая и в большом количестве, почти все рыбачили. А если что, если не хочется человеческой еды, есть большой огород, а там и мышки, и птички – лови не хочу.
Кухня была притягательным местом не только для Франтика, я тоже захаживала туда в течение дня, стараясь, чтобы меня никто не увидел. Что я тихо таскала? Вот угадайте. Думаете, плюшки какие-нибудь или конфеты? Нет, я даже не знала, есть ли такое богатство в доме. Может, хлеб? Он, конечно, вкусный, особенно корочка. Но мне это и в голову не приходило, я не голодала, и продукты на столе не валялись.
Я воровала соль. Не знаю, что такое было с моим организмом, но в какой-то момент почувствовала, что соль – это очень вкусно. Солонка всегда стояла на кухонном столе, и я щепотками таскала оттуда соль, клала в рот, быстренько уходила и где-нибудь в другой комнате с наслаждением рассасывала крупинки, которые становились ещё вкуснее потому, что были моей тайной, и так несколько раз в день. Конечно, взрослые меня поймали и отругали. Им не соли было жалко, а меня: они испугались за моё здоровье. Как-то потом это увлечение само собой прошло. Наелась, видимо.
Не у меня одной были странные вкусовые пристрастия. Моя тётя Аля, например, в один из периодов своей жизни ела мел. У неё был целый чемодан белого-белого мела, и она его украдкой грызла, млея от удовольствия. Правда, тогда она была в интересном положении, а женщины в этом положении обычно что-нибудь вытворяют этакое. Сама знаю.
Я относилась к Франтику не совсем как к коту. Конечно, знала, что это кот, что он похож на других хвостатых мяукающих созданий, но других я близко не знала, а Франтик ежедневно был рядом, я изучила в нём каждый волосок, каждое пятнышко, но всякий раз он был новым, с иным выражением умной мордочки, с особенными поворотами головы, неожиданными изящными движениями лап, тела.
Знаете ли вы, что такое кошачья грация и пластика? Нет, вы не знаете этого. И я не знаю. Словами не описать – надо видеть. Надо смотреть не отрываясь, удивляться, наслаждаться, осознавать, что вот дал Бог кошкам такой талант быть красивыми при любом движении, в любой позе. Меня это всегда поражало.
Гляжу на старый снимок – Франтик полулежит, опираясь спиной на мой живот. Глаза у него прищурены, кажется, что он слегка улыбается, зная что-то важное про нас, такой хитроумный изящный котофей. Левой рукой я держу его левую переднюю лапу, а моя правая рука лежит на правой лапе Франта. Можно подумать, что бедный котик в тисках любви, ему не вырваться, но он так спокоен, на мордочке столько достоинства, что ясно: ему хорошо. Держи меня дальше, хозяюшка. Мрр.
За спиной на фотографиях то обои, то гобелен какой-то, то комод, покрытый белой скатертью с вышивкой. Это наверняка большая комната, где я спала. В другом углу на диване было место тёти Али. Впереди слева – комната бабушки с дедушкой, сзади справа – комнатка моих родителей. К самым старшим я, кажется, никогда не заходила, зато в каморке мамы с папой была постоянно. Там стояла какая-то кровать не кровать, тахта не тахта, в общем, лежанка, и почти не оставалось свободного места, но было уютно. Из окна был виден маленький палисадник, в котором росли бабушкины георгины. Я их с детства именно потому и люблю, что они бабушкины. За палисадником была улица. Она и сейчас немноголюдна, а раньше и подавно. Можно было долго смотреть в окно и не увидеть ни одного человека. Машины и мотоциклы проезжали редко. Было тихо, спокойно, хорошо. Летом мы с девочками играли прямо на дороге, зарывая у обочины всякие клады со стёклышками разных цветов.
А окна в большой комнате выходили в маленький сад. Там росли яблони с мелкими, как ягоды, плодами, их называли ранетками, росли они сами по себе, как хотели, никто их не собирал, только я иногда осенью съедала несколько яблочек, сладких от морозца. Зимой в сад, как в столовую, каждый день прилетали снегири. Они были такими яркими, с розовыми, оранжеватыми или красными грудками, что иногда даже казались ненастоящими, будто сделанными для украшения ёлки. Если сидеть не шевелясь, то птицы не замечали меня, не пугались, долго клевали замёрзшие яблочки, перепархивали с ветки на ветку, даже их посвистывание через стекло было слышно.
Однажды, как ни была увлечена я снегирями, почувствовала боковым зрением движение слева – это Франтик бесшумно сел рядом. И мы оба стали смотреть на птиц за окном. У кота, наверное, был другой взгляд на снегирей – гастрономический или охотничий, трудно сказать, но сидел он неподвижно. Я уже не знала, на кого мне смотреть – на птиц или на Франтика – такой у него чёткий выразительный профиль, благородный нос, длинные белые усы. Пока я была очарована котом, птицы вспорхнули и улетели, только мелькнули в воздухе красные пятнышки. Но я не жалела – знала, что они прилетят завтра. Мы с моим ласковым другом в сером костюме с белой манишкой снова будем смотреть на них из окна, где слева и справа с подоконника свисали бутылки, внутрь которых просунуты верёвочки, чтобы в них стекала вода.
Франт был очень важной частью моей жизни, совершенно незаменимым существом. Я знала, что вечером он придёт ко мне, полежит на моей раскладушке, я буду гладить его, прижиматься к нему лицом, что-то шептать, а он, конечно, всё поймёт и сохранит это в тайне. Что бы ни случалось, даже самое неприятное, один вид кота поднимал мне настроение, я начинала успокаиваться и радоваться.
Есть старая чёрно-белая фотография, где я первоклассница. На ней старшая тётя Люда с печальным и строгим лицом, заплаканная младшая тётя Аля, удручённый сгорбившийся дедушка Гоша, а у меня улыбка до ушей, ведь я держу на коленях Франтика, папа нас фотографирует – такая редкость. Когда моя любимая бабушка Наташа тяжело заболела, меня временно поселили у родственников дедушки, и я не видела похорон, не знала, что бабушка моя умерла. От меня какое-то время скрывали этот факт, чтобы не травмировать. Почему-то мне не хватило чуткости самой понять, что в семье горе. Я радовалась переменам: тётя Люда приехала, привезла гостинцы, какая-то необычная суета, люди все кажутся другими.
Сейчас смотрю на эту фотографию и испытываю сложные чувства.
Прошло какое-то время, и мои родители решили переехать в общежитие пединститута. Было такое деревянное здание сразу по правую руку при спуске с горы по Никольскому взвозу. Сейчас там ничего нет, какие-то заросли. А в семидесятые годы в этом двухэтажном доме кипела жизнь: в каждой комнате жил преподаватель или другой сотрудник института, а то и целая семья.
Ещё в каждой комнате жили клопы. Это такие страшные твари, что даже рассказывать о них неприятно. Днём клопы были мало заметны, зато ночью они активизировались, что твои вампиры. Если удавалось быстро уснуть, я всё равно просыпалась оттого, что всё тело чесалось. Мама боролась с этим кошмаром всеми доступными ей способами, но клопы всё равно побеждали. Было и такое изощрённое средство: ножки кровати ставились в плошки с кипятком или керосином, чтобы клопы не смогли взобраться снизу. Но через какое-то время они сообразили, что к чему, и стали прыгать на меня с потолка…
И зачем я про них вспомнила? Даже бок что-то зачесался. Под майкой, правда, никого нет, и слава богу. Вот застряли эти клопы в сознании. Когда от них вроде бы совсем избавились, открыла я как-то книжку почитать. Книг у нас всегда много было, целые стеллажи. Раскрыла, значит, страницы – глядь – что-то полупрозрачное, как малюсенький листик, и потихоньку движется. Я сначала не поняла, спрашиваю у мамы, а она только взглянула, как охнет, скинула эту заразу на пол. Растоптать клопа, который не ел несколько месяцев, невозможно, потому что он абсолютно плоский, как бумага. Можно поджечь или проткнуть. Первый способ надёжнее, зато треску и вони от него… Гадость какая. Главное, дура, на ночь вспомнила, теперь чесаться буду беспременно.
В общем, переехали мы в это благословенное общежитие, и я решила забрать с собой Франтика. Спросила разрешения у дедушки, он был не против. Бери, мол, неси, мол. Ну, я взяла кота на руки, пронесла его несколько метров, он вырвался и пошёл обратно. Недоумению моему не было предела. Как так? Мы же друзья, как же это: он там останется, а я в другом месте буду. Нет, ты, Франтик, не понял, нам вместе будет очень хорошо, пойдём со мной, мой котик. Как я ни уговаривала, как ни пыталась его унести, кот не хотел покидать старый дом. Так и остался в нём. Сначала я каждый день приходила навещать Франтика, потом через день, через два. Но про кота не забывала, мне его не хватало в новой жизни.
Однажды пришла, а дедушка говорит: нет Франтика, несколько дней уже нет, не возвращается. Как, почему? Да старый он уже, ушёл умирать. Я не поверила, приходила ещё и ещё, но Франтик не вернулся.
Можете назвать меня бесчувственной сволочью, но потерю кота я переживала сильнее, чем смерть бабушки, а потом дедушки. Когда умерла баба Наташа, я даже не знала об этом, мне что-то сочиняли про неё, и потом не верилось, что бабушки нет, казалось, будто она просто уехала куда-то. Когда умер дед Гоша, я уже понимала, скорбела вместе со всеми, сначала испугалась, потом грустила, однако это не стало чем-то непоправимым, настоящим ударом. Что делать? Люди умирают. Но когда я поняла, что Франтика больше нет, то меня зашатало. Мир стал иным, восприятие изменилось, я не узнавала привычных очертаний. Всё потонуло в горе и слезах, в груди давило, трудно было дышать. Я шла, придавленная этим горем, как горой, еле передвигая ноги.
Я уже знала, что такое смерть. Знала на словах, читала в книгах, столкнулась с ней на похоронах родных людей. Но я не могла применить это понятие к своему Франтику, никогда не думала, что он может умереть. Почему с детства у меня такое отношение к котам? Не знаю. Может быть, потому, что видела в них – сначала только в одном из них – свою душу, своё сердце.
Глава третья. Чернушка и Бальзамин
– Будь котов!
– Всегда котов!
После Франтика много лет не было у меня никаких котов, пока я не поступила в аспирантуру Герценовского института в Ленинграде. Мы так его в обиходе называли. Официально он именовался ЛГПИ им. А. И. Герцена, потом, после всяких политических метаморфоз, РГПУ им. А. И. Герцена. Три года жила я в Ленинграде-Петербурге, а именно в шестом аспирантском общежитии на территории университетского городка. У него (у общежития) было удачное расположение: выходишь из здания, напротив – пятое общежитие, чуть правее – арка, идёшь вперёд и видишь слева памятник Ушинскому и административный корпус, а справа – выход к реке Мойке. Мне очень нравилась строгая красота набережной, прямые линии, серые оттенки неба, воды и гранита, я любила стоять там и смотреть вниз, на волны, накатывающие на ступени, по которым можно было спуститься прямо в воду, и вдаль, поворачивая голову то направо, к Невскому проспекту, то налево, к Гороховой улице. Если из общежития пойти не вправо, а влево, то там тоже будет арка и выход к Казанскому собору. Очень удобно. Была ещё пара проходов, вдалеке от нашего общежития, до которых мне идти было как-то лень.
Зная несколько выходов с большой территории университетского городка, этим пользовались не только преподаватели и студенты, но и аферисты. Одна из таких драм разыгралась на моих глазах. Мы с Володей выгуливали нашего котёнка Максика рядом с главным входом, где памятник Ушинскому, вдруг со стороны Мойки вбежали два парня и быстро скрылись в арке-проходе между зданиями разных факультетов. Где-то там занимались физики, где-то философы и прочие умные товарищи. Мне такая скорость показалась несколько странной, но мало ли почему люди быстро бегают? Оказалось, моя интуиция верно уловила душок криминала, так как спустя секунд десять, запыхаясь, словно гнались по следу (кого? зайца? волка? волков в овечьей шкуре, вот кого!), появились две женщины средних лет. Увидев нас, внешне таких приличных и внушающих доверие, они остановились и спросили, не видели ли мы двух парней. Мы ответили утвердительно. «Они нас обманули! Подсунули „куклу” вместо денег!» – и женщины побежали в указанном нами направлении. Конечно, мошенников они не догнали.
Но, упомянув Максика, я опережаю события. Он ведь не сразу на свет появился. Этому предшествовали весьма драматические истории.
Поселилась я, значит, в шестом аспирантском общежитии. Правда, это произошло не сразу после поступления. В отделе аспирантуры сказали обратиться к коменданту Эмме Серафимовне, штаб-квартира которой находилась в пятом общежитии.
О, можно мне небольшое лирическое отступление? Оно навеяно редким отчеством коменданта: стало быть, отца Эммы звали Серафимом. Хорошо, что не Херувимом. Впрочем, в ангельской иерархии серафимы на первом месте, значит, всем Серафимам, Серафимовичам и Серафимовнам на роду написано быть начальниками. Девять чинов ангельских с удивительной иронией обыграл в своей комедии «Дело» наш драматург Сухово-Кобылин: в комментарии действующие лица разделены на Начальства (отсылка ко второй ангельской степени – Господствам), Силы (Силы, они и в иерархии Силы), Подчинённости и Ничтожества. Тут одни ремарки уже говорят о таланте автора.
Всё, продолжаю.
Я зашла в пятое общежитие, пообщалась с дщерью Серафима, на хитроватом лице которой был написан нескрываемый меркантильный интерес. Дама была опытная, прошла сквозь огонь и воду, это выдавало потрёпанное немолодое лицо, уверенный, чуть вульгарный голос и манеры барыни, окружённой приживалками. У меня с собой не было никаких подарков, ведь я не знала, как нужно себя вести с такими людьми. Эмма Серафимовна была весьма любезна, пообещала поселить меня в общежитии, как только там освободится место.
Как я потом поняла, там было свободное место, и не одно, но попасть в общагу, минуя коменданта, было нельзя. А пока я, верящая людям на слово, стала жить у маминой знакомой, Галины Никитичны. Адрес у неё был интересный: улица Бассейная. Помните, у Маршака: «Вот какой рассеянный с улицы Бассейной»? Потом эту улицу переименовали в Турку. Как она сейчас называется, не знаю. Дом был, по моим меркам, очень высокий, этажей шестнадцать, наверное. Квартира Галины Никитичны была где-то высоко, может быть, выше десятого этажа. Из окон вид открывался замечательный: стрелы улиц, пересекавшие друг друга, высотные дома, островки зелени, автомобильные стоянки, детские площадки, в общем, разные геометрические фигуры на огромном листе района.
Мне там очень нравилось, и хозяйка была гостеприимная, часто угощала своим любимым супом, который в первый раз поверг меня в изумление: очень большая суповая тарелка была наполнена горячей водой, в которой плавало несколько маленьких кусочков капусты. Я честно пыталась выхлебать это озеро, но не смогла. Мне было неловко из-за такой экономии, из-за того, что пенсионерка вынуждена меня кормить из своих скромных средств, из-за того, что не могу изобразить восторг при виде этого супа. Деньги какие-то у меня были, я стала покупать продукты, чтобы можно было нормально питаться нам обеим, а капустный суп ела мини-порциями.