При этих словах Корнилов внимательно посмотрел на Попова, тот сощурился и смущенно отвел глаза в сторону. Наступила напряженная пауза.
– Я не могу этого сделать! – вдруг решительно и круто заявил Попов.
– Почему, разрешите вас спросить?
– Потому, что я не могу покинуть территорию Донской области и идти куда-то на Кубань. В районе зимовников мы переждем события. Разлив Дона не позволит красным перейти к активным действиям. Район зимовников весьма обеспечен фуражом и хлебом, здесь мы сможем развить партизанское движение. К тому же есть еще один сугубо важный фактор, и мы, командование Донской армии, не можем его не учитывать: это настроение наших казаков.
Попов, оглядел всех присутствующих тяжелым взглядом и, повысив голос, продолжал:
– В том случае, если мы повернем на Кубань, появится опасность распадения отряда. Казаки могут не пойти. Да и настроение кубанского казачества вселяет в меня немалые опасения. Я полагаю, что, исходя из вышеизложенного, Добровольческой армии было бы благоразумнее идти не на Кубань, а вместе с донским отрядом двинуться в задонские степи. Там она оправится, пользуясь передышкой, и к весне пополниться новыми силами из России.
Атаман закончил свою речь и грузно сел в кресло. Корнилов задумался. Еще вчера он рассуждал так же, как генерал Попов, и только упорное оспаривание его мнения Алексеевым заставило генерала принять решение идти на Кубань. И вот теперь неожиданная помощь в лице Попова давала возможность вернуться к изначальному плану. Корнилову хотелось сказать, что в доводах Попова есть резон, но вместо слова «да», командующий произнес:
– Нет! Нет смысла идти в зимовники. Нас около шести тысяч с беженцами…
Корнилов предупредительно посмотрел на Алексеева. Видно было, что он все еще колеблется в выборе направления и ищет подтверждение своих слов у другого авторитета. И старый генерал, привыкший кратко и четно изъясняться, в нескольких фразах высказался в пользу похода на Екатеринодар.
– В данном направлении нам легче всего прорвать большевистское кольцо и соединиться с отрядом Покровского, действующего под Екатеринодаром, – закончил он.
Но тут вдруг прозвучало противоположное мнение.
– А если это не удастся, Михаил Васильевич? – осторожно спросил генерал Лукомский.
– Даже если мы не пробьемся к Екатеринодару, у нас остается возможность дойти до Кавказских гор и распылить армию.
Алексеева поддержали Романовский и Марков. Однако Лукомский решил выровнять весы.
– Я все же склонен поддержать предложение генерала Попова, – заявил он. Поход на Кубань сопряжен с большими трудностями. Прежде всего нам придется два раза пересекать железную дорогу. Бронированные поезда большевиков перекроют нам путь. Будет трудно перейти с тяжелым обозом и массой раненых. Затем мне непонятно: откуда такая уверенность, что кубанское казачество пойдет за нами? Мы в этом уже убедились на горьком примере донского казачества. Кубанцы болеют той же заразой, какую принесли домой с фронта донские полки. Они могут быть враждебно настроенными. Я еще раз повторяю, что целесообразнее идти на восток, в степи.
Корнилов опять глубоко задумался, он уже не был так непреклонен и уверен в движении на Кубань.
– Хорошо, я еще раз взвешу все мнения, оценю обстановку и приму окончательное решение завтра. Вам, генерал Попов, я пришлю вестового, – закончил совещание командующий.
Попов с Сидориным, звеня шпорами, вышли на крыльцо, где им подали лошадей. Один из офицеров сопровождения подошел к Сидорину и шепотом спросил:
– Ну что, господин полковник?
– Неплохо, Изварин, – с бодростью в голосе ответил Сидорин. – Наш отказался идти на Кубань.
К Изварину подошел офицер из конвоя и спросил:
– Какие известия, есаул?
– Все чудно, сотник, – ответил тот. – Мы не пойдем с кадетами. Донское казачество не должно упустить свой исторический шанс избавиться от политической опеки Москвы. Мы восстановим свои порядки, уничтоженные русскими царями…
На следующий день после встречи с Поповым Корнилов, еще раз взвесив все риски походов в Сальские степи и на Кубань, принял окончательное решение – идти на Кубань. Вестовой, информировавший генерала Попова о выборе командующего, в тот же день привез ответ, что казачий отряд не присоединится к Добровольческой армии.
Реорганизация армии
За четыре дня стояния Добровольческой армии в станице Ольгинской к ней присоединились еще несколько казачьих партизанских отрядов и прибывшие из Ростова и новочеркасских лазаретов офицеры. Большинство из них были еще больны и пополнили собой лишь обоз с ранеными. Но тем не менее число боеспособных добровольцев приблизилось к 4 тыс. чел. А всего с обозом и беженцами в станице Ольгинской скопилось более 6 тыс. чел.
Выступление из Ольгинской было назначено на 15 февраля. Своим приказом Корнилов реорганизовал армию.
Помощником командующего армии Корнилов назначил генерала Деникина, начальником штаба – генерала Романовского, Алексеев остался при тыловом и финансовом обеспечении армии. Начальником снабжения или обоза был назначен генерал Эльснер. Генералы Лукомский6 и еще раньше Эрдели были направлены на Кубань для установления связи с Кубанским атаманом и добровольческими отрядами.
Малочисленная конница была сведена в три отряда: полковника Глазенепа (из донских партизанских отрядов), полковника Гершельмана (из регулярной кавалерии) и полковника Корнилова (из бывших частей Чернецова).
Пехота была сведена в 3 полка и 2 батальона. Основной ударной силой был 1-й Офицерский полк под командованием генерала Маркова – из трех офицерских рот, кавказского дивизиона и морской роты. Далее шел Корниловский полк под командованием полковника Неженцева, состоявший из кадровых ударников, частей Георгиевского полка и партизанского отряда полковника Симановского. Пешие донские партизанские отряды были сведены в Партизанский полк под командованием генерала Богаевского. Из юнкеров и Ростовского полка, состоявшего большей частью из ростовских студентов, был сформирован Юнкерский батальон под командованием генерала Боровского. Инженерный батальон состоял из чехов и словаков под командование капитана Неметчика. Артиллерия армии имела всего лишь четыре батареи по два орудия и 700 снарядов. Командовал ею полковник Икишев.
Как было видно, Добровольческая армия набирала вес и покрывала свою малочисленность словами «полки», «батальоны», «батареи», на самом деле в два-три раза уменьшенными от штатного расписания.
Огромному обозу беженцев было приказано оставить армию, теперь они могли спастись, рассредоточившись по станицам или поодиночке пробираясь в Россию. Все равно набралось много штатских, для которых пришлось сделать исключение. Среди них – бывший председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, князь Н.Н. Львов, издатели братья Суворины, профессора Донского политехнического института и другие. В обозе 250 раненых, оружие, снаряды.
Сомнительным, но необходимым было смешивание офицеров с казаками, которых казаки за глаза называли «кадетами», юнкеров со студентами, которых юнкера считали «социалистами». Кадровых и фронтовых офицеров было не много более тысячи человек. Генерал Марков, обращаясь к офицерам своего полка, сказал: «Не много же вас здесь. По правде говоря, из трехсоттысячного офицерского корпуса я ожидал увидеть больше. Но не огорчайтесь. Я глубоко убежден, что даже с такими малыми силами мы совершим великие дела».
13 февраля армия обрела собственное знамя. Это был большой бело-сине-красный национальный флаг с вышитым поверх словом «ОТЕЧЕСТВО».
Из Ольгинской армия выступила пасмурным морозным утром 14 февраля. Корнилов, сидя верхом со знаменщиком, пропускал части перед собой. Войска, проходя мимо командующего, кричали: «Здравия желаем, Ваше Высокопревосходитьльство!»
Шесть дней (88 верст) небольшая, но жаждавшая великих дел армия Корнилова двигалась на юго-восток от станицы Ольгинской до станицы Егорлыкской. Корнилов на маленькой калмыцкой лошади двигался то впереди, то позади своего воинства. Перед въездом в Егорлыцкую Корнилов встречал армию. У молодых добровольцев горели глаза, старики подтягивались при виде сумрачной фигуры командующего. В колонне веселое настроение, даже среди раненых смех и шутки. Обоз за эти 6 дней без боев пополнился более чем на 60 «раненых».
Но чем дальше, тем веселья становилось меньше. В последней донской станице, Егорлыкской, корниловцев встретили приветливо, с блинами и угощениями, а дальше начиналось Ставрополье, бурлившее большевизмом и занятое частями ушедшей с Кавказского фронта 39-й пехотной дивизии. Еще два года назад эта дивизия была элитой Кавказского фронта, участницей всех легендарных сражений, которые выигрывала армия Н.Н. Юденича. Сейчас под командованием А.И. Автономова она стала оплотом советской власти на Ставрополье.
У деревни Лежанка путь добровольцам преградил пробольшевистски настроенный Дербенский полк с артиллерией. Корнилов наутро 21 февраля отдал приказ выбить большевиков из Лежанки.
Накануне боя обычно бойцы вспоминают минувшую жизнь: кто знает, удастся ли пережить новый день? Вспоминал прожитые годы и Лавр Георгиевич.
Корнилов: начало жизненного пути
Свою военную карьеру он, сын сибирского казака, сделал сам. «Лавр, ты родился в сорочке…», – вспомнил он слова своей сестры Анны. Лавр был четвертым ребенком в семье7. В 1872 году Корниловы переехали в станицу Каркалинскую, откуда и вышел род Корниловых8. С детства в семье на него возлагали большие надежды. Никто Каркалинской не учился так блестяще, как сын хорунжего Егора Николаевича Корнилова9 и казашки Марьям (Марии Ивановны)10, принявшей православие и вышедшей замуж за потомственного казака. Видно, от матери Лавр унаследовал азиатский тип внешности – маленький рост, скуластость и узкие глаза. С первых шагов он был гордостью семьи. Блестяще окончил церковно-приходскую школу, потом учился в Сибирском кадетском корпусе, что в городе Омске. 13-летнего юношу приняли в корпус лишь «приходящим», так как он не сдал экзамен по французскому языку. Да как можно было найти репетиторов в казахской степи? Однако новый воспитанник после года обучения своей настойчивостью и отличными аттестациями добился перевода на «казённый кошт». За пять лет учебы своим трудолюбием и способностями Корнилов достиг высоких результатов и выпускался из корпуса с отличными оценками, особенно по математике, и с хорошей характеристикой. В его характеристике писалось: «Скромен, откровенен, правдив, трудолюбив и постоянно с охотою помогает товарищам в занятиях. Серьёзен. Послушен и строго исполнителен. К родным относится с любовью и часто пишет им письма. Со старшими почтителен и приветлив. Товарищами очень любим и оказывает на них доброе влияние…».
Вот уже тридцать лет прошло с тех пор, как 18-летний Корнилов окончил корпус. Теперь в его в воинстве каждый десятый такой же, каким он был в молодости: правдивым, трудолюбивым, готовым выполнить любой приказ и сложить голову за товарищей и Отечество.
Человеку не дано выбирать Родину, родителей и время рождения. Но у каждого есть право выбора жизненного пути, даже когда твоя свобода ограничена обстоятельствами. Даже если тебя ведет судьба, все равно у каждого есть право выбора. Карьера военного – это судьба и выбор молодого Корнилова.
Сдав на «отлично» выпускные экзамены в Омском кадетском корпусе, Лавр получил право выбора дальнейшего обучения. Особые успехи в математике определи дальнейшую его судьбу: он поступил в Михайловское артиллерийское училище.
В августе 1889 года 19-летний Корнилов впервые приехал в Петербург. Здесь началась его самостоятельная жизнь. Отец уже не мог помогать Лавру деньгами, и он должен был сам зарабатывать себе на жизнь. Корнилов дает уроки математики и пишет статьи по зоогеографии, что приносит некоторый доход, часть которого он даже умудряется отсылать родителям.
В Михайловской артиллерийском училище, как и в кадетском корпусе, учёба шла на «отлично». Уже в марте 1890 года Корнилов стал училищным унтер-офицером. В ноябре 1891 года на последнем курсе училища Корнилов получил звание портупей-юнкера. Но способности способностями, а характер Корнилову пришлось проявлять тоже. Молодой юнкер показал однажды свою решительность и неуступчивость в прощении обид. Однажды один из офицеров училища позволил в адрес Корнилова обидную бестактность и тут же получил отпор. Взбешенный офицер уже хотел ударить юнкера по лицу, но невозмутимый юноша, сохраняя внешне ледяное спокойствие, опустил руку на эфес шашки, давая понять, что за свою честь намерен стоять до конца. Увидевший это начальник училища генерал Чернявский немедленно отозвал офицера, чем устранил инцидент. Учитывая таланты и всеобщее уважение, которым пользовался Корнилов, этот проступок ему простили…
4 августа 1892 года, за две недели до своего 22-летия Корнилов окончил училище по 1-му разряду и надел погоны подпоручика, став, таким образом, личным дворянином.
Можно было бы продолжать воспоминания и дальше, но усталость дня и ночь сморили командующего, глаза слипались и Корнилов вышел из воспоминаний, заснув наполовину в прошлом, наполовину в настоящем.
Бой за Лежанку
На следующий день, 21 февраля, Корнилов встал рано. Было еще по-зимнему темно. Выехав с адъютантами и конвоем текинцев за окраину станицы Егорлыцкой, командующий с гребня стал наблюдать, как разворачивался бой за селение Лежанка, что в Ставрополье. Солнце полностью взошло к 9 часам. Утро был ясным и слегка морозным.
Офицерский полк наступал в авангарде по основной дороге, корниловцы пошли окраиной с правого фланга, в резерве оставались партизаны.
В подзорную трубу Корнилов наблюдал за марковцами. Они шли поротно и повзводно, при ротах старые и молодые полковники, при взводах тоже старшие офицеры. Впереди шел помощник командира полка, полковник Тимановский, он опирался на палку, с неизменной трубкой в зубах; израненный много раз, с сильно поврежденным позвоночником… Одну из рот вел полковник Кутепов, бывший командир Преображенского полка. Сухой, крепкий, со сдвинутой на затылок фуражкой. В рядах много безусой молодежи – беспечной и жизнерадостной. Вдоль колонны проскакал генерал Марков в направление к головному отряду.
Вдруг прогремел глухой выстрел, и высокий разрыв шрапнели взметнулся перед колонной марковцев. Корнилов увидел, как офицерский полк развернулся в цепь и пошел в наступление – спокойно, не останавливаясь, прямо на деревню, затем скрылся за гребнем.
Корнилов перевел подзорную трубу на Лежанку. Раскинувшееся широко село опоясано линиями окопов. У самой церкви стоит большевистская батарея и беспорядочно разбрасывает снаряды вдоль дороги. Ружейный и пулеметный огонь раздается все чаще. Цепи марковцев остановились и залегли. Перед ними болотистая и незамерзшая речка. Вправо от них, в обход, двинулся Корниловский полк. А вдоль большой дороги совершенно открыто юнкера подполковника Миончинского подводят орудия прямо в цепи под огнем неприятельских пулеметов. Скоро огонь батареи вызвал заметное движение в рядах противника. Наступление, однако, задерживается…
– Вперед! – приказывает Корнилов, и группа всадников с развернутым трехцветным флагом поскакала к позициям наступающих.
– Корнилов!
В рядах – волнение. Все взоры обращены туда, где виднеется фигура командующего.
Офицерский полк бросается в наступление в холодную, липкую грязь речки и переходит вброд на другой берег. Корниловцы входят в Лежанку с запада, там уже смятение, и скоро все селение и поле уже усеяно бегущими в панике людьми; мечутся повозки.
Корнилов с конвоем вошел в уже занятое село. Оно словно вымерло. По улицам валялись трупы. Жуткая тишина. Командующий занимает найденную для него адъютантами хату, а по селу раздается сухой треск ружейных выстрелов – начинается бессудная «ликвидация» большевиков.