Нужно добавить, что эти книги не так-то просто понять даже опытному шахматисту: их можно «пробить», если только читатель тверд в намерении погрузиться в абстракцию шахмат. И то, что 8–9-летнему мальчику хватило концентрации, чтобы их прочесть, само по себе необычно. А то, что ему удалось понять содержание и впитать прочитанное, – из области чудес. Позднее Бобби увеличит степень сложности, читая книги на разных языках.
В области школьного образования достижения Бобби носили хаотический характер. Если не считать летних лагерей, первые уроки он начал посещать в бруклинской еврейской школе для мальчиков, еще в детском саду, где его научили песням (без понимания смысла) для праздников Ханука и Пурим как на английском, так и на идиш (его он не знал). Он плохо сходился с другими мальчиками. Поначалу не мог понять смысла игры «Дрейдл» – четырехгранный волчок, с которым играли в дни Ханука. Ему не нравилось носить униформу – белую рубашку и наглаженные брюки. И в раздевалке он мог видеть, что его пенис не такой, как у других: не был обрезан. Через несколько недель Регина забрала его из школы. Хотя она была еврейкой, но религиозные обряды не соблюдала. Бобби не прошел обряд обрезания – обычно выполняется на восьмой день рождения еврейского мальчика – и впоследствии утверждал, что его не учили ни еврейским обычаям, ни теологии, и в детстве не водили в синагогу в религиозных целях. Быть может, он просто этого не помнил.
Попытки Регины и Джоан вовлечь Бобби в школьную работу обычно кончались ничем. Бобби мог часами решать паззлы или заниматься шахматами, но начинал ерзать и суетиться, если ему предлагали читать, писать или решать арифметические задачи. Посещение бруклинской общественной школы также стало проблемой. Он был одиночкой и всегда отделялся от других детей, возможно, по причине крайней робости или боязни с кем-нибудь соревноваться. К четвертому классу он сменил шесть школ – практически по две в год – уходя всякий раз по причине плохой успеваемости или неспособности вынести учителей, товарищей или даже местоположение школы. В полном огорчении Регина записала Бобби в школу для одаренных детей. Он продержался в ней один день и отказался туда возвращаться.
В конечном счете она нашла школу, подходящую для ее проблемного сына. Осенью 1952 года Регина записала 9-летнего сына в бруклинскую прогрессивную начальную школу «Коммьюнити Вудворд», в которой обучалось порядка 150 детей. Размещалась она в величественном здании из бурого песчаника, которое раньше было частным особняком, а теперь стало одним из самых красивых учебных заведений в бруклинском районе. Философия образования в этой школе основывалась на принципах Иогана Генриха Песталоцци, швейцарского учителя XVIII века – противника зубрежки и строгой дисциплины, который считал, что нужно концентрироваться на развитии индивидуальности посредством новаторских методов. Школа продвигала концепцию Anschauung[5], – развитие персонального взгляда на вещи, сугубо индивидуального и присущего каждому конкретному ребенку. Стулья и парты не стояли строго по местам, как в большинстве школ, и детей поощряли забывать разницу между обучением и игрой. При изучении ранней истории Америки, например, дети переодевались в костюмы той эпохи и их учили прясть пряжу, ткать ковры и писать птичьим пером.
Но Бобби выбрал путь – шахматы, и всё, с ними связанное. Он уже обнаружил свой талант и был принят в «Коммьюнити Вудворд» с пониманием, что научит других учащихся шахматам, а также по причине его астрономически высокого IQ=180.
Ярким пятном его социального и физического развития в этой школе стал момент, когда Бобби приняли в бейсбольную команду, и он начал выбираться из защитной скорлупы. Он влюбился в игру, мог слышать рев толпы из расположенного неподалеку стадиона «Эббетс Филд», домашней арены для «Бруклин Доджерс», когда был в школе или дома, и даже вместе с классом иногда посещал игры. У него получались перемещения по площадке и подача, но хотя бегал он быстро, для роли раннера на базе ему не хватало координации. «Он подогрел интерес к шахматам в нашей школе», – позднее говорил один из учителей. «Он легко обыгрывал любого, включая шахматистов факультета. Не важно, во что он играл – будь это бейсбол или теннис – ему важно было быть первым. Если бы он родился рядом с бассейном, стал бы чемпионом по плаванию. Но так уж получилось, что под рукой оказались шахматы».
Однажды Бобби взлетел по трем пролетам лестницы в безопасность своего дома только для того, чтобы никого там не найти. Джоан еще не вернулась из школы, оставшись в Биологическом клубе; Регина была на курсах, затем ей предстояло чтение в библиотеке, а после – ночная смена. Он нашел записку на стуле в кухне, написанную на листке книжки синего цвета «на пружинках»:
Дорогой Бобби – съешь суп и рисовую кашу. Молоко в холодильнике. Я буду после 3-х, заброшу продукты и вернусь на курсы. Люблю, М.
Оставаться одному для Бобби было привычным делом с тех пор, как Регина почувствовала, что может оставлять его без надзора, и это постоянное одиночество послужило катализатором для еще более глубокого погружения в шахматы. Когда он сидел с раскрытой шахматной книгой, часто – за кухонным столом, на котором стояла шахматная доска, фигуры становились его друзьями, а книга – учителем. Но ни одиночество, ни учение не давались ему легко. Он хотел бы иметь друга, другого мальчика, с кем можно было бы играть и делить приключения, но, так как шахматы уже занимали бо́льшую часть его времени, интересов и мыслей, гипотетический друг должен был не только уметь играть в шахматы, но играть достаточно хорошо.
Какая-то сила заставляла Бобби изучать секреты шахматной доски, и это занятие приковывало его внимание на многие часы. Он радовался, когда блеск зимнего солнца переставал отбрасывать ломаные тени на стены кухни, они мешали ему думать. Когда сестра Джоан или мама Джинни – как ее звали друзья – возвращались вечером домой, в сумраке они иногда видели Бобби, который не озаботился включить свет, сидящим за шахматной доской, весь в мыслях о тактике и стратегии.
Но хотя Регина понимала, что Бобби уже достаточно самостоятелен, ее беспокоило, что он так подолгу остается дома один. Она решила найти ему кого-то вроде сиделки, кто мог бы составить ему компанию. Но проблема заключалась в деньгах: даже символическую плату изыскать было трудно. Поэтому она поместила следующее объявление в газете кампуса бруклинского колледжа, который располагался по соседству с их домом:
Требуется сиделка для мальчика 8,5 лет. Вечерами, иногда на уик-энды, в обмен на комнату, кухонные привилегии. Sterling 3-4110 7 до 9 вечера.
Ответил молодой студент-математик – он даже умел играть в шахматы – но по неизвестным причинам от работы он отказался. Бобби оставался один.
В отличие от Джоан Бобби, казалось, мало интересовался школой, а если Регина хотела помочь ему с уроками, он обычно коротко ей отказывал и возвращался к своим шахматам. Ей было нелегко противостоять его дерзости: «Я хочу играть в шахматы!», – безапелляционным тоном заявлял он, словно крон-принц говорил со слугой. И возвращался к своей шахматной доске, не спрашивая разрешения у матери и оставляя уроки без внимания.
Но нельзя сказать, что Бобби относился без уважения к трудолюбию матери и сестры. Скорее, он был готов приложить все свои силы для совершенствования в другом: а именно, в шахматах. Дела обстояли так, что ему более важным казалось научиться выигрывать с ладьей и пешкой, чем узнавать что-либо о трех ветвях власти, или где находится десятичная точка при делении столбиком. Трое Фишеров, образцовые школяры талмудического толка, всегда учились: Джоан – по своим книгам, Регина – по медицинским учебникам, и Бобби – по последним журнальным шахматным статьям. В доме по временам было тихо, как в библиотеке.
Один из немногих нешахматных интересов Бобби неожиданно обозначился летом 1951 года, когда ему было 8 лет. Регина послала его в школу Вендервеера, дневной лагерь для детей в Бруклине. Несмотря на название, школа принимала детей более старшего возраста в свой летний лагерь, и по их программе Бобби предоставили место по окончании учебного года. Либо Регина, либо Джоан отводили его туда утром и забирали после полудня. Бобби намеревался возненавидеть школу – или, по крайней мере, невзлюбить – но неожиданно ему понравились многие подвижные игры, которые там предлагались. Главное удовольствие доставил большой открытый бассейн, где он научился плавать.
С тех пор каждое лето, когда он был в одном из лагерей, и во время, свободное от шахмат, Бобби тренировался в плавании, проходя различные тесты «Красного Креста» по плаванию. Он легко сдал на пловца «среднего» уровня, а затем и «продвинутого». Настоящая «Рыба», он любил воду, особенно, если плавание означало соревнование с другими детьми. Обладая скоростью, решительностью и отличной реакцией, Бобби входил в воду в момент, когда тренер давал свисток, в то время как другие находились еще в полете. Плавание позволяло ему двигаться и разгонять кровь по мышцам, освобождать их от зажима, вызванного неподвижным сидением за шахматной доской или с книгой. Он получал удовольствие от движения сквозь стихию воды, и ему нравился соревновательный дух сам по себе, не важно, касалось это плавания или шахмат. Казалось, кроме шахмат и плавания ему ничто больше не доставляло удовольствия.
Регина начала бояться за будущее Бобби, который не слишком обременял себя учебой, и ее беспокоило, что его увлечение шахматами становится всепоглощающим. Ей казалось, шахматы заворожили его так, что он всегда находился в некотором отстранении от окружающей его жизни; он настолько «заразился» игрой, что не сможет – не может – контролировать это увлечение, и что, в конечном счете, из-за исключения из своей жизни всего остального этот случайный интерес разрушит его жизнь.
Обсуждать с Нигро чрезмерное увлечение Бобби шахматами оказалось пустым делом. Тот лишь еще настойчивее советовал Бобби играть в них больше, изучать их упорнее и участвовать в соревнованиях чаще. Бобби стал протеже Нигро, его шахматным компаньоном. Он понимал, что у Регины туго с финансами, и потому никогда не заводил речь об оплате своих уроков, касались ли они музыки или шахмат. Нигро с Бобби стал играть с временны́м контролем по два часа каждому – обычный турнирный регламент – и после каждой партии Бобби, казалось, становился сильнее, что побуждало его изучать игру еще настойчивее, пока он не стал обыгрывать Нигро в большинстве партий.
К немалому испугу Бобби, Регина настояла на том, чтобы он прошел психологические тесты с целью определить, нужно ли – или вообще возможно – как-то ослабить его всепоглощающую страсть к игре. Когда она повела мальчика к д-ру Харольду Клайну в отделение детской психиатрии бруклинской еврейской больницы, Бобби всем своим видом выражал неудовольствие. Д-р Клайн, заметивший это сразу, не стал нагружать его комплектом тестов для определения личностных качеств, интеллекта и интересов, обычно применяемых в таких случаях. Он просто постарался разговорить мальчика. «Не знаю», – угрюмо ответил Бобби, когда его спросили, почему он так много времени уделяет шахматам в ущерб школьным занятиям. – «Мне просто хочется». После простого совета Бобби не пренебрегать занятиями в школе, его попросили погулять немного. Д-р Клайн сказал Регине, чтобы она не беспокоилась относительно Бобби, что детей часто заинтриговывают, буквально захватывают игры, игрушки, спорт и другие вещи, и что по истечении некоторого времени они либо теряют интерес к ним, либо отступают в сторону. Нет, он не думает, что Бобби – невротик, и он не рекомендует терапию. «Невротик» – это слово, по сути ничего не объясняет, добавил доктор, указывая, что Бобби не вредит ни себе, ни окружающим, шахматы, вероятно, просто напрягают его мозги, и ему надо разрешать играть в них, сколько он захочет. Нелюбовь к школе – это мелкое расстройство, через которое проходят многие дети, но изучение шахмат, как интеллектуальное занятие, ее замещает. Возможно, предположил он, ей нужно строить некоторые из домашних заданий Бобби в игровой форме.
Не успокоенная полностью, Регина решила поискать другого специалиста. Она узнала о психиатре и одновременно шахматном мастере д-ре Ариэле Менгарини – неаналитическом нейропсихиатре, работавшем на правительство. Он страстно любил шахматы и был не меньшим их фанатиком, чем Бобби. Он признался Регине в своем фанатизме к игре и добавил еще то, чего ей совсем не хотелось слышать: «Я сказал ей, что есть гораздо более плохие вещи, которыми способен увлечься человек, и что ей следует позволить сыну искать собственный путь в жизни».
Мало-помалу успехи Бобби в бруклинском клубе росли. Прошло несколько трудных, иногда удручающих лет, но в итоге он стал выигрывать большинство партий. Но и его партнеров впечатлили упорство и рост результатов Бобби. «Я прочел почти все шахматные книги в публичной библиотеке, расположенной по соседству, и хотел иметь собственные книги», – вспоминал Бобби, обращаясь к тому периоду. Нигро давал ему книги на время или навсегда, Регина иногда позволяла ему их покупать, если у нее появлялись свободные деньги. Карманные деньги Бобби – 32 цента в день – не давали ему особых возможностей покупать книги, и даже когда он стал старше и его «содержание» выросло до 40 и даже 60 центов, деньги расходовались на молочный шоколад и сладости после школы.
По прочтении очередных, полученных им, номеров «Чесс Ревью» и «Чесс Лайф» Нигро отдавал их Бобби, которому очень нравились эти журналы и не только из-за большого числа интересных и поучительных партий с примечаниями, но и поскольку в них имелись материалы о великих чемпионах. Эти журналы были неким шахматным эквивалентом жизнеописаний римских цезарей Плутарха или художников Вазари. Говоря коротко, они его вдохновляли.
Летом 1954 года у Бобби появился шанс увидеть некоторых из великих, о которых он пока лишь читал – советская команда впервые ступила на американскую землю.
В ту эру антикоммунистической истерии, когда в США каждый, кто читал «Капитал» К. Маркса или носил красный галстук, считался коммунистом, президент американской шахматной федерации Гарольд М. Филлипс, юрист, защищавший Мортела Собелла[6] в деле о шпионаже Розенбергов[7], сообщил едва ли не с гордостью, что ожидает вызова в комиссию сенатора Маккарти (по расследованию анти-американской деятельности) на слушания по обвинению в коммунизме просто потому, что послал шахматное приглашение советской команде. Но до этого, всё же, не дошло.