Армия французская, прибывшая в Константинополь после германской армии, выказала более умеренности и дисциплины. Жители Венгрии принимали французов как братьев; военная палатка Людовика VII сделалась прибежищем для венгерцев, страдавших от междоусобной войны, и тогда-то молодой монарх высказал эти прекрасные слова: «Жилище государя есть храм, и подножие ног его – алтарь». Послы Мануила являлись приветствовать французского короля, но их низкая лесть возмущала французскую гордость. Император Греческий трепетал в своем дворце; по его повелению все знатнейшие лица империи встретили короля Французского у ворот константинопольских; но король, жалея встревоженного Мануила, опередил свою армию и без всякой свиты явился в императорский дворец. Пребывание Людовика VII со своими баронами в Константинополе было поводом к постоянным празднествам; ежедневно император расточал заявления своей преданности делу французских крестоносцев; но неискренность этих заявлений вскоре обнаружилась: крестоносцы узнали, что Мануил поддерживает дружеские отношения с султаном Иконийским и что их военные распоряжения передаются туркам.
Велико было негодование французских знатных владетелей при этом известии, и когда император выразил желание, чтобы они почтили его так же, как и вожди первого крестового похода, и чтобы они передали в его руки древние греческие города, которые они покорят своей власти, то вместо ответа на такое предложение на совете было предложено овладеть Константинополем. Епископ Лангрский обратился с речью к присутствующим, напомнил им о ловушках и засадах, которыми греки везде обставляли путь крестоносцев; он представил Константинополь как несносную преграду между латинянами и их братьями на Востоке и сказал, что следует наконец проложить свободный путь в Азию. «Греки, – сказал наконец епископ Лангрский, – допустили до того, что турки захватили Гроб Господень и все христианские города на Востоке; они не сумеют защитить и Константинополя; их позорная слабость откроет когда-нибудь неверным дорогу на Запад. Воины Мануила не могли выносить даже вида французских крестоносцев: почему же крестоносцам не утвердить своего владычества в этой столице, куда, по-видимому, Сам Бог призывает их?» В этих словах выражались политические соображения, но и голос религии не безмолвствовал на совете; крестоносцы шли в Азию, чтобы искупить свои прегрешения, а не ради того, чтобы подчинить своей власти Константинополь; они приняли Крест, но Бог не вручал им меча Своего правосудия. Следует вспомнить, что Готтфрид дал точно такой же ответ князьям-вождям первого крестового похода, когда они предлагали овладеть Византией; таким образом, священное для франков чувство чести во второй раз спасло столицу Греческой империи.
Армия Людовика VII перешла на другую сторону Босфора, вступила в Вифинию и стала лагерем на берегу Аскалонского озера, поблизости Никеи. В это время произошло солнечное затмение, и суеверная толпа увидела в этом явлении роковое предзнаменование. Не напрасно встревожились пилигримы: вскоре до них дошла весть о полном поражении германцев.
Отряды Конрада выступили из Никеи в Иконию. Обманутые греками, которые служили им проводниками, они запаслись продовольствием не больше как на неделю: их уверили, что этого времени будет достаточно, чтобы дойти до Иконии. Но через неделю все запасы были истощены, а вместо того, чтобы дойти до богатой столицы Ликаонии, германцы оказались как бы затерянными среди пустынной местности, не представлявшей даже никаких дорог. Еще три дня пробирались они по неизвестным им горам, и тут-то на императорскую армию напали несметные толпы турок; это были горы, находящиеся вблизи Лаодикеи. Германские пилигримы, ослабевшие уже от голода и от тяжелого пути, внезапно решились на отступление; но это отступление, приведшее германцев обратно в Никею, было постоянным их поражением в продолжение нескольких дней. Император Конрад был ранен двумя стрелами; больше тридцати тысяч германцев погибли от голода на константинопольской дороге. Таким образом исчезла эта армия, столь многочисленная при выходе из Германии, что, как говорится в летописи, и реки были не довольно длинны, и поля не довольно пространны, чтобы доставить ей свободное передвижение.
Король Французский выехал навстречу императору и плакал вместе с ним о несчастной участи германских крестоносцев. Конрад приписывал все эти бедствия коварству Мануила, но он должен был бы винить и самого себя в недостатке осторожности. Оба монарха возобновили клятву идти вместе в Палестину, но большинство германских баронов, которые лишились всего, долго не могли следовать за французской армией. Сам Конрад, имея только небольшое число воинов, расстался в скором времени с королем французским и возвратился в Константинополь, где Мануил встретил его тем радостнее, чем более видел его униженным и унылым.
Не желая забираться в глубь Малой Азии, Людовик VII следовал вдоль морского берега; дорога эта была трудная, перерезанная речками и потоками и шла посреди скалистых холмов и тесных проходов. Перейдя за Мраморное море и за Геллеспонт, пилигримы прошли через владения Пергама и Смирны и остановились в Эфесе, и здесь Людовик принял несколько посольств от греческого императора: иные возвещали королю Французскому о близости неприятеля и приглашали его принять приют в крепостях, принадлежащих империи, другие угрожали ему мщением греков за насильственное вторжение в их земли. Людовик VII отнесся с пренебрежением к послам императора и не обратил внимания на их угрозы; продолжая свой путь по направлению к востоку, армия расположилась лагерем в долине, называемой в летописи Децервион (ныне Уади Техикалесси – долина козьего замка); палатки были расставлены по берегам Каистра; тут отпраздновали дни Рождества Христова и потом выступили в Лаодикею.
Здесь произошел самый славный подвиг оружия во время крестового похода Людовика VII, именно – победа, одержанная на берегах Меандра, через который следовало перейти, чтобы достигнуть Лаодикеи. Неприятель обступил равнину вдоль Меандра и Тралльсские горы, ныне Гюзель-Хиссар; главные силы мусульманские заняли брод через реку, чтобы не допустить до него французов. Людовик VII выстроил свои батальоны в полном порядке, поместил обоз и слабейших пилигримов посреди войска, авангард, арьергард и фланги армии поставил под защиту надежнейших рыцарей. И в таком порядке крестоносцы начали медленно поступать к равнине, сохраняя все-таки оборонительное положение. Но король, тревожимый постоянно неприятелем, принял намерение вступить в решительную битву и направился к броду, занятому мусульманами.
Едва успели несколько рыцарей перейти через Меандр, как страх охватил неприятельскую армию. В это же время последовало нападение на турецкую армию с разных сторон; победа над нею была немедленно одержана, и оба берега Меандра покрылись трупами. Король Французский бросился на мусульман, которые тревожили арьергард армии, и преследовал их до самых гор. Большинство турок, избежавших смерти, укрылись в Антиохетте, ныне Иени-Шер-Калесси, находившейся недалеко от того места, где французы перешли вброд Меандр. Несмотря на дождь из стрел, которыми осыпана была христианская армия в этом славном переходе, она не потеряла ни одного человека; только рыцарь Милон Ножанский, ко всеобщему сожалению, утонул, переплывая через реку.
Жители Лаодикеи, известной в летописях франков под именем Лалиш – города, находившегося на р. Лике и от которого остались теперь только два холма, покрытые развалинами, – пришли в ужас, узнав о приближении победоносных крестоносцев, и обратились в бегство. Людовику VII пришлось проходить через опустевший город. Он направился к Саталии, пробираясь по страшным утесам Кадмской горы, называемой по-турецки Бабадаг. По горе этой, по которой пришлось переходить пилигримам и которую Одон Дейльский называет «проклятой горой», не было проложено дорог; с одной стороны ее возвышались громадные скалы в виде длинной, высокой и отвесной стены, с другой стороны была бездонная пропасть, по краю которой нужно было пробираться через узкий, покатый, чрезвычайно опасный проход.
Людовик VII послал вперед Жофруа Ранконского, владетеля Тайльбургского, и графа Морьеннского, брата короля; вступление в этот проход было отложено до следующего дня; авангарду было приказано выжидать прибытия остальной части армии. Король, предполагая встретить турок в этом проходе, желал, чтобы части войска не разъединялись, но оставались в виду одна у другой; авангард же, забывая распоряжение короля, перешел через проход и расставил палатки по другую сторону горы. Людовик VII остался один со своим отрядом для охранения толпы пилигримов и обоза армии. Турки, разумеется, воспользовались разъединением армии, чтобы успешнее напасть на арьергард, которому и без того трудно было бороться с естественными препятствиями этой местности. Можно представить себе этих пилигримов, пробирающихся по краю бездны – под стрелами преследовавших их мусульман и греков! Только и слышно было падение людей, лошадей и мулов; и пропасть поглощала останки христианских воинов…
Алиенора (Элеонора) Аквитанская
История останавливается здесь в благоговении перед трогательным и мужественным самоотвержением Людовика VII среди этих горных пропастей, куда валился его народ, как бессильное стадо. Забывая самого себя ради погибающего народа, – говорит летописец, очевидец событий, – король бросился в ряды мусульманского войска и при неимоверных усилиях достиг спасения множества пилигримов. Арьергарду пришлось выдерживать нападение неприятеля во сто раз многочисленнее его; свита короля вся погибла во время этой схватки. Людовик, не изменяя своему царскому сердцу, – говорит летописец, – ухватился за ветви дерева и бросился на вершину одного утеса; тут, защищенный кирасой своей от турецких стрел и стоя на своем утесе, как на стене или на укрепленной башне, король Французский продолжал рубить головы и руки тем, кто на него нападал. Этот день великих подвигов и великих бедствий составляет прекраснейшую страницу в жизни Людовика VII.
На другой день, когда присоединилась к авангарду уцелевшая часть крестоносцев, составлявших арьергард, король французский, которого считали погибшим, был принят с полнейшим восторгом. Против Жофруа Ранконского поднялся общий ропот. Монарх счел бесполезным наказывать его за непоправимую ошибку и ограничился назначением на его место одного старого воина, по имени Жильбер, искусство и храбрость которого были известны всей армии. Этот новый вождь разделил начальствование над войском с Евраром Баррским, великим магистром Храмовников.
Переход от Бабадага до Саталии, составляющий не более пятидесяти миль, потребовал однако же двенадцать суток, так как тут приходилось идти по гористой, бесплодной и пустынной местности, а также потому, что пилигримы, терпя недостаток в продовольствии, мучимые голодом, подвигались медленно. Сверх того войску приходилось бороться и с нападениями турок, и с суровостью наступившего холодного времени года. Но оно с успехом выдержало четыре битвы, несмотря на бедственное состояние, в которое было приведено продолжительными лишениями и постоянными проливными дождями.
В Саталии французская армия надеялась встретить конец своим страданиям. Напрасная надежда! Новые бедствия ожидали крестоносцев под стенами этого города, обитаемого греками. Холодное время года еще не миновало, и толпа полунагих пилигримов должна была оставаться в лагере по соседству с городом, подвергаясь ежедневно опасности погибнуть от холода, голода или меча. Ничто не может служить лучшим доказательством плачевного состояния французских крестоносцев, как эта тупая покорность их, которая препятствовала им овладеть городом, запертым для них жестокими жителями. Однако же, встревоженный ропотом отчаяния, доходившим до его слуха, правитель Саталии предложил Людовику VII суда для отправления в обратный путь крестоносцев. Это предложение было принято, но после пятидневного ожидания прибывшие суда оказались не довольно велики и не довольно многочисленны, чтобы перевезти всю французскую армию.
Людовик VII, чтобы ободрить упавших духом и предупредить несчастья, утешал их как мог и доставлял денежные пособия. Для начальствования над теми, для кого не нашлось места на судах, он избрал Тьерри, графа Фландрского, и Аршамбо Бурбонского; он доставил правителю Саталии пятьдесят серебряных марок для содержания больных, оставшихся в городе, и для провода сухопутного войска до берегов Киликии. И когда, в сопровождении королевы Элеоноры, знатнейших рыцарей и остатков своей конницы, он отъезжал от берега, то не мог смотреть без слез на крестоносцев, оставшихся на берегу. Эти несчастные крестоносцы, которые должны были сухим путем добраться до Тарса, напрасно ждали обещанных им конвоя и проводников: жестокий правитель Саталии изменил своему честному слову, и этот бедный народ, прибывший из Франции, весь перемер от болезней и голода под стенами или за оградой христианского города. Те же из них, которые были помоложе и посильнее, не захотели погибнуть жалкой смертью в своих палатках; мусульмане были недалеко, и эти доблестные крестоносцы погибли славной смертью в битвах с ними за Крест. Волны Цестия и Евримедона принесли в Караманское море тысячи христианских трупов.
После трехнедельного плавания флот Людовика VII прибыл к устью Оронта, в гавань св. Симеона. Раймонд Пуатьерский, правитель Антиохии, радостно приветствовал короля Французского.
Он устроил несколько праздников, на которых блистала королева Элеонора, побуждения которой к паломничеству были не совсем благочестивого и смиренного свойства. Много европейских дам знатного происхождения было тогда в Антиохии; между ними отличались: графиня Тулузская, графиня Блоасская, Сибилла Фландрская, Маврила, графиня де-Росси, Талькерия, герцогиня Бульонская.
Раймонд Пуатьерский, не теряя из виду своих интересов как властителя, пожелал присоединить французских крестоносцев к своим предприятиям против мусульман Тигрских и Евфратских; он предложил Людовику VII осаду городов Алеппо и Шайзара; обладание этими двумя крепостями должно было предупредить вторжение мусульман и обеспечить продолжительность существования христианских колоний. Главной заботой правителя антиохийского было ослабить могущество Нуреддина. Но воины, прибывшие с Запада, не знакомые ни с положением латинских колоний, ни с могуществом их неприятелей, не способны были понять значение политических соображений Раймонда Пуатьерского. Вообще, Людовик VII приехал на Восток исключительно вследствие религиозных побуждений; прежде всего он желал посетить святые места и отказался от участия в предлагаемой войне.
Князь Антиохийский, восхваляемый в летописях как человек сладкоречивый и чрезвычайно любезный, решил, чтобы удовольствия послужили в пользу его планов; он задумал убедить королеву Элеонору продолжить свое пребывание на берегах Оронта. В это время была весна; вид полей долины Антиохийской дополнил действие красноречия Раймонда. Королева Элеонора, упоенная поклонением изнеженного двора, начала упрашивать Людовика отложить путешествие в священный город. Настояния Элеоноры возбудили подозрение короля, который, наконец, чувствуя себя оскорбленным и как монарх, и как супруг, ускорил свой отъезд и принужден был увезти жену свою тайным образом и в ночное время возвратился с нею в свой лагерь. Людовик VII не мог забыть поведения Элеоноры, опозорившего ее и в глазах христиан, и в глазах неверных; он отказался от нее впоследствии, и она вышла замуж за Генриха II. Этот брак, посредством которого герцогство Гвиеннь присоединилось к Англии, был одним из несчастнейших последствий второго крестового похода.
Людовик VII, уступая желаниям короля и баронов иерусалимских, поспешил отправиться в Палестину и был принят в священном городе с величайшим восторгом. Около этого же времени прибыл в Палестину император Конрад, в качестве простого пилигрима и в сопровождении только нескольких баронов. Оба монарха европейские, встретясь в Иерусалиме, оплакивали бедствия своего похода. Молодой Бальдуин III, горя нетерпением увеличить пределы своего королевства, воспользовался присутствием европейских крестоносцев, чтобы начать войну. В Птолемаиде было назначено собрание; тут были: король французский, император Конрад, молодой король Иерусалимский, бароны, рыцари и высшие духовные чины. Во время этого многолюдного собрания решено было начать осаду Дамаска, овладение которым обещало победителю богатую военную добычу; завоевание этой крепости должно было также составить надежную защиту для королевства Иерусалимского. Здесь следует заметить, что хотя поводом к соединению сил Запада под знаменами Людовика VII и Конрада и было благочестивое желание возмездия за бедствия Эдессы, но об Эдессе не было и помину во все продолжение этого крестового похода.