– Эта свинья заявила мне: «Я хочу шлем!»[24] – громыхнул Анатолий Леонидович в отличной манере декламатора на немецком, да так, что под сводами цирка Wintergarten отозвалось трансформировавшимся эхом:
«Я – Вильгельм!!!»
Алекс Вульф пояснил этот эпизод:
– Надо заметить, что для уха германского бюргера тут прозвучал зловещий каламбур. Во-первых, хавронья действием дала понять, что желает водрузить на свою голову кайзеровкий шлем; ну а во-вторых, прозвучавшим по-немецки «Ich will Helm!», был продемонстрирован полный абсурд для немецкого уха, будто «русская свинья» заявила: дескать, я, чушка, и есть ваш кайзер Вильгельм!
… После такой репризы либерально-демократический запал Фридриха Вольфа сработал, конечно же, на полные обороты, и он взорвался искренним и безудержным хохотом. Его активно поддержали молодые люди, настроенные либерально-демократически: кто топал ногами, кто бешено рукоплескал.
Но вскоре эмоциональный всплеск социал-демократов утонул в гнетущем молчании берлинцев. У добропорядочных бюргеров, любящих всякую власть, а кайзеровскую в особенности, восторги антимонархистов и левых социалистов вызвали не то чтобы неодобрение, а даже клокочущий протест.
Только теперь Вольф-старший заметил полный укоризны взгляд пожилого бюргера, который не замедлил высказать крайнее недовольство «провокационным» номером русского клоуна:
– Может быть, молодой человек, среди вас, нигилистов, считалось хорошим тоном высмеивать кайзеровский двор, но для нас, патриотов Германии, – это просто нонсенс, невоспитанность и даже цинизм. – Двор Гогенцоллернов был и остается превыше всего!..
По словам Маркуса Вольфа, у русского дрессировщика после скандальной репризы были серьезные неприятности с немецкой Фемидой. Власти Берлина решили преподать «пересмешнику» жесткий урок. На следующий день Анатолия Дурова арестовали и препроводили в тюрьму; он провел в заключении полмесяца. Только благодаря блестящей защите известного адвоката-коммуниста Карла Либкнехта Анатолия Дурова освободили из-под стражи, а после выплаты большого денежного штрафа он покинул пределы Германии.
Фридрих Вольф не придал тогда особого значения этой реплике зрителя-соседа, в которой сквозила болезненная реакция и даже нетерпимость. Зловещий смысл нотации в цирке Wintergarten проявился значительно позднее. Довольно скоро многие, можно сказать, на своей шкуре познали, что глава немецкого государства – кайзер Вильгельм, а господствующие классы in Deutschland – юнкерство и буржуазия. А прочувствовали все эти подробности сначала в Первой мировой войне 1914 года, а затем и после «пивного путча» в 1923-м и далее вплоть до 1945 года.
Прологом к нацистской катастрофе была война 1914 года. Тогда в панике бежали из немецких пределов те же русские, кто так или иначе не вписывался в стандарты кайзеровской Германии.
Ну, а утвердившийся на германских землях Третий Рейх поставил все точки над i. Преследовали точно бешеных собак: высылали за границу, сажали в тюрьмы или просто убивали, – не только за инакомыслие, но и по расовой принадлежности, за то, что не немцы. Глумились над всеми без разбора: женщинами, детьми, стариками. И все это на той же германской земле, в том же культурном Берлине, где еще недавно педантичные бюргеры мыли брусчатку улиц водой с мылом…
Маркус Вольф довольно сурово прокомментировал историю, рассказанную его отцом:
– Адольф Гитлер появился уже на подготовленной и удобренной почве, где до него успели вырасти деревья с ядовитыми плодами. Фюреру оставалось лишь слегка потрясти их, чтобы этот страшный урожай просыпался бомбами и снарядами на страны Европы, Азии, Африки…
А о творчестве отца он высказался несколько парадоксально:
– Кто-то из великих сказал: сочинитель тогда состоится как писатель с именем, когда создаст роман от лица женщины и напишет рассказ про собаку или лошадь. Примеры: «Мадам Бовари» и «Холстомер». У отца есть и то и другое. Значит, мой отец состоялся как писатель.
– Недаром нацисты жгли его книги, – добавил некстати я…
Маркус считал меня дисциплинированным и результативным офицером, который не уходил от конфликтов с вышестоящими начальниками. Он даже сравнивал меня с Джонни – но тот по своей природе был игроком и неустанно искал приключения на свою голову; многие из его прошлых авантюр, если бы о них стало известно руководству страны, могли стоить ему карьеры.
Правда, в чем-то, характеризуя меня, Маркус был, несомненно, прав, хотя и преувеличивал мои образцовые качества. Например, в том, что я из-за моей независимости и свободолюбия отказывался от предлагаемых повышений по службе. Откровенно говоря, меня не влекли ни карьера, ни чиновничьи кресла в конторе. Но в одном он был прав: менталитет у меня был все-таки русского человека. Честно признаться, в своих политических оценках я не скрывал от Маркуса и американцев, что не одобряю президента Горбачёва и его политику развала СССР и ГДР. В остальном я был верен своей стране, презирал предательство и предателей. По-своему я ценил одиночество, особенно на природе, и собирался провести остаток жизни где-нибудь в милом сердцу Подмосковье, хотя и был горожанином до мозга костей, а точнее – коренным москвичом.
… Маркусу из-за ограничений Федерального суда Германии и близких сроков судебных заседаний было запрещено покидать свое место жительства в районе Берлин-Митте или лесную резиденцию в окрестностях столицы. Поэтому, как я говорил, гидом у того же Джонни и его супруги приходилось быть мне. Я с удовольствием организовывал вояжи американцев по столице, но без Вольфа, а они, в свою очередь, с неподдельным интересом знакомились с новыми гранями берлинской жизни объединенной Германии.
Джонни, благодаря моим старым связям и знакомым, удалось установить новые деловые отношения, которые он в последующем сумел успешно развить. Как коллекционера его интересовало многое, предметы, ставшие объектами его деловой активности, он, поторговавшись, покупал. Пожимал плечами и простодушно признавался:
– Ничего не поделаешь! Это мой бизнес…
Джонни и Инге как могли поддерживали Маркуса и Андреа Вольфов. Особенно это пригодилось в критические дни первого процесса против генерала «Штази». Работал своеобразный тандем: Инге- Андреа. Американская подруга присылала эмоциональные депеши, искренний текст которых творил чудеса.
Ингебора сообщала в одной милой открытке:
«Я могу только надеяться, что эти ужасные недели быстро пройдут и к Маркусу отнесутся справедливо. Я искренне верю в справедливое решение по его делу, поскольку весь мир следит за этим. Меня больше беспокоит ваше здоровье, эта разорванная семейная жизнь и новые сердечные страдания. Однако я знаю, что ты сильная и у тебя невозможно отнять веру в лучшее. Направь свой гнев против тех, кто нападает на тебя и кто причиняет тебе зло. Думай только обо всех хороших людях, с которыми ты познакомилась в жизни, о цветах, о деревьях, о море, солнце, луне и о нас. Ингебора. Квинс, США».
Был свой шарм во встречах «без галстуков». Когда жены Маркуса и Джонни отправлялись по делам в Берлин, американец без предварительной договоренности заходил к Вольфу и они за бокалом красного вина философствовали о жизни, политике, истории. Царившая в их отношениях гармония помогала Вольфу настроиться на будущие судебные бои «без правил», в которых он не собирался выкидывать белый флаг поражения.
Джонни заболел идеей фикс: в центре Берлина, рядом с бывшим КПП «Чекпойнт Чарли» он вознамерился создать Музей шпионажа. И постоянно был в поиске, доставая предметы, реликвии и прочие вещдоки для будущей экспозиции. Когда в Лондоне проходил аукцион, где можно было приобрести предметы из имущества, оставшегося в наследство от знаменитого Кима Филби, американец летал в Великобританию. Для будущего Музея шпионажа Джонни удалось приобрести некоторые личные вещи и фотографии суперагента СССР с надписью, сделанной рукой вдовы Филби. На фотографиях можно увидеть и Вольфа рядом с этим всемирно известным человеком. Джонни говорил об англичанине с уважением, в отличие от его соотечественников, считающих Кима Филби примитивным предателем.
– У Филби была идея, а не бизнес, – не уставал повторять он, закоренелый бизнесмен. – А «идейность», как и душа, не продается…
Более того, Джонни, будучи на родине, в США, предпринимал шаги в поддержку Маркуса Вольфа, которые не совсем отвечали интересам его бизнеса и даже могли породить дополнительные трудности его гешефта. Это не было просто свидетельством человеческой симпатии. Американец видел в Маркусе, и во мне, и в тех, с кем он и мы работали по разные стороны баррикад в разведке, прежде всего глубоко убежденных солдат холодной войны, которая канула в Лету. Джонни как мог поддерживал чету Вольфов в их стоическом противостоянии с германской Фемидой, прекрасно понимая, что тот же Миша, даже находясь под угрозой заключения, осознает свою историческую ответственность перед «Штази» и коллегами, а потому прилагал усилия для прекращения преследования «ратников невидимого фронта».
… Маркус в шутку назвал неистребимое стремление янки к коллекционированию и создание Музея шпионажа «миссией Джонни», намекая на распоряжение Гитлера в 1939 году создать в австрийском городе Линце грандиозный музей – уникальное собрание произведений искусства – картин, антиквариата, оружия, – сокровищ из всех покоренных Германией стран. Эта акция была закодирована как «Миссия Линца» и возглавлялась известным искусствоведом и знатоком старого итальянского и нидерландского искусства профессором Гансом Поссэ…
Для того же Музея шпионажа Джонни взялся делать видеофильм об Маркусе Вольфе. С помощью киносъемочной группы из США он приступил к работе с Маркусом, которого настраивал на доверительные беседы обо всем, что могло бы «заинтересовать его внуков», – кстати, неплохой технический прием. Так возник ролик, хранящийся у Вольфа, который я смог просмотреть: в течение многих часов Джонни безжалостно интервьюировал Маркуса. В отличие от остальных документалистов-«киношников» Джонни удалось своим американским наивным любопытством и сдержанным участием в беседах вытянуть из Вольфа самые блистательные и откровенные повествования о «секретной» жизни руководителей «Штази». Для американца Маркус казался живым свидетелем событий и знаменательной фигурой эпохи «холодной войны». А непосредственное прикосновение к реальным скрижалям истории будоражило кровь американца большими дозами адреналина.
Надо отдать должное: Вольф провел свои сессии на высоте, в этих продолжительных беседах с Джонни ему удалось не только донести собственную позицию, но и взгляды исторических персоналий, а главное – мотивы действий разведчиков по обе стороны баррикад: НАТО и Варшавского пакта.
Сложно было сформулировать такое понятие, как доверие в разведке и как его завоевывать. Время, профессиональный опыт – вот реальные козыри, или ключи, к этим важным проблемам. И все же интуиция в службе разведки – главное качество в профессии разведчика. Нередко возникали вопросы, когда речь шла о надежности контакта. Тогда я спрашивал: представь себе – война и ты получаешь задание пойти в разведку за линию фронта. Пойдешь с этим человеком? Даже когда речь шла об офицерах высокого ранга из центрального аппарата, я ставил перед собой этот классический вопрос. И не всегда положительно оценивал испытуемого.
Конечно, я не мог быть уверенным в том, что все досконально знаю о деятельности Джонни на службе своей страны. Из его рассказов я понял, что наш американский друг был не так уж далек от спецслужб США, поскольку многие рискованные сделки с оружием без благословения ЦРУ были попросту невозможны. Во время рассказов о своих трудностях с правосудием наш янки мимоходом упомянул имя скандально-известного подполковника Нортона, который своими масштабными сделками с оружием привлек внимание мировой прессы. Из снисходительных замечаний о бюрократах, которые есть во всех административных аппаратах и на Востоке, и на Западе, можно было догадаться, что у него были малоприятные конфликты. Но Джонни не детализировал событий, о которых упоминал.
Естественно, Джонни ожидал таких же недомолвок и от Маркуса Вольфа и что тот поостережется раскрывать бывшему противнику государственные тайны времен своей работы в спецслужбах ГДР. Дружба и взаимное доверие, возникшие у Маркуса и Джонни за то недолгое, но бурное время их знакомства, строились на сугубо личной основе, весьма далекой от их прежней деятельности. Глядя на их взаимоотношения, я почему-то был уверен, что Джонни никогда не предаст Маркуса, не подставит его и не бросит в беде. Это было традиционное поведение бывших классических противников…
VI. Это было убийство
Cui bono?[25]
Превратившись в Ганса Фрайера, агента по недвижимости из Франкфурта-на-Майне, я приступил к следующей операции «Голубки», где многое, а в особенности прецедент с гибелью нашего агента Хантера, было непонятным…
С Келли и Бастианом я познакомился еще в прошлые свои командировки в Зальцбург на международный «Урановый конгресс». Затем мы мимолетно встречались в Берлине на конференции «Жертвы облучения», причем жили недалеко друг от друга, в комфортабельном отеле Кемпински. Погода в столице стояла тогда на редкость солнечная и теплая. Герд и Петра смотрелись очаровательно, были в хорошей форме. Келли была в ударе, дважды выступала с докладами, давала интервью по ТВ, виделась с друзьями и подругами по движению «зеленых».
Перед нашей новой встречей я созвонился с Келли, мы обменялись обычными фразами. Петра пригласила меня к себе в гости, в Танненбуш под Бонном, в свой шикарный особняк. Причем предупредила, что днем она с Гердом бывают в отъезде, а вечером и ночью – на месте. И чтобы я не церемонился и приезжал в любое удобное для меня время. Если я их не застану, то соседка Розмари Лоттерс, дружившая с Келли и Бастианом и жившая рядом, поможет мне попасть в особняк. Но последняя фраза ее была сказана для вида, поскольку она знала, что у меня есть ключи, а войти в особняк я могу самостоятельно в любой момент.
До боннского турне у меня было время, чтобы внести кое-какие коррективы в планы по предстоящему мероприятию за мир «Акции благоразумия». Западные и восточные «зеленые» должны были идти под общим флагом. На сей раз мне повезло: координатор гринписовцев Теодор Бэр тогда был в Берлине, и мы с ним повстречались в их штаб-квартире в здании на Тулпенфельд. Если руководитель союза «зеленых» Бэр торопил проведение акции, то генерал Бастиан, наоборот, – постоянно притормаживал, и мероприятие откладывалось на более поздний срок. Из-за разногласий во взглядах. На меня была возложена дополнительная миссия консолидатора и катализатора событий.
С генералом Гердом Бастианом мы договорились о том, что нужные мне списки и бумаги я заберу у них в Танненбуше – где-нибудь через пару недель. Документы будут лежать в небольшой картонной коробке из-под ножного насоса для надувного матраца, за первым рядом книг на стеллаже, рядом с подборкой журналов «Нейшнл Джиогрэфик» за нынешний год…
В Бонн я приехал довольно поздно и, взяв напрокат неброский «фольксваген», отправился в небольшое предместье бывшей столицы ФРГ Танненбуш. Дорогу я знал по прежним приездам в гости к этой очаровательной «политической паре Германии», как их частенько называли в прессе…
Отшумел первый месяц осени, заканчивалась первая декада октября. Но здесь, на западе Германии, было еще по-летнему тепло. Правда, погода портилась, стал накрапывать мелкий дождь, но стрекот придорожных кузнечиков, залетавших через приоткрытое окно, создавал иллюзию летнего благоденствия…
Поскольку я уже не раз бывал у Келли, профессиональная осторожность подсказала мне поставить свой «фольксваген» метров за двести от ее особняка на Свинемюндерштрассе и в таком ракурсе, чтобы машина не вызывала каких-либо подозрений. А сам пешком направился к апартаментам Келли.
Дом Петры со стороны казался неприступной крепостью. На всех окнах и дверях висели предупредительные тексты: «Просьба не открывать. Оглушительная сигнализация». Кроме того, еще этой весной Петра заказала провести дополнительную проводку в саду – световую сигнализацию на манер ограничительного барьера. Тогдашняя мнительность и всякие там страхи были господствующими моментами в ее насыщенной событиями общественно-политической жизни. И как оказалось, не напрасно…