Жила там жена лётчика. Двухкомнатную квартиру снимала. Она к нему прилетела из Баку, зная, что он в Сальянах. К ней меня и поселили. Нам сказали, где столовая – так в ней питание было жидкое, для лётной работы негодное. И ребята ходили на реку ловить миног. Меня звали. А они – как змеи, эти миноги! Я думаю: нет, боже мой, буду голодать…
И ничего не купишь, хоть деньги и были (платили зарплату). Всё – по карточкам!
– А на чём вы выбрали летать?
– На всех самолётах, которые там были, кроме «Су-2». Это – единственный, который работал на касторке, на касторовом масле. Тогда говорили – «касторка прилетела, держитесь за животы». А так – выбирали любой самолёт.
– И на «И-16»?
– Мы там даже затеяли бой! Он – такой маленький, замечательный самолётик, такой вёрткий. Стал кружить, а – питание ж плохое! Я еле села… стала вылезать – и упала, голодная. Вот упала – говорю:
– Ребята, пойду с вами, буду есть миног!
Они разжигают костёр, поджарят их немножко – и едят.
– Говорят, «И-163» – очень тяжёлый в управлении, сложный самолёт для освоения…
– Мне – это давалось. Ничего, аж ребята завидовали. Но так получилось – пересела на «Ил-2»…
– А как вам был самолёт Петлякова, «Пе-2»?
– Нет. Петляков мне не нравится. И не летали мы на нём: я только смотрела.
Так вот, 1942 год (не было погонов). Прошла весть такая – ребята говорят:
– Приехал полковник, начальник политотдела 230-й дивизии, набирать лётчиков в штурмовой полк!
К нему – толпа! И я туда несусь. Идёт какой-то в комбинезоне коренастый мужик. Тоже небось туда к нему. Я спрашиваю:
– Скажите, вы не знаете, где полковник Тупанов принимает?
Он так посмотрел…
– Я полковник Тупанов, а что вы хотели?
– Возьмите меня в штурмовики!
Как дурочка…
Он опять посмотрел и говорит:
– Приходите на собеседование, там-то я принимаю.
Я туда пошла. А там ребят – полно! Сидят на завалинке, кто в карты играет, кто чего. А он по одному принимает, с каждым разговаривает, я заняла очередь тоже. Вошла. Полный такой, сидит в форме полковника, с каждым разговаривает, какого-то зачисляет в штурмовую 230-ю дивизию, кого-то – нет. Стал со мной разговаривать. Я настойчиво говорю:
– Товарищ полковник, я его освою! Почему женщины не летают? Есть же женский полк на истребителях!
Ой, нет… ещё не было, не было ещё, чтобы прям женские полки… Только создавались. И я об этом не знала.
– Вы почему пришли?
Я говорю:
– Не почему, а зачем! Я тоже хочу в штурмовую!
– Это далеко не дамский самолёт.
– А что, дамский самолёт – быть разведчиком?!
Так разгорячилась…
– Погибать – тоже не дамское дело!
А он – начальник политотдела 230-й дивизии – сказал: «У меня тоже дочь такая, медик, врач, где-то на фронте, нет писем ни мне, ни матери». Отнёсся ко мне по-доброму. И потом опекал меня по-всякому. А здесь пока: «Нет, нет и нет!»
А ребята уже в дверь постукивают потихонечку… боятся громко стучать. И вот он начал уже говорить про полк, а в конце концов:
– Я беру вас. Через два дня уезжаем, будьте готовы, поездом до Дербента.
В Дербенте стоял 7-й Гвардейский полк. Он входил в 230-ю дивизию. Приехала туда – меня опять встретили в штыки (мол, женщина-лётчик). Потом на спарке дали один провозной. А потом говорят:
– Бегите к боевому самолёту, сделайте полёт по кругу, высота 300 метров, посадка, как обычно.
Я говорю дрезбежащим голосом:
– Товарищ майор, дайте мне ещё один провозной полётик, пожалуйста!
– Нечего. Делайте полёт по кругу.
Техник встретил меня по-доброму. Села. Запустила, полетела. Сделала один полёт. Второй. Посадила, опять пошла…
Над Азовским морем летали, чтобы сделать круг. Аэродром на берегу. Я плавать не умею, боюсь воды: тонула, когда мама полоскала бельё… упала в воду. До сих пор боюсь её, плаваю только около берега.
Полёт: взлетаешь, разворот над морем, второй разворот над морем, третий и четвёртый развороты над морем, потом садишься на аэродром. Слышу – у меня мотор что-то такое после третьего разворота… а потом – остановился! Воды боюсь! Что делать?! Выпрыгивать не буду.
Ну, тут увидела склон горы. Я по этой высоте лечу, снижаюсь потихоньку, только бы мне не бахнуться. Выступает коса (там столько машин в оврагах!), и этот кусочек… и я направила его на этот кусочек – и посадила на колёса, и торможу, торможу, чтобы не свалиться. Вся стала мокрая. Такое состояние…
…потом вылезла на крыло осмотреться: где я, чего я. Смотрю – с аэродрома бегут, и все – в мою сторону. А впереди всех – доктор Козловский. Забрался на гору, говорит: «Голубушка ты моя, живохонькая, слава богу! Молодец, что посадила!»
Никакого разбора, ничего не было.
Потом был построен полк, не знаю зачем. Вдруг объявляют:
– Лейтенант Егорова, выйдите из строя!
Думаю, ну сейчас мне дадут по шее. Вышла. Стою.
– За отличную посадку в таком трудном месте… отличный вылет… объявляю благодарность! Командир полка.
Потом все захлопали. Сразу отошло всё. Вскоре полетели на фронт. Но летать над водой я всё равно очень боялась. И садиться в таких промывах.
– После этого к вам отношение изменилось?
– Да. Сразу по-другому! Я была очень благодарна Козину, командиру полка. Я помню, он летал домой (у него в Горьком жена и маленькая дочка, 3–4 годика), и вот он от них приехал. А мы идём с замполитом полка – и командир навстречу. Достаёт карточку, показывает. Я говорю:
– Какая девочка хорошенькая!
Жена с дочкой на фотографии. Он говорит – наследница. А потом он погиб… я очень жалела.
– У вас же было общежитие с трёхъярусными кроватями…
– Да. Под землёй, как в норе. Полуземлянка. Я там только одну ночь ночевала. А потом меня – в домик. Я ж чуть там богу душу не отдала, угорела. А ребята шли мимо с гулянки, увидели – свет горит:
– О, пошли на огонёк!
И стали стучать. Я пришла в себя, слышу стук. А закрывалась заслонкой с коридора. Как-то доползла – и упала. Губу разбила, всё было в крови. Опять упала. Меня подхватили. Почувствовали – сильный угар. Они меня одели, обули. Я ничего не соображаю. Они меня под руки – и понесли на воздух. До утра почти меня водили. Я уже плачу: «Я больше не могу! Отведите меня обратно!»
Утром приезжал посыльный: полк строится. Я пришла туда, командир полка посмотрел на меня – говорит:
– В санчасть – немедленно!
Я такая «красивая» была… Два дня полежала, а потом опять на занятия пошла.
– В полку больше не было ни одной женщины?
– Это не полк, там со всех полков было собрано. Боже мой, сколько нас было в Самаре! Потом на Кубани были оружейницы. Я одну спрашиваю, как можно шесть штук бомб подвесить под самолёт, а она мне говорит: «Коленочкой, коленочкой». Никакого приспособления не было, все девчонки остались изуродованы. Рожать не могли. Переписывалась я со многими. Потом их как-то быстро не стало. Умерли почти сразу все.
– Это местные кубанские?
– Да. Так получилось, что там через военкомат попали. Некоторые механики им помогали: своё дело сделают и что-то им помогут. Да, помогали девчонкам.
У одной, помню, у Дуси Назаркиной, отец – георгиевский кавалер был, на одной ноге. В царское время ему платили золотыми, а тут мужское население в деревнях подчистую забрали в армию, а он остался там председателем колхоза. У него была одна деревянная нога. Сорвался с цепи колхозный бык – и пошёл чесать. Женщины все разбежались по домам. А он с клюкой отправился схватить его за цепь, поймать. Бык начал его валять, уронил… короче, убил. Это братишка ей прислал письмо, что «я остался один, папы нет». Она и братья – на фронте. Ему 12 лет, не знает, как ему прокормиться. В общем, такое горестное письмо. Я иду, смотрю – сидит она на опалубке. Хорошая оружейница! Плачет навзрыд. Я села рядом. Говорю: «Дусенька, что такое, успокойся, расскажи». Потом рассказала, показала письмо. Васятка пишет: «Пойду на завод «Красный Богатырь», где ты работала: может быть, возьмут в ученики, чтобы жить и кормиться»… Вот такое письмо помню.
– В полку были опытные лётчики? С боевым опытом именно на «Ил-2».
– Да. Уже были побитые лётчики, прилетели на переформировку. Истребителей немецких много было, а наше сопровождение где-то отставало… наши же нас сопровождали – так немцы им завязывали бой где-то… а «Илы» одни без них потом били.
– Вы боевые вылеты делали на одноместном?
– Да. Сначала на нём летала. Потом – двухместный казался очень тяжёлым. У него ж задняя центровка. Одноместный, так мне казалось, маневренней. На самом деле – просто надо привыкнуть. И я вообще отказалась летать на одноместном.
– Марктумов, армянин, знаком?
– Да. 7-й Гвардейский моей же дивизии.
– Вы Емельяненко знали? Полгода назад был жив, хотя сам с 1912 года.
– Прекрасный человек! Прекрасный лётчик и командир хороший.
– Когда вам присвоили офицерское звание?
– Это было в эскадрилье связи, младший лейтенант. Со званием у меня – очень сложно. Ребята смеялись: «Егорова занимает должность подполковника, а ходит лейтенантом. Что же такое за начальство?!» Я была уже штурманом полка, а старший – лейтенант. Сейчас прибавили – капитан. В бой водила мужиков-майоров, а была лейтенантом.
– Когда вам присвоили лейтенанта?
– Уже не помню. Дальше Тамани. Потому что там ещё ребята смеялись…
– Вы пишете, что сержант Ефременко стал младшим лейтенантом, а продолжал летать стрелком у Рыхлина?
– Да. Это их таким образом наградили. Рыхлин – получил Героя. Про Ефременко – не помню, где он был потом. А Рыхлин уехал на курсы на повышение. Потом у нас появился, сказал, что его в другую штурмовую дивизию направили. Уже много-много лет спустя после войны – и вдруг письмо, Рыхлин пишет: «Я лежу в больнице завода ЗИЛ, если сможешь, приезжай».
А я одна осталась из нашего полка. Поехала. Оказывается, его судили, лишили звания. Он женился на женщине, у которой был сын. Очень невзлюбил Рыхлина. Писал какие-то жалобы на него, какую-то небылицу. Потом Рыхлина арестовали, лишили звания. Он жил на Кавказе – и вдруг он в больнице при заводе ЗИЛ! Потом кто-то из ребят мне сказал, что якобы в тюрьме он сидел. Сын жены как-то оклеветал. Там поверили сыну, а не ему. А жена якобы не заступилась. Какая-то странная история. А он – добрый и хороший человек. Он мне так обрадовался, когда я пришла. Толстый только стал. Я говорю:
– Ты что мясо наращиваешь?
Посмеялись, в общем. А потом как-то связь оборвалась. Не знаю, куда он делся. А стрелок его Ефременко – тем более не знаю.
Вот этих стрелков, наверно, надо рассматривать так. В верхах – шла борьба. Каждый начальник, допустим, который ведал парашютно-десантной службой, он хотел иметь вертикаль подчинённых со званиями, чтобы важнее выглядеть, а стрелки же тоже подчинялись по вертикали. У них своя служба была. И, естественно, когда проходила какая-то реорганизация – то шло их повышение званий и отсюда общей значимости. В полку истребителей могло получиться так, что все стали на ранг выше. А рядом полк разведчиков – те так и остались.
– У вас описан такой эпизод с Зубовым – что с ним произошло? Почему он упал?
– Не помню. Миша Зубов, москвич. У него была какая-то большая неприятность после войны. Был сбит, как и я. Потом – Смерш. Повёл группу – и там его зенитки… потом, когда мы подбитые выходили – тут истребители противника стали лупить, сбивали, мы были буквально в огне. И командир полка тоже погиб.
– Вы не видели как?
– Как я могла видеть? Штурмовик оказался немножко «слепым». Так многие поэтому частенько в открытых кабинах летали.
– Вы стали заместителем штурмана эскадрильи. Каковы были ваши обязанности?
– Чтобы карты были в порядке. Чтобы, когда дают задание, быстро найти место, куда лететь. Складываешь карту в плексиглас, лучше изучаешь, рассказываешь всем, как полетим, где это находится, что там бомбить будем. Это маленькая подготовка к заданию.
– Сколько у вас вылетов на «Ил-2»?
– Не помню. Много. 68, под 70. На «По-2» было страшнее. Тут – закрыто, садишься – тебе очки не нужны, удобное кресло, сидишь с парашютом. А там – очки и только «наган» на поясе.
– Как вводили в строй молодое пополнение?
– На двухместном самолёте провезёшь раза два-три… Всё время ж убивают, убивают – всё время новые лётчики поступали в полк. Вот, проверяешь их…
Говорю одному:
– Скажи мне по-честному!
Он сказал: «Я боюсь».
Таких – надо на чём-то попроще, полегче. А вообще, по-моему, всего один такой случай и был. Всех завлекала пропаганда: «Давай, давай!» – такой настрой! Приходили и неумехи, их надо было «доводить». Вот возишь, возишь, он старается, но сложности большие, а тут закрытая кабина – и это тоже пугало. Привыкли к открытой. Первое время чувствуешь себя в какой-то коробке (каким образом меня выбросило – не знаю, когда горел самолёт).
Молодые лётчики в основном были уже хорошо подготовлены. А которые не хотели летать, те – потихонечку. Вот я ж говорю, одного – отпустили. Это – 16-я воздушная армия, уже на 1-м Белорусском…
– Как относились к немцам до того, как попали в плен?
– Ужасно. Ненавидели их. Такая была пропаганда! Истребителей немецких – столько было! В прицел попадёшь – несдобровать. И к нам попадали их лётчики, их тоже сбивали. И зенитками, и наши истребители…
Смешной такой случай был. Послали меня на разведку, фотографировать. Между городами – сёла, в этих сёлах – сады, а там – немецкие замаскированные танки. Надо было мне зайти и их сфотографировать, спустившись.
– Вас будут сопровождать два истребителя. Вы сделаете круг – уже сообщено, они взлетят.
Хорошо, полетела. Подлетаю к аэродрому истребителей, смотрю – парочка взлетела уже. Надо связаться с ними:
– Нужно вести разведку и фотографирование, пожалуйста, прикройте.
Вместо того чтобы мне ответить «Вас понял», он говорит: «Послушай, ты, мудрейший, чего пищишь, как баба, а ещё штурмовик!» Я хотела ему ответить, но думаю – он же не знает, что я женщина, так будет дольше объяснять. Ладно, лечу дальше. Зашла, потом развернулась – и с той, немецкой, стороны пошла на Керчь.
Но появились и немецкие истребители. Мои два там с ними покувыркались, а потом опять ко мне пристроились, когда я уже выскочила сюда… ну, связалась со станцией наведения, говорю, что задание выполнено. Оттуда говорят:
– Аннушка, спасибо.
Я подлетаю к ним на аэродром, вежливо так говорю:
– Спасибо, братцы, можете садиться.
Летят.
Опять им говорю:
– Почему свой аэродром пролетели?
А они уже поняли про меня, когда со станции наведения сказали: «Спасибо, Аннушка», что лётчик – женщина. Поэтому они меня до конца и сопровождали. Теперь – я сажусь, а все смотрят – не понимают, почему вдруг и истребители тоже пришли сюда. Села – они мне крылом помахали, улетели.
Я иду на командный пункт докладывать о выполнении задания. Механики, техники тут целой толпой подскочили, спрашивают:
– Что случилось?
– Да всё нормально.
Уже снимают кассеты, налетели фотографы. А лётчики – хохочут. Я их спрашиваю:
– Что это вам так весело сегодня?
– Как же, Егорова стала женихов с фронта привозить!
Такой смешной случай был.
– Когда вы попали в плен, у вас уже была медаль «За оборону Кавказа»?
– Сейчас и не помню. Была медаль «За отвагу», за потопленную баржу.
Тоже летала одна шестёрка, нас вёл Карев, уже он был командиром полка, так как Козин погиб, по-моему. Я – у него в паре.