В конце концов Epic Records согласились подписать Wicked Lester, но на одном условии: выгнать Стива Коронела. Первый поворотный момент: делаем выбор в пользу дружбы или мы хотим стать успешными? Мы решили выгнать Стива. Сказать ему об этом выпало Джину.
Вместо Стива Epic Records предоставили на запись нам студийного чувака по имени Рон Лиджек и заключили с нами контракт на выпуск альбома. Мы выпустим альбом! На мейджор-лейбле! Нам даже аванс выдали, скромный, но аванс. Я на свою долю купил в родительский дом стиралку и сушилку. Ну, я же дома с ними жил, в конце-то концов.
Изначальный контракт на менеджмент группы Wicked Lester с Лью Лайнетом от 1972 года
Рон устроил нам запись подешевле, используя невостребованное время в Electric Lady. Если очередная группа заканчивала работу в полдень, а другая появлялась только ближе к вечеру, то мы записывались. Часто мы ждали до ночи в надежде, что другая группа закончит к часу-двум, и у нас будет время поработать. Это всегда напоминало игру в кости: иногда мы целый день сидели-ждали, но урывали только пару часов.
Именно во время этих сессий я впервые увидел кокаин. Одна суперпопулярная группа работала в студии A ночью, а мы – в студии В. Мне каким-то образом удалось уболтать их и посидеть с ними, пока они пишутся. Вдруг один из них со словами «Мне нужен свежий воздух» достал флакон «Эксцедрина» (продающееся без рецепта обезболивающее, смесь парацетамола, аспирина и кофеина. – Прим. пер.), высыпал из него немного порошка и носом втянул его.
Чуть позже этот парень заглянул к нам в студию послушать вокал, который мы только что записали для одной композиции. Поскольку его группа как раз славилась очень крутым многоголосьем, я понадеялся, что он даст совет, потому что в нашей песне голоса явно требовали доработки. А он пришел с этой своей баночкой. Послушав песню, сказал: «Чувак, здорово звучит». Я себя каким-то дураком почувствовал: я ж знаю, что это не здорово звучит. Может, он просто нанюхался и болтал. Не знаю.
А потом зашел его товарищ по группе и спросил, не может ли кто из нас свести его с какой-нибудь девчонкой. Я ушам своим поверить не мог: они же реальные звезды, при этом один просит случайных людей в студии подогнать ему девочку, другой все время нюхает из флакончика и не может понять, говно песня или нет… неужели такова жизнь рок-звезд?
Когда мы стали записываться – хоть и так вот хаотично – наша база в Чайнатауне стала уже нужна не так часто. Но однажды днем мы высадились в нашем лофте. «Ой, а где журавль микрофонный? – удивился я. – И где усилки? А барабаны куда делись? Черт подери, нас ограбили!»
Мы знали, конечно, что в здание заходят люди. К нам на репетицию как-то раз завалился беглый пациент местной психушки – в зеленом больничном халате, босиком. Но мы совершенно не ожидали, что кто-нибудь взломает окно, выходящее на пожарную лестницу. Окно было защищено стальным листом и навесным замком. Ну или мы думали, что защищено.
Комната лишилась воздуха. Не знаю, о чем подумали ребята, меня интересовало одно: как мы все это переживем?
Отбросит это нас назад? Разумеется. Но я всегда смотрел на вещи шире.
Нам на самом деле все это уже не нужно, мы же записываем альбом в студии Electric Lady! Как нам повезло!
Понадобятся гитары – одолжим. Нет барабанов – сыграем на картонных ящиках. В любом случае, репетировать нам сейчас не нужно. Все время мы проводили в студии и пользовались тамошним оборудованием.
Но определенно мне требовалось больше денег, чтобы купить новое оборудование. Мы с Джином также хотели купить усилители, чтобы играть концерты на наших условиях. Так что я стал чаще выезжать на линию. Один из моих излюбленных маршрутов – до Мэдисон-сквер-гарден, легендарного концертного зала в центре Манхэттена. Пока Wicked Lester скатывался вниз, Элвис в июне 1972 года давал там четыре концерта. В один из тех вечеров я посадил нескольких пассажиров.
– Куда?
– Мэдисон-сквер-гарден.
Я улыбнулся.
Никогда не забуду тот вечер, когда я остановился у тротуара напротив Мэдисона. Потому что во всей неразберихе, пока все это множество народа шло смотреть на Короля во всех его роскошных блестках, у меня в голове билась одна мысль: в один прекрасный день я буду выступать тут, и люди будут брать такси до моего концерта.
Альбом группы Wicked Records был закончен к финалу 1972 года. Мы записали несколько наших песен, но при этом еще и довольно много чужих – тех, которые Рон взял в паблишинговых компаниях. Некоторым песням добавили эффект «вау-вау», другим – духовую секцию. Мы, в общем, делали то, что нам велели, в результате получился ужас-ужас.
Нас с Джином от получившегося альбома тошнило. Мы посидели вдвоем, подумали, поговорили и пришли к выводу, что этот альбом мы выпускать не хотим. На самом деле мы в этой группе играть больше не хотели. Все получалось не так, как мы надеялись. Так что мы решили альбом похерить, а с ребятами разойтись в разные стороны. Легко сказать – трудно сделать, как оказалось. Тони, барабанщик, сказал, что от своей части контракта не откажется. Так что из группы ушли мы с Джином.
На тот момент у нас не осталось ни группы, ни лейбла, ни почти ничего из оборудования. Но то, из-за чего мы с Джином сработались, сейчас засияло в полную силу. Просто у нас один ответ на все преграды и неприятности.
Нет группы, лейбла, аппарата?
Нет проблем.
Первым делом нам с Джином требовалась новая репетиционная база. Мы не собирались хранить свое новое оборудование на базе, пока его не сопрут. Мы нашли некое помещение в доме номер 10 на восточной 23-й улице, называвшееся Jams. Сначала снимали помещение на верхнем этаже по часам. Все равно у нас все еще не было аппарата, который нужно было бы там хранить, а носить все время акустические гитары – ну, это не проблема. Вскоре нижнее помещение освободилось для месячной аренды, и мы его сняли.
Окна этого помещения были, опять-таки, защищены стальными листами. Сама комната – большая и пустая. Стены и потолок мы обшили выброшенными картонными коробками из-под яиц, надеясь таким образом усилить звукоизоляцию. Джин туда притащил матрас, на случай если придется ночевать на базе. А еще у нас там была пара шатких стульев. Общая атмосфера слегка навевала клаустрофобию, частично оттого, что мы там проводили очень много времени.
Мы с Джином обсуждали, куда двигаться, и очень скоро выяснили, что оба хотим породить нового зверя – причем такого, у которого и звук, и внешний вид – все едино. Ну, то есть почти во всем полную противоположность группе Wicked Lester. Та группа играла все и не пойми что, а мы хотели сузить стиль. А что касается внешнего вида – то в Wicked Lester могли бы играть любые парни с улицы.
Мы понимали, что нам нужно сформулировать нашу миссию, чтобы придумать адекватное сочетание звучания и имиджа. Я дал Джину послушать концептуальный альбом S.F. Sorrow группы The Pretty Things, а также записи Move и Slade. Изначально я хотел в группе двух барабанщиков, двух басистов и двух гитаристов – чтоб получился такой типа рок-оркестр, в колее Роя Вуда (Move) после того, как он ушел из Electric Light Orchestra и собрал Wizard – то есть построить эдакую большую стену звука. Но при этом мне хотелось, чтоб все было плотно и собранно. Вот как бы я ни любил Led Zeppelin, я понимал, что джем-бэндом (группа, в которой все музыканты импровизируют подолгу. – Прим. пер.) мы никогда не будем. Ну не умеем мы растягивать песенки на 15 минут. Для этого нужен музыкальный «словарь» для продвинутого уровня, а мы им просто не обладали, так что заниматься подобным нам было бы и бесполезно, и скучно.
Бо́льшую часть времени мы с Джином сидели в тех старых деревянных креслах, лицом друг к другу, с акустическими гитарами на ручках. Среди первых песен, над которыми мы работали – «100 000 Years», «Deuce» и «Strutter». Аккорды для «Strutter», кстати, перешли из старой песни Джина «Stanley the Parrot» («Попугай Стэнли»). Хотя оригинальная песня казалось странноватой, аккорды эти мне всегда очень нравились. Мы попробовали переделать их в духе The Rolling Stones.
А слова ко мне пришли как будто сами собой:
(«Она, как леди, носит атлас и требовательна, как дитя. Ты приводишь ее домой, и она говорит: “Может быть, детка”. Она увлекает тебя и сводит с ума».)
Весь глиттер-рок – это стиль одежды. Девочки в этом стиле выглядели фантастически круто. Конечно, я все еще не очень активно общался с людьми – почти все время репетировал или водил такси, а не тусовался в клубах. Бог свидетель, не было у меня девушки в сетчатых колготках или атласе. Но я видел крутых модных женщин в Виллидже, и я видел другие группы и их подружек. То есть пел я о своем идеале. Я воспевал то, к чему сам отношения не имел. Но, блин, тот же Брайан Уилсон вон вообще на серфе ни разу не катался, и ничего.
Я сочинял песни от аккордов, отчасти потому, что мое умение играть риффы оставляло желать лучшего. Поэтому Джин часто дополнял мои песни риффами. Он лучше понимал, как играть отдельные ноты и партии. Например, в песне «Black Diamond» он добавил рифф, который играется как бы за аккордами. А текст «Black Diamond» – еще один пример эдакого романтического представления о жизни в городе. В том смысле что о проститутках я знал примерно столько же, сколько о лилипутах.
Мы с Джином подпитывали друг друга в плане музыки и текстов. Помню, как слова песни «100 000 Years» снизошли на меня на 23-й улице: Прости, что я так долго / сучье время, наверное, без меня. В «Deuce» гитарная фраза, которая открывает песню, а потом повторяется после соло, – моя. Даже если под какой-то конкретной песней не стоят оба наших имени, мы оставили отпечатки пальцев друг у друга в песнях.
Еще мы с Джином одаривали друг друга названиями песен. Я как-то начал писать песню под названием «Christine Sixteen», но Джин ухватился за это название, и именно он придумал эту отличную песню. А «Black Diamond» – это его название, но мое произведение. Между нами никогда не возникало никакой злобы или обиды, потому что мы работали ради общей цели. У нас у каждого были старые песни в законченном виде, их просто надо было отреставрировать, чтобы они вписались в репертуар. Так, «She» – это из загашника Джина. «Firehouse» и «Let Me Know» – из моего.
Мы вместе обдуманно создавали песни так, чтобы они вписались в концепцию группы, а не просто записывали все, что в голову придет. Я был в ударе. Мы же делали то, что каждый из нас по отдельности бы не сделал. И теперь мы заложили фундамент будущего успеха: рок-н-ролльный манифест в виде набора сильных и связанных между собою песен.
Параллельно с нашим музыкальным развитием мы сами изменяли себя под тех, кем нам надо быть.
Я знал, что впервые работаю с человеком, чье ви́дение так же широко, как и мое. Я, конечно, и раньше играл с разными ребятами, которые владели инструментами, но Джин представлял себе весь набор целиком, зная, что твоя музыка и твои музыкальные таланты – только часть для того, чтобы стать заметным музыкантом. Он, как и я, осознавал важность маркетинга себя, но не в том смысле, как это понимают на Мэдисон-авеню, а в том смысле, чтобы нравиться людям, привлекать их, продвигать себя. Успех не придет по чистой случайности, он придет по плану.
С этой целью мы приняли решение… похудеть. Джин стал одеваться помоднее. Мы оба взяли псевдонимы. Джин уже менял имя и фамилию, из Хаима Вейца став Джином Кляйном. Еще одна смена фамилии, с Кляйна на Симмонса, для него проблемы не составляла. Я лично с детства ненавидел, как меня зовут, так родителям и говорил – сменю. Они сказали: вырастешь – сменишь. Разве они могли знать, что я сделаю это почти сразу, как только буду иметь на это право по закону?
Шансы стать рок-звездой по имени Стэнли Айзен представлялись довольно низкими. Ну не звучит это как Роджер Долтри или Элвис Пресли. Звезды – всегда особенные, выше всякого мирского и обыденного. Почему не существует никакого Арчибальда Лича? Потому что Кери Грант звучит лучше. Ринго Старр – лучше, чем Ричард Старки. Дело было не в том, чтобы скрыть, кто я по национальности, просто я б лучше был Полом Маккартни, чем Шломо Гинзбергом. Но дурацкого имени вроде Рок Фери («рок-ярость») совсем не хотелось. Я хотел такое имя, как у тех, кем хотел быть, имя легко узнаваемое и запоминающееся. Вопрос только, какого плана имя? Псевдоним Оззи Осборна вырос из его фамилии. То есть я Айззи Айзен? Неа. А потом меня как ударило: Пол. Удобное имя. Был, понятно, Пол Маккартни, а также Пол Роджерс из Free, группы, которая мне тоже очень нравилась. Я не хотел целиком и полностью отказываться от того, кем я был, так что, когда я придумывал фамилию, то, к счастью, набрел на Долтри, Пресли… Стэнли!
Пол Стэнли.
Я не стал сразу менять имя и фамилию официально – хотел вернуться к ним, когда наша карьера пойдет в гору. В те годы карьеры групп не длились долго, по десять лет никто не выступал, хотя некоторые – The Who, The Rolling Stones – к этому приближались. Я рассчитывал на пять лет.
Теперь, когда у нас были песни и идея для имиджа, нам нужна была группа, мы не были Саймоном и Гарфанкелом; мы не были дуэт Everly Brothers; мы не были Джен и Дин. Наши песни были заточены под рок.
Первой целью мы поставили найти себе соло-гитариста. Я никогда не желал играть соло. Честно говоря, не был уверен, что вообще способен на это. Когда я слышал, как кто-то поет, я понимал, что и сам могу спеть похоже. Но я не слышал ни одного гитарного соло, про которое я бы подумал: что-то подобное я могу сыграть. Только если играли очень медленно. Как-то раз я услышал соло Пола Коссофа из группы Free и подумал, что это мог бы разучить, но я совершенно не был скоростным блистательным гитаристом. Да еще и чутье мне подсказывало, что в этой сфере мои труды не окупятся, что я, возможно, достигну только очень посредственного результата вне зависимости от того, сколько времени на это положу.
К счастью, на место соло-гитариста у Джина был идеальный кандидат. К несчастью, идеальный кандидат на эту должность жил на севере штата, а где именно, Джин не знал. И кто именно этот парень – Джин этого тоже не знал. Просто когда он там жил, он с кем-то познакомился, но эта личность – кем бы она ни была – стала нашей первой целью. Так что осенью 1972 года мы поехали автостопом в Катскиллс искать мифического соло-гитариста, который, скорее всего, играл там на танцах в дешевых заведениях. Так мы с поднятыми большими пальцами стояли на обочине Major Deegan Expressway, я – в зеленых ботинках на высоких каблуках, он – в винтажной женской шубе.
Нам пришлось отправиться в дорогу, не имея места, где остановиться. Однажды ночью мы познакомились с людьми из коммуны близ одного городка, и они нас «вписали» к себе. Оказалось, что это сарай, и мы спали в курятнике с курами. Просто наши знакомые оказались собирателями яиц – такая у них была роль в коммуне. Они угостили нас горячей едой, но само здание было такой развалюхой, что мне там и есть не захотелось. Глубокой ночью я проснулся с чувством дикого голода. Пошел на кухню посмотреть, не осталось ли чего в печи. Открыл печь – оттуда выскочила мышь.
А в другой раз нас подобрали какие-то две девчонки на «фольксвагене» – отвезли к себе домой на вершину горы. Минут десять ехали по извивающейся дороге. Дом их выглядел то ли недостроенным, то ли заброшенным. Они предложили нам лечь прямо на пол, где лежали их собаки. Когда мы легли и стали уже засыпать, одна из девушек прошла через комнату совершенно голой. Джин приоткрыл глаза. Я увидел, что он пошел за нею. Я прекрасно знал, что Джин всегда старается трахнуть все, что движется. Он себя таким и видел, в том числе: человеком, одержимым писечкой.