«Воспоминания» о. Спиридона охватывают его жизнь с рождения до 1917 года, до отправки им «Исповеди…» на Поместный Собор в Москву. Завершаются они сообщением о полученном им благословении Патриарха Тихона «трудиться на благо Церкви Христовой». Некоторые сюжеты «Воспоминаний» уже появлялись в «Исповеди…», а также в текстах «Из виденного и пережитого», но здесь они представлены гораздо детальнее и со многими дополнительными линиями и сюжетными ответвлениями.
Отец Спиридон – внимательный наблюдатель и может быть вдохновенным увлекательным рассказчиком. В этих воспоминаниях много сочных и живых деталей религиозной жизни крестьянской России, афонского монашеского быта рубежа веков, российского миссионерства, старообрядческого мира, жизни сибирских каторжан, леденящих ужасов Первой мировой… Это ценные для любого историка и интересные широкому читателю срезы жизни той эпохи. Но ни в один момент автор не позволяет читателю отвлечься на исторический сюжет от самого себя, забыть об авторе и его драматических, неуемных, часто дерзких переживаниях – ни капли беспристрастности и взвешенности здесь вы не увидите. Каждая история, каждый момент – это рассказ не просто о какойто реальности, но всегда и прежде всего – о драматичном столкновении автора с ней. От энергичного и вопрошающего духа о. Спиридона, его саркастических или горьких замечаний читатель не отдохнет ни разу, как бы ему ни хотелось отодвинуть немного в сторону беспокойного рассказчика и побольше узнать о том, что он видел. Отец Спиридон – не 2объективный автор», он всегда говорит о себе, о впечатлениях, увиденных своими глазами и пропущенных сквозь свое сердце. Это потрясающе личное свидетельство, рассказ не о «временах и нравах», но о постоянной и донкихотской по сути войне, которую ведет с ними о. Спиридон.
Структура воспоминаний, хоть автор и стремится к упорядоченности, тоже далека от стройного течения слов и событий. Они разделены на параграфы (то озаглавленные автором, то нет[10]), совершенно неравномерные по объему. То это мелкие, дробные тексты на полстраницы, то огромный раздел (один § 113, «Нерчинская каторга», составляет 40 % всего текста). Внимание автора воспоминаний то надолго замирает на какихто событиях, целиком воспроизводя одну за другой произнесенные им проповеди и проведенные беседы, то стремительно проносится сквозь года почти без всяких остановок. Очевидно, что этих текстов не касалась упорядочивающей руки редактора (как в случае с публикацией в «Христианской мысли»), и они сохранили всю изначальную, подчас сырую, первозданность композиции и языка. Отбирать из них фрагменты для сборника было непростой задачей. При всех длиннотах текста в нем нет ничего незначительного – того, без чего можно легко обойтись. Тем не менее для более внятного знакомства читателя с «линией жизни» о. Спиридона мы решили останавливаться на основных, узловых моментах его духовной истории, главное внимание в подборке стараясь уделить моментам его духовного становления и выбора. За пределами сборника остались многочисленные боковые сюжеты, яркие впечатления автора о пребывании в Константинополе, его путешествии в Святую Землю и обратно, подробные рассказы о встречах и беседах на Нерчинской каторге.
Предупреждая вопросы читателей, скажем сразу, что мы не ставили перед собой цензорской задачи, не руководствовались намерением последовательно опускать чтото особенно «острое» и «сомнительное». Провокационных и горьких слов и сюжетов у о. Спиридона достаточно, но они в равной степени присутствуют и в отобранных текстах, и в тех, которые ждут полной публикации. Лишать его насильственной редактурой выстраданного права говорить своим голосом было бы слишком несправедливым к его памяти, – особенно с учетом тех злоключений, которые достались его рукописям.
В нашем сборнике последовательно расположенные фрагменты «Воспоминаний» перемежаются отрывками из «Дневника» о. Спиридона. Практически начисто лишенный бытовых подробностей и описаний, этот дневник представляет собой хронику (естественно, привязанную к датам церковного календаря) молитв и размышлений одного года его жизни (вероятнее всего, 1925 или 1926го – он мельком упоминает в тексте о своем пятидесятилетнем возрасте). Завершается дневник подробным описанием многодневного грандиозного виденияоткровения о конце света и Втором Пришествии, которое посещало о. Спиридона на протяжении нескольких недель. Это видение своим масштабом вызывает в памяти апокалиптические картины откровений средневековых визионеров, производя неизгладимое впечатление. В дневниковых молитвах о. Спиридона просыпается, казалось бы, давно покинувшая размеренное христианство древняя пламенная сила, испепеляющая страсть к Богу, мучительное стремление быть с Ним, раствориться в Его любви – и, как говорит сам о. Спиридон, «стать самой любовию к нему». Это стремление сердца освещает – нет, мучительно опаляет! – всю жизнь, все бытие о. Спиридона, вновь и вновь заставляя его повторять: «Хочу стать самой любовью к Тебе, Господь!»
Включение выдержек из этих молитвословий в повествовательную ткань «Воспоминаний» должно послужить иллюстрацией того почти постоянного экстатического «выхода из себя», в котором о. Спиридон пребывал, по его собственным признаниям, едва ли не с детства. В тексте воспоминаний читатель увидит множество свидетельств такого состояния, и, с нашей точки зрения, вполне оправдано с помощью этих вставных отрывков дать читателю почувствовать атмосферу непрекращающейся, напряженной, требовательной и вдохновенной его беседы с Богом. Эта смена ракурсов, сочетание отрывков, погружающих нас «внутрь» самоощущения героя, с хронологическим мемуарным повествованием, должно послужить созданию целостной картины жизни автора, как «внешней», событийной, так и «внутренней», духовной.
Не ставя при публикации объемных научных задач, мы позволили себе ограничиться минимальными поясняющими комментариями (большей частью – биографическими справками) и – в очень редких случаях – вставкой отдельных необходимых по смыслу слов (выделяемых квадратными скобками).
Вручая этот сборник читателю, мы надеемся, что он станет подлинной встречей с незаурядной личностью о. Спиридона, встречей впечатляюще яркой и честной. Эта встреча, несомненно, относится к числу тех, которые невозможно забыть.
Е. Агафонов
§ 1. Из моего раннего детства
Помню, как в один из дней моей отроческой жизни моя возлюбленная мама однажды шла со мною к своим родителям, которые в нашей Козинке жили от нашего дома далеко, на другом конце нашего большого села. И, ведя меня за руку, она говорила:
– Дитя мое, тяжело мне! Сердце мое обливается кровью (сама плачет), когда я подумаю: неужели ты, мой сынок, будешь точно таким же, как твой отец? О, лучше тогда мне видеть тебя мертвым во гробе, чем чтобы глаза мои смотрели на тебя такого. Ты сегодня слышал, как он ругал меня? Ты видел в это время его страшное, искаженное и черное лицо? Это все злоба его таким делает. О, злоба, злоба людская, злоба сатанинская! Ты весь мир обезобразила собою. Милый мой сынушка, хотя ты у меня еще маленький, еще тебе только три годочка, четвертый пошел, а я тебе, мое дитя, скажу: не ругайся! О, никогда не ругайся никаким дурным словом! Никогда ты, моя радость, и не сердись ни на кого, не бери ты ничего чужого, с голода умри, но куска хлеба без спроса не бери ни у кого. Это все грех, и Бог за это накажет тебя. Еще, мой сын, умоляю и прошу тебя ― никогда не кури табак, это также большой грех. Вот смотри на эти березки, мимо которых мы с тобой сейчас проходим. Какие же они беленькие, чистые да зелененькие, это они таковые только потому, что они никогда не ругаются, не сердятся, не воруют и не курят. Только от этого они таковые и есть. А вот слышишь? как птички поют?
– Слышу, ― ответил я.
– Ах, сын мой, если здесь на земле есть красивые белые березки, если здесь хорошо-хорошо поют птички, то, милый мой Егорушка, что же у Бога на небе-то есть? Там, мой мальчик, так хорошо, там так поют Ангелы Божии, что даже и говорить-то об этом невозможно! Нет слов об этом говорить: так там хорошо. Сынок мой! Ты у меня хоть и худенький мальчик, но ты не по своим годам смышленый. Скажу тебе, ― когда я забеременела тобою, ― я день и ночь молилась Богу и просила, чтобы Он, Всеблагостный, дал мне мальчика, и дал мне такого, который в своей жизни исполнял бы только одну волю Христову. И вот ты родился у меня. Когда ты родился, я думала, что я не вынесу, я умру от радости. Я поняла, что Бог услышал мою молитву, дал мне сына, и я поверила, что Бог внял моим молитвам. Радости моей не было границ, отчего я весь день беспрестанно целовала тебя, мою милую крошку, и своими горячими материнскими слезами смачивала твое нежное детское личико. Теперь у меня только одна радость ― это ты, мое милое дитя. Что-то из тебя будет, думаю я. А вдруг ты, мой сынок, будешь расти, и когда будешь взрослым, то точь-в-точь окажешься таким, как твой отец? Тогда-то что? Буду ли я тогда жива? О, сынушка мой, если ты будешь таким, то умри сейчас, сейчас же умри!
– Мама, ― говорю я ей, ― я буду точно таким, каким был Ориген!
– Какой Ориген? Я не знаю, сын мой, о ком ты говоришь?
Я не ответил ей ни слова. Мама снова сильно заплакала и, взяв меня на руки, сказала:
– Сын мой! Я хочу, чтобы ты весь принадлежал Господу Иисусу Христу. Ты знаешь, год тебе только был тогда, ты сильно болел у меня. Я же, трое суток не отходя от твоей кроватки, стояла и пламенно молилась Господу, чтобы ты выздоровел. И вот я увидела, что ты не поправляешься здоровьем, понесла тебя в церковь причастить. Во время Литургии со мной сделалось исступление. Я увидела, как какая-то иностранная женщина, одетая в длинное платье, лицо ее полузакрытое черной вуалью, вышла из алтаря, подошла ко мне, взяла тебя у меня и опять пошла с тобой в алтарь и там начала тебя кормить манной, а потом затворила все двери алтаря и осталась с тобой там. Когда я пришла в себя, то увидела, что ты у меня на руках; я возрадовалась очень, что ты со мной. О, сын мой, я ничего не хочу, как одного, чтобы ты всю жизнь свою служил Господу!
Вспоминая теперь все когда-либо, особенно в раннем моем детстве, сказанные моей возлюбленной матерью златые слова, я до глубины души благоговею перед ними и от избытка сердечной моей любви приношу блаженную благодарность Богу.
О, Творец мой! Ты Бог мой, но Бог непостижимый, неисследимый, вне всякого имени, всесущий Бог!
Ты Творец мой, но Творец невообразимый, безграничный, неизглаголанный, Ты единый Святой из святых, но Святой бесконечно выше и превосходнее всякой святости. Ты одна всесовершеннейшая всеблагость, но всеблагость бесконечно благостнее всякой благости. Ты одна божеская любовь, но такая любовь, которая бесконечно превосходит всякую любовь!
О, Боже! Как же я благодарен Тебе за то, что Ты создал меня человеком, могущим через человеколюбие Твое всегда мыслить о Тебе, тяготеть к Тебе и иметь в себе печать сознания о Тебе! Что было бы со мною, если бы Ты Свой образ не запечатлел во мне, если бы не вложил в меня от чрева матери моей познание о Тебе? Я был бы подобно животным, не ведущим Тебя, но теперь я, как человек, я весь одарен Тобою ведением о Тебе; а посему я всем своим существом тяготею к Тебе, благословляю Тебя, поклоняюсь Тебе и, как беспомощное, новорожденное дитя, только одним криком души моей взываю к Тебе:
«Бог мой, никогда не оставляй меня! Отец мой, будь всегда со мною! Мать моя! Всегда питай меня Собою, Создатель мой, не презирай меня! Творец мой, проникнись Своею любовью в меня. Царь мой! Не лишай меня твоего Царства. Владыка мой! Властвуй надо мною и во мне. Господь мой! Сделай меня безграничным океаном сущей огненной любви к Тебе. Милостивый Пастырь! Питай меня всегда Твоею святейшею волею. Богоотец мой! Сделай меня сыном Твоим. Бог славы! Я всем своим существом стремлюсь через свою преданность Тебе всегда вечно и бесконечно славить Тебя. Бог откровения! Открой Себя во мне всему моему существу, чтобы я всегда бесконечно и непрестанно прославлял Тебя».
§ 2. [Беседа с дедушкой Яковом][11]
Однажды моя мама повела меня к Меркулову, дедушке Якову, у которого собирались благочестивые странники и странницы и по вечерам занимались чтением житий святых, всякого рода душеполезных книг, пели псалмы и другие церковные песнопения. Меня же они учили произносить молитву «Отче наш». Я помню, как я слово за словом произносил эту молитву, но произносил ее нечисто, картавил. Через неделю после этого я уже свободно мог ее читать. Помню, как я радовался тому, что я уже наизусть знал эту молитву Господню, понимать же ее я не мог еще. В один из ближайших дней после этого я спросил ее:
– Мама, почему дедушка Яков называет эту молитву «Отче наш» ― Господней?
Мама тотчас взяла меня за руку и в тот же самый вечер повела меня к тому же самому дедушке Иакову.
Вхожу в его избу и вижу много мужчин и женщин; все сидят и за столом, и на лавках, и все слушают слово Божие. За столом же читал какую-то книгу седовласый и длиннобородый старец-странник. Слушал и я его. Из его чтения я только запомнил: «Христос есть наш Бог, в Нем наша жизнь». После же чтения вдруг все запели. Не помню, что они пели, но когда вслед за этим они запели «Отче наш», о, тогда мне было сразу понятно, что они поют, и мне было очень радостно. Кончили петь. Мама тогда подвела меня к этому благообразному старцу и сказала ему:
– Это мой сынок, он вот хочет знать самый смысл «Отче наш».
Тогда старец открыл свои уста и начал мне говорить так:
– Тебя как зовут?
– Георгий, ― ответил я.
Старец:
– Так вот, мой милый мальчик, «Отче наш» ― это значит Отец наш. И вот, когда ты читаешь эту молитву Христову, то ты самого Бога называешь своим отцом. Он отец всех людей. Не было бы людей, если бы Бог не был их отцом, если бы Он не сотворил их. Знаешь, мое дитя, тебя еще не было, а Он только подумал о тебе, что, мол, надо, чтобы маленький Георгий появился на земле, и вот от одной Его мысли ты появился. Но как ты чудесно появился! Ты первый раз появился в животе твоей матери, где Сам Бог сделал твою головку, образовал грудь, живот, спинку, ручки, ножки твои, и когда все это сделал, тогда вот ты появился на землю. Понимаешь, мой мальчик, что всего тебя только один Бог сделал, потому он и называется твоим Отцом и Отцом всех, потому что и все люди сделаны только одним Им. Мало того, мое дитя, что Бог Отец сделал всех, но вот и день, и ночь, которые ты видишь, ― это Он создал. Солнышко, месяц, звезды, облака, тучи, гром, молнию, дождь, снег, холод, тепло ― все это Он сделал. Всех лошадок, коровок, овечек, свинок, собачек, кошечек, птичек, бабочек, мошек ― все это Он сделал, и потому я тебе говорю, что Он Отец всех и всего.
Слушая это, я чувствовал, как слезы подкатывались к моему горлу, мне хотелось плакать от изумления перед всемогуществом Божиим. Тут я сразу понял, что значит «Отче наш». Странник же, продолжая говорить, перешел к слову «небо» в этой молитве, он коснулся святости имени Отца Небесного. Здесь, насколько я помню, он говорил так:
– Нужно святить имя Божие. «Да святится имя Твое» ― это значит ― надо так жить хорошо, и чисто, и богоугодно, чтобы отнюдь не делать никакого зла, чтобы не ругаться, никогда ни на кого чтобы не сердиться, чтобы не лгать, не обманывать, не брать ничего чужого, чтобы всегда ходить в Церковь Божию, часто молиться Богу, любить не только папу и маму, но и тех, кто тебя даже не любит, кто тебя обижает. Вот если ты так будешь жить, то имя Божие от твоей такой хорошей и доброй жизни будет святиться и славиться. Теперь ты послушай меня о том, что в этой же самой молитве нам говорится о том, чтобы как можно скорее Царство Божие было на земле. Тебе это непонятно теперь, но я постараюсь тебе объяснить так: в вашей семье кто хозяин? ― спросил меня странник.
– Дедушка Иван, ― ответил я.
– Так, ― сказал старец, ― а ты знаешь, кто у вас в селе староста?
– Знаю, ― ответил я, ― староста у нас Колуцкий (все улыбнулись).
– Вот этот-то Колуцкий, он хозяин над всем селом вашим.
Я с большим вниманием слушаю его.
– Теперь скажу тебе, мальчик, что кроме вашего села есть еще села, т. н. Березняки, Ильинское, Гремячки и другие. А там еще города. И вот над всеми таковыми селами и городами один хозяин ― это царь. Ты знаешь, как его зовут? ― спросил меня странник.
– Нет, не знаю, ― ответил я.
Мама подсказывает мне:
– Александр Александрович.
Старец:
– Так вот этот-то царь тоже есть хозяин над всем своим царством, над всей Россией. Бог же есть единственный хозяин над всей землей и над всем небом. Так вот, в этой молитве «Отче наш» говорится о том, чтобы все люди, все животные, все звери, и все птицы, и все бабочки, и все деревья, и самые день и ночь, и солнце, и вся земля, и все звезды, и все облака, и дождь, и снег, и тепло, и холод ― все было такое хозяйство Божие, такая общая семья, чтобы во всем этом хозяйстве хозяином был только один Бог и никто другой, и чтобы в этом хозяйстве никакого греха и никакого зла не было, чтобы и самой смерти в нем не было и чтобы одна только была воля Божия, чтобы Сам Бог всеми распоряжался и всеми повелевал, и чтобы все и всё Его одного слушали. Понимаешь, мой мальчик? ― спросил меня старец.