А потом он вообще разозлился, крикнул: «Ты чо, думаешь, у тебя у одного проблемы?»
Да нет, я знал, что не у меня у одного. Вот у сестры проблемы, например. Подозреваю, что и у отца тоже, хотя кто знает, о чем он там говорил в тот вечер, когда просил у меня прощения. Но я не собирался пасть жертвой моих проблем или сдаться им. Я собирался разобраться с ними. Я настроился на борьбу.
Я начал ходить на прием к доктору Хилсену каждую среду после школы. Я заходил в гастроном у госпиталя, покупал там сэндвич с индейкой и русской приправой («русский соус», обычно в его составе майонез, кетчуп и корнишоны. Прим. ред.), потом присаживался на скамейку в Центральном парке, съедал его и шел на прием. И каждый раз, выходя из кабинета, я уже ждал следующей недели. Разговоры с доктором Хилсеном оказались той самой спасительной веревкой, за которую я ухватился.
Я наконец-то что-то делал, а именно взял ответственность за свою судьбу и улучшал себя. Я поднимался до уровня такой сложной задачи.
В начале 1968 года, вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать, в программе Скотта Муни English Power Hour прозвучал новый хит из британских чартов – «Fire Brigade» группы The Move. Песня о девушке, которая была настолько горяча, что пришлось звонить девять-один-один и вызывать пожарную бригаду.
Я уже к тому моменту стал законченным англофилом, а The Move была вообще одной из моих самых любимых групп. Как я тогда писал песни? Вдохновлялся тем, что запомнил, слушая по радио. Концепция «Fire Brigade» мне очень понравилась, и я принялся стряпать что-то свое, основываясь на той же идее. Песню я слушал мало, недостаточно для того, чтоб всю ее скопировать, но ухватил то, что мне очень понравилось, и припев у меня получился таким:
Песню я назвал «Firehouse», и она свидетельствовала о настоящем прогрессе. С каждой написанной песней усиливалось мое чувство понимания цели. Да, никакой особой общественной жизни у меня не было, зато были музыка и мечта.
Столько людей несчастны. Они хотят, чтобы их кто-то развлекал. Так почему бы не я?
Однажды в школе учитель отвел меня в сторонку. «Ты почему на уроках не работаешь? Почему себя не проявляешь?»
«Потому что я готовлюсь стать рок-звездой», – ответил я.
Мужик этот посмотрел на меня таким взглядом, который выдавал его мысли: вот ты дурачок несчастный. Потом он выдавил полуулыбку и сказал: «Очень многие хотят быть рок-звездами».
«Ага, хотят, – согласился я. – Но я-то буду».
Помимо группы Post War Baby Boom у меня в жизни ничего больше не было, только гитара, стереосистема, и все чаще и чаще – концерты. Я завидовал ребятам, у которых есть друзья, есть круг общения, тусовки по выходным – у меня ничего этого не было. Я не умел к кому-то примыкать. Так что на концерты ходил один. Это удовлетворяло.
В 1968 году я сходил на Джими Хендрикса в маленький зал в Hunter College в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене. Я сходил на The Who, The Yardbirds и Traffic. Слушал живьем Отиса Реддинга и Соломона Берка. Второй раз сходил на Хендрикса. Почти каждые выходные в Fillmore East или в Village Theater проходили концерты нескольких групп с билетами по три-четыре доллара. То есть я купался в музыке каждые выходные.
Британским группам присущ был какой-то такой развратный шик: вот у них и прически крутые, и шмотки из бархата и атласа, и цепляет в них не только музыкальный стиль, но и внешний вид, и сами их личности. У каждого музыканта – свой образ, свое «я», они дополняли друг друга так, что у группы тоже получался свой законченный образ. А еще они источали сексуальность, которой американские группы в то время совершенно не обладали.
Я, конечно, видел и кучу американских групп, Jefferson Airplane, Grateful Dead, Moby Grape, Quicksilver Messenger Service и им подобных. Большинство музыкантов выглядели как бродяги, которые только что вылезли из койки. Мне лично не нравилось смотреть на какого-то толстого мужика с хвостиками. Когда я видел группу с бородатым музыкантом, я думал: а что в этой рок-группе делает Зигмунд Фрейд?
Мне кажется, все их световое шоу было сделано для того, чтобы люди смотрели на все это переливающееся разноцветное масло, а не на группку неказистых дядек, одетых так, как будто только что на улице попрошайничали. Вообще, большинство американских групп похожи были на коммуну, а меня это совсем не впечатляло. А если к их внешнему виду прибавить то, как они звучали, то вообще неудивительно, что народ на их концертах закидывался кислотой.
Я, кстати, сразу понял, что кислота – не моя тема. На концертах я много раз видел, как народ, закинувшись, отчебучивает черт-те что. Видел, что совершил с собой один парень из моего района. Я сообразил, что я сразу вытащу билет в один конец. Лучше уж себя контролировать. Слишком многое меня жрало и запутывало, плюс я наблюдал, что наркотики сделали с сестрой, так что твердо верил в то, что потеря контроля из-за наркотиков поведет меня вниз по очень и очень скверной дорожке.
Британские группы стали для меня как бы частью шаблона того, что я собирался делать дальше. И шаблон этот в том году и чуть позже все дополнялся и дополнялся. Я сходил на Humble Pie, Slade и Grand Funk Railroad, которые создавали прям церковную атмосферу, а с аудиторией устанавливали просто-таки религиозную связь. Фронтмены вроде Стива Мерриотта из Humble Pie – они своей пастве проповедуют благую весть рок-н-ролла.
Верую!
Поскольку музыка кипела в моей крови, мне, разумеется, нужны были деньги на билеты, гитарные струны и импортные английские журналы вроде Melody Maker, New Music Express и Sounds, которые я покупал в специальных киосках, доехав до Гринвич-Виллидж на метро и автобусе. Но найти подработки было трудно. Поэтому, когда кузен моей матери, владевший бензоколонкой Sinclair рядом с Пелисейдс-Парквей, предложил мне у него поработать, я сразу же согласился. Первое, что я сделал, – купил у него немного убитый Rambler, чтоб ездить после школы на работу. Ездить мне приходилось из Гарлема, где располагалась наша Школа искусств, через мост Джорджа Вашингтона в ньюйоркский Оранжбург, где и располагалась бензоколонка. Там я отрабатывал смену и ехал домой в Куинс. И так несколько раз в неделю.
Работа была тяжелой, отчасти из-за того, сколько надо было до нее ездить, но еще и потому, что я не знал о машинах абсолютно ничего. И был самым неловким и нерукастым. В один из первых дней на работе водитель одной машины велел мне «проверить масло». Я открыл капот, вытащил показатель уровня – это я умел, даже понимал, сколько масла.
«Кварту израсходовали», – сказал я.
– Окей, – сказал он. – Давай, долей кварту.
– Легко, – говорю. И пошел доливать.
Через несколько минут водитель меня окликнул:
– Эй, парень, чего так долго-то?
А я просто воронку поставил в дырку от уровня, и капал туда. Просто не знал, что масло заливается в другое место. Но, несмотря на такие вот первые трудности, некоторое время я считал это хорошей работой. У нас там даже была одна привлекательная работница, чей форменный комбинезон расстегивался с той же скоростью, что и мой.
Потом в один уик-энд одна местная газета – пять центов за экземпляр – поместила рекламу с купоном на бензин на один доллар. Читатель мог предъявить этот купон на станции и получить бензина на бакс. Потом управляющие бензоколонкой отправляли купон в Sinclair и получали доллар обратно. Так вот, кузен моей мамочки велел мне купить столько экземпляров газеты, сколько смогу, и привезти их к нему на бензоколонку в арендованном «пикапе» и вырезать все купоны. Дядя собирался получить из офиса Sinclair’s эти самые доллары, никого на эти купоны не заправив. Мне он обещал возместить стоимость всех этих пятицентовых газет и отрезать кусок от тех денег, что он получит от компании за купоны. Газеты я привозил машинами, и дядя сделал на этом несколько тысяч долларов, но не возместил мне ни стоимость газет, ни долю от того, что он получил от компании. Родственник меня просто надул. Так что я ушел.
После этого я устроился на работу в Charles and Company, высококлассный продуктовый магазин. Там продавали всякую гурманскую снедь: холодную нарезку, сыры, а также консервы, филиалы магазина были разбросаны по всему Нью-Йорку. Мне приходилось прятать мои волосы под парик. Парик сильно жал, голова болела, но, поскольку я работал за прилавком, готовя сэндвичи и накладывая в банки салаты и спреды, носить я его должен был обязательно.
Однажды в магазин явился менеджер районной сети, который после того, как решил там свои бизнес-вопросы, подошел ко мне и сказал: «Знаешь, когда-нибудь ты сможешь дорасти до менеджера одного из наших магазинов». Наверное, он считал это мотивирующей речью, но на меня она произвела ровно противоположное действие. Я понимал, что мое место не здесь. Господи, где угодно, но только не здесь.
Осенью 1968 года, вскоре после того, как я пошел в предпоследний класс школы, я узнал, что мое место и не в группе Post War Baby Boom. Ну, они, по крайней мере, так думали. Джон Раэл и другие участники группы поступили в колледж – в основном в Bard и SUNY New Paltz – на севере штата, но не на краю ж земли! Я решил, что мы будем играть на каникулах и, может быть, я смогу к ним приезжать на выходные. Они же спланировали по-другому. Они не сказали мне, что больше я не в группе, – я это понял, когда в один из уик-эндов они приехали домой с каким-то парнем, который и стал гитаристом.
В колледже они продолжали играть, а этот новый парень просто тусовался с ними. Я это воспринял болезненно, особенно потому, что мне они ничего не сказали. Я рассмотрел ситуацию с разных сторон и задумался о том, что мне делать.
Вырасту как гитарист.
Но столь же важно: буду дальше писать песни.
Да нет, не все, главное: используй по максимуму то, что у тебя есть. Не надо ждать какую-нибудь очередную группу.
Ну, вот не будет у меня группы – и что? У меня есть песни, я пишу все больше. К тому моменту я обзавелся катушечным магнитофоном, на который их записывал. В моем случае первой рождалась музыка, мелодия, потом я заполнял остальное, включая текст.
Может быть, мои песни станут записывать другие люди?
Некоторые журналы, которые я покупал, например, Hit Parader и Song Hits, печатали тексты песен. А внизу страницы указывались авторы и паблишер, издательство.
Так, если я автор песен и мне нужно их кому-то сбывать – а группы у меня нет – то мне, наверное, нужен контракт с издательством.
Я был таким одиночкой, что самостоятельная карьера в музыке казалась мне идеальным решением. Так что внушительную часть моего предпоследнего учебного года я провел, обзванивая издательства с целью договорить о встрече, чтобы показать свой материал. Лучше всего я запомнил Brill Building, потому что это место я считал легендарным. Пришел туда с гитарой, в офисе сел напротив того человека, который согласился пообщаться со мной, и ему, совершенному незнакомцу, спел и сыграл свои песни.
Такая выяснилась странность: группе я показывал песни с большой осторожностью, колеблясь, а вот незнакомым пою и играю спокойно. Но, хотя некоторые из тех людей, с кем на встречи я ходил, отнеслись ко мне хорошо, ободряли, никто не подписал со мной контракт.
Мне предстояло еще многому научиться в плане мастерства.
Я тусовался в магазине Middle Earth, том самом, с приспособлениями для наркоты, и частенько навещал супружескую пару, жившую в доме рядом. Мы тусили, чесали языками, я поигрывал на своей акустике. В том же доме жил их знакомый, который тоже играл на гитаре. Иногда я к нему приходил, и мы джемовали. Заранее я никогда не звонил – просто заявлялся, и все.
Я иногда покуривал трубочку, и, в общем-то, казалось забавным сидеть на полу, раздумывая обо всяких смехотворных вещах, вдруг превращаясь в гения, который философствует о жизни на других планетах или коре деревьев. Но дело это непродуктивное, и я решил, что если я хочу писать песни, то не должен тратить время только «дуя» и поедая сэндвичи. У меня все еще была цель.
Тем не менее общение со старшими для меня стало отдушиной. С ними я не чувствовал того же невроза, что с ровесниками. И тут я сам делал свой выбор, а не соглашался с тем, что я вижу этих взрослых в школе каждый день. Примерно в то же время я познакомился с женщиной по имени Сэнди, жившей по соседству. Она была замужем за парнем по имени Стивен, растила троих детей, ей было примерно 25 лет. Я стал тусоваться с ней и ее мужем, ну как с той парой из Middle Earth, проводя с ними много времени… Здорово, что не надо было все время сидеть дома.
Однажды, когда я разговаривал с Сэнди наедине, она вдруг сказала:
– Мне надо тебе кое-что сообщить.
Окей…
– Стивен ушел от меня.
– Ужас! – сказал я и сжал ее в объятиях. И вот мы на софе в обнимку. А потом… она ведет меня в спальню.
Ой, что тут происходит?
Да это ж сказка!
Сексуальная техника у меня была на нуле, но Сэнди явно оценила мой энтузиазм: я оказался прямо отбойным молотком. Или пистолетом любви («Love Gun» – хит группы KISS 1977 года. – Прим. пер.). В том возрасте для меня снять штаны – уже было возбуждением. Если кто-то рядом есть – это приятный бонус. Вплоть до того момента, когда я переспал с Сэнди, секс казался чем-то неизведанным. Но после все изменилось радикально. Мне повезло: Стивен не передумал, ушел от нее, так что я стал заваливаться к Сэнди все чаще и чаще. Ее дверь, которая находилась всего в нескольких шагах от моей, отныне стала входом в парк сексуальных развлечений с неведомой мне ранее захватывающей гонкой.
Рандеву наши проходили довольно поздно – ждали, когда дети уснут. Однажды я звоню от Сэнди домой, говорю маме, что снова буду поздно.
– Стэн, – сказала мама. – Скажи честно: что происходит?
– Мам, у нее тут куча всяких проблем.
Моя мама знала, что эта пара разошлась, и, кажется, подозревала о нашей связи, но на самом деле правду знать не хотела.
Как только я понял, что как юноша очень привлекаю взрослых женщин, моя ситуация изменилась радикально. Единственное, что отец мне говорил про секс, это то, что если от меня кто-нибудь забеременеет, то я буду сам по себе. Мне вдалбливали, что секс – это нечто нечистое и вообще извращенское. Но, братцы, как же я его хотел! А когда получил – братцы, мне так понравилось. И теперь, когда я занимался сексом с такими женщинами, мне не надо было касаться всякого личного, внутреннего, от чего никуда не деться, когда «разводишь» на секс ровесницу. С таким я не справлялся. Не вариант. Интим в моем тогдашнем представлении – некий захват, вторжение за психологическую крепостную стену, которую я выстроил вокруг себя. Я не хотел, чтобы ко мне лезли в душу. Я не хотел близости ни с кем. Но с взрослыми женщинами, как я быстро понял, ты просто наслаждаешься самим актом и сразу уходишь.
Сделал дело – слезай с тела.
Их это устраивало точно так же, как и меня. Так распахнулись шлюзы.
А вскоре другая женщина из нашего района увидела на улице меня с гитарой, и спросила, не знаю ли я кого-нибудь, кто дал бы ее сыну уроки гитары. Кстати, она была разведенной. Ну, говорю, я могу научить его. И вот свой тридцать девятый день рождения она провела в постели со мной. Мне было семнадцать.
Мои инстинкты и гормоны стали постоянно приводить меня в подобные ситуации. Отныне я имел доступ к чему-то волшебному, но без того, чтобы снимать свою защиту и ввязываться в какие-то многозначительные отношения или настоящий интим любого вида. Мне вообще не приходилось беспокоиться о том, что кто-то хочет от меня какой-то большей эмоциональной вовлеченности.
Я не видел никаких правил. Никогда не думал, насколько этично такое мое поведение. Если со мной хочет спать чья-то жена – эй, это ж здорово, потому что она сама этого хочет. Тот факт, что часто есть кто-то третий, для меня не значил ничего. Это их дело, сейчас или позже. Если женщина предлагает себя – мне этого достаточно.