Я уже говорил, что есть солидная информация о действиях в немецком тылу групп под командованием Воронина, Блувштейна, Петросяна, о полковнике Сидорчуке, о капитане Сапожникове, о юном подпольщике Анатолии Ганенко, спасшем знамя бригады. Но вот один из десантников упоминает, что был в большой группе, почти из двухсот человек, под командованием майора по фамилии Лев. Связные из этой группы Лева удачно перешли линию фронта к своим, а судьба остальных… Как погибла эта группа, не знает никто.
Можно обратиться к председателю нашего совета ветеранов Петру Неживенко. Он собирал подробную информацию о личном участии каждого десантника в боях в немецком тылу. Возможно, у него есть материал по большим организованным группам десанта, полностью погибшим в немецком тылу в октябре сорок третьего. В музей десанта на Украине можно обратиться. Хотя, я бы директора того музея в конце восьмидесятых годов…
О чем речь?
Первый раз, когда я был в музее десанта, в центре экспозиции висел портрет ГСС комбата майора Блувштейна. Через несколько лет я приехал туда снова, и вижу, что убрали портрет майора. Спрашиваю директора музея: «Что, фамилия комбата тебе спать не дает? Почему портрет героя убрал?». А в ответ – тишина…
Есть ли у Вас силы рассказывать про плен?
Попробую покороче, мне очень тяжело вспоминать о концлагере, да и о десанте тоже… Привезли наш эшелон в Умань, но разгрузили только часть вагонов с пленными. Погнали в лагерь расположенный возле бывшего аэродрома. Высокие ограды из колючей проволоки в несколько рядов, вышки с прожекторами, освещение по периметру – все сделано основательно, по-немецки. Здания из красного кирпича, казармы. В загороженных «колючкой» секциях находились отдельно офицерские бараки и женский блок. Педантичной тотальной селекции по прибытии в лагерь не было. Была вялая сортировка: офицер…рядовой… Офицеров отделяли. Сидели за столами «шавки» – предатели из лагерной полиции и записывали данные поступивших пленных.
Я назвался Михаилом Гариным, пехотинцем. Внешность у меня не типичная, полицаи не заподозрили во мне еврея. Завели нас в барак. В нем было человек четыреста, лежащие на трехэтажных нарах. В нашем бараке было очень много пленных – выходцев из Средней Азии.
Утром нас подымали в четыре утра, скрупулезно пересчитывали, выносили из барака умерших за прошедшую ночь пленных. Подъезжала бочка на двух колесах. В ней плескалась баланда из отбросов. Всем давали по два черпака баланды в день, больше нас ничем не кормили. Даже эрзац-хлеб мы не получали. Разливали баланду в каски, в пилотки, в этом лагере почему-то запрещалось иметь котелки… Смертность была массовой, особенно среди среднеазиатов. Немцы не брали их на работы за пределы лагеря, а ведь это была единственная возможность не умереть от голода. Среднеазиаты выменивали шинели и сапоги на хлеб и погибали от холода и болезней. Помню, как они стояли босыми ногами на снегу… Нас гоняли на работу, строить железнодорожную ветку. Так местное население кидало нам в колонну куски хлеба, табак, пирожки с фасолью. Только благодаря этому и выжили. На работах вне лагеря нас охраняли эстонцы, с красными повязками ТОДТ. Вот уж где воистину было «шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте, стреляем без предупреждения». Это были сущие звери, как и все прибалтийские каратели. Но мы просто еще не знали, что такое казачий конвой…
Во власовскую армию шла вербовка?
Украинцев много набирали в рабочие команды для немецкой армии да в полицию. Приезжали два раза власовцы, звали в РОА, очень мало кто к ним пошел.
По лагерю носился бывший офицер РККА, немец-фольксдойч из Ленинграда, лагерный агитатор. Раздавал пленным власовскую газетку «Заря». Ее никто не читал, у кого был табак, газету пускали сразу на самокрутки, хоть и бумага плохая, не курилась. Были и суки-предатели, пошедшие в лагерную полицию. Были стукачи и провокаторы. Были специальные «жидоеды», выискивавшие среди пленных евреев. А лагерная полиция! Еще вчера такой человек спал рядом на соседних нарах и умирал с голоду, а на следующий день брал в руки дубину и избивал до смерти и конвоировал своих армейских товарищей… Но большинство пленных выбирало смерть, но не шло на службу к врагу.
Как Вам удалось скрыть, что Вы еврей?
Страх разоблачения постоянно витал над мной. У нас в лагере выявленных евреев немцы вешали на виселице. И эта виселица никогда не пустовала… Выдавали и предавали нас… Меня спасла славянская внешность и то, что я не нарвался на кокого-нибудь подлеца, вроде Мирзоева из бригады. За мои почти полгода в плену нас ни разу не водили в баню. Это тоже спасло меня.
Я не мог никому рассказать о себе, даже говорить о том, что я из десантной бригады.
Единственный человек, который знал все обо мне, был мой товарищ – десантник, русский парень Саша из Уральска. Я так и не знаю его настоящей фамилии, в плену он назвался вымышленным именем. Он бежал за сутки перед моим побегом из плена. На послевоенных встречах ветеранов десанта его не было. Все время нашего пребывания в плену мы все время держались вместе и не дали друг другу погибнуть от голодной смерти. Как сложилась его судьба?..
Несколько раз я уже был на грани разоблачения. Подошел ко мне полицай-повар и говорит: «Что-то ты больно на Кагановича похож?» Отвечаю ему: «А ты на Ленина сильно смахиваешь». Он ударил меня и пошел дальше. Один раз нас лагерные полицаи загоняют в барак дубинками и среди них, как мне показалось, скажем так – померещилось, один из нашей бригады… И тут мне снова повезло, мне удалось проскочить мимо него. Но было предельно ясно, что единственный путь к спасению – это побег из плена. Саша стал потихоньку «прощупывать» пленных из нашего барака. Мы с ним были убеждены, что нужно организовать групповой побег и с захваченным у конвоя оружием уйти к партизанам. Уже сплотилась группа, где-то человек восемь, из тех, кому можно было доверять. Но фронт приближался к лагерю, и нас погнали на восток.
Марш смерти»?
Да, очень похоже… В нашей колонне было восемьсот человек. Гнали нас в Румынию, под охраной конвоя из казаков-предателей. Охрана в белых бурках. Если кто из наших падал от усталости или начинал отставать, казаки сразу пристреливали обессилившего… Даже если мы кого-то несли сами на плечах, подлетал к нам такой чубатый казак и стрелял в выбившегося из сил. Нас до Винницы уже дошло две трети из колонны. Погнали нас дальше. Расположили на ночлег в каких-то развалинах. Саша сказал мне: «Надо немедленно бежать по одиночке. Если доведут до Прута, там посадят в эшелоны и отвезут в Германию, а там нам точно хана! Утром нас стали строить в колонну. Саша спрятался в развалинах, его не нашли. Так хочется надеется, что он выжил и дошел до своих! А на следующий вечер ушел в побег и я.
Как удалось сбежать?
Шел мокрый снег, видимость была плохой. Зашли в село. Казаки пытались нас всех затолкать и расположить в сарае и нескольких пустых хатах, но народу было много – и я остался снаружи. Конвой расположился по периметру, разжег костры, стали песни свои петь. Периодически кто-то стрелял из ракетницы, освещая огромный пустырь за сараем.
Рядом со мной сидел молодой солдат и внимательно смотрел на костры охраны. Встретились с ним взглядом и поняли друг друга без слов. Я кивнул ему, он мне – и мы поползли к линии оцепления. А потом побег на рывок. Мы проскочили незамеченными. Погода выручила, да и конвоиры, видимо, порядком «набрались для сугреву» и наш рывок прозевали. Мы пробежали всего километр. Стояли стога сена в поле. Сил бежать дальше у нас не было. Остались в стогу до утра. Мой напарник сказал, что его зовут Иван, сам он из города Шахты и ему двадцать лет. Фамилии его я так и не узнал. Утром пошли дальше. Добрались до какой-то деревни, постучались в молдавскую хату. В дом нас не пустили, хотя дали три печеные картошки. Молдаванин держал еще в руках краюху хлеба, но пожадничал, унес ее назад в дом.
С Иваном мы пошли полями дальше на восток, на немцев не нарывались. Но через день так оголодали, что решили днем зайти в близлежащее село. Опять испуганные лица молдаван, делавших вид что не понимают ни слова по-русски. Еды не дали. Смотрим, сидит щирый украинец и говорит нам на смеси слов из разных языков, но мы его поняли так: «Видел три русских танка в десяти километрах отсюда». И показал рукой направление. Эти километры мы прошли на едином дыхании. Навстречу нам неслись три танка Т-34, «облепленные» танковыми десантниками. Остановились возле нас, люк головной машины открылся, из него вылез танкист и спросил: «Кто такие?» Мы закричали обезумев от радости: «Мы свои! С плена бежали!» Он ответил: «Нет времени с вами сейчас разбираться! Залезайте на броню!». Проехали несколько километров. Иван сидел сзади меня. Вдруг, откуда-то с тыла, из ближайших строений застрочил немецкий крупнокалиберный пулемет. Разрывная пуля попала Ивану в спину, он умирал на моих руках… Я содрогался от рыданий. Как же это так, все прошел человек – фронт, плен, побег, и только всего десять минут, как добрался до своих, и погиб так нелепо!.. Сколько раз после войны я видел в кошмарных снах этот момент… Этот эпизод один из самых тяжелых в моей жизни.
Вы попали на спецпроверку?
Сначала я воевал две недели танковым десантником в освободившей меня из плена танковой роте 45-й ТБр. Это был рейд танкистов на тернопольском направлении, на Залещики. Выходили они из рейда в сорока километрах от города Серет, если я не путаю. Командир танкового батальона написал на меня характеристику: «воевал, проявил, достоин» и т. д., и меня привели в штаб бригады. Сидел за столом капитан. Я не знаю, был ли он «смершевец», капитан не представился. Говорит мне: «Уж больно все у тебя гладко получается. В десанте выжил, в лагере в тебе еврея не распознали, в побеге вышел к своим, получается, в одиночку, свидетелей живых нет, а командир тебя к медали предлагает за геройство представить. Подозрительный ты тип, Лихтерман! Пусть с тобой в другом месте разбираются». Вызвал двух солдат для конвоя, и повезли меня в Черновцы, в СМЕРШ.
Что было дальше? На «конвейер»?
Сразу хочу вам сказать. Все работники СМЕРШа, с которыми лично мне довелось столкнуться, оказались нормальными людьми. Ведь среди них сволочей было более чем предостаточно, а меня судьба свела с людьми, не потерявшими совесть. В Черновцах меня допрашивал пожилой майор НКВДэшник, похожий внешне на еврея. Допрос длился два часа. На меня не орали и расстрелом не угрожали. Спокойная такая беседа. Вдруг спрашивает меня: «Солдат, ты когда последний кушал?» Говорю ему: «Два дня тому назад».
Принес мне молдавского сыра с хлебом… Снова вызывают меня к нему. Он дает мне пакет с документами и сообщает, что я должен явиться через трое суток в отдел комплектования 38-й Армии и там получить назначение в фронтовую часть. Потом он сказал одну фразу с очень серьезным намеком. Не буду приводить ее дословно, но смысл намека был такой: «Забудь о плене и никому о нем не распространяйся». И пошел я по Западной Украине, боясь поверить, что все страшное уже позади. И тут мне действительно снова повезло, да так крупно, что хоть стой, хоть падай.
И везло мне постоянно и фатально до самого конца войны. Кто за меня молился, не знаю, но, видно, молились здорово!
Почти дошел до штаба 38-й Армии. Смотрю, связисты прокладывают связь. «Ребята, спрашиваю, где тут штаб?». Хваленая наша «супербдительность» как всегда только на бумаге, сразу говорят: вон в тех хатах такие-то располагаются, а на той улице такие-то, а там эти. А тебе вообще кто нужен? Иду дальше. Метров через двести вижу, как во дворе дома какой-то старший лейтенант, по виду казах, рацию ремонтирует. Матерится на своем языке, что-то у него не получается. Подошел к нему и говорю: «Старшой, давай пособлю, я в этом деле хорошо разбираюсь». Отремонтировал я рацию быстро. Лейтенант спрашивает: «Откуда в рациях разбираешься?» Отвечаю ему, что учился в училище ВНОС в Бирске. Он говорит: «Не может быть! Я тоже Бирское заканчивал! Я старший лейтенант Мшанов, командир роты связи ПВО армии». Задал несколько проверочных вопросов: «Кто командовал училищем? Кого из преподавателей помнишь?» Убедившись, что перед ним не самозванец, он предложил: «Давай к нам в роту». Я ему: «У меня пакет в отдел комплектования». Лейтенант отвечает: «Не переживай, сейчас все уладим». Уже через день я стал личным радистом у начальника ПВО армии полковника Патоки. Полковник был пожилой, добрый человек, очень порядочный. На фронте его сопровождала жена. Прошел месяц, и он мне говорит: «Матвей, наш сын погиб на фронте. Война закончится скоро. Мы хотим тебя с женой усыновить»…
Конец ознакомительного фрагмента.