Окружающая местность ровная, низменная. Когда-то здесь преобладали дремучие леса и болота. Отвоевывая у них землю, крестьяне постепенно окультурили территорию, в результате чего Клушино оказалось на открытом месте: его видно с расстояния 25 км. На левом берегу находится деревня Прилепово, отделенная от села околицей и рекой, но составляющая с ним как бы одно целое через продолжение главных улиц. В окрестностях села есть и другие деревни; ближе остальных расположены Воробьеве, Пречистое, Самуйлово. Обилие лесов позволяло местным жителям обстраивать село и деревни добротными хатами, и хотя пожары периодически уничтожали строения, село восстанавливалось быстро, а издалека походило на небольшой городок.
Клушино росло, в том числе за счет приезжих, что способствовало повышению уровня грамотности. На крестьянских сходах не раз составлялись прошения об открытии сельского приходского училища. Оно было основано в 1848 году; около трети крестьянских детей овладели грамотой. Разумеется, некоторые из них уезжали затем в города, становясь квалифицированными рабочими, как отец Анны Тимофеевны Гагариной.
В середине XIX века казенное село Клушино было по количеству дворов (146) крупнейшим, а по численности жителей (901) вторым сельским населенным пунктом Смоленской губернии. В начале XX века Клушино оставалось самым большим селом Гжатского уезда (143 двора, 795 жителей на 1904 год). На его территории находились церковь, церковно-приходское училище, фельдшерский пункт, две чайные лавки, две ветряные мельницы, кузница. Ежегодно здесь проводились три ярмарки.
Вскоре после Октябрьской революции была установлена советская власть. Ее организатором в Клушине стал местный уроженец, коммунист Иван Семёнович Сушкин, занимавший должность военного комиссара Пречистенского волисполкома. В октябре 1918 года в Гжатском уезде вспыхнул «эсеро-кулацкий» мятеж, сопровождавшийся разгромом волисполкомов, расхищением ценностей, захватом оружия, арестами советского и партийного актива. 19 ноября мятежники вошли в Клушино, арестовали Сушкина и публично расстреляли его. Перед казнью ему предложили публично покаяться и отречься от принадлежности к большевикам, на что Сушкин сказал: «Я честно выполнял свой долг перед народом, я был коммунистом – им и умру…» В 1930 году его именем назовут местный колхоз.
Жизнь молодой семьи Гагариных проходила в нелегких крестьянских трудах. Кроме того, Алексей Иванович, числившийся «бедняком», частенько подрабатывал на стороне: «живые» деньги были необходимы для становления собственного хозяйства. В архиве сохранился его «Трудовой список» за 1921–1928 годы. Первая запись свидетельствует о том, что еще до женитьбы Алексей Гагарин успел поработать «по ведомству почтовой связи» почтальоном в Клушине – с 1 апреля 1921 года по 1 июня 1922 года. Затем он некоторое время работал по договорам (от двух недель до полугода) милиционером на охране разных объектов: в Гжатской городской ведомственной милиции – в 1925–1927 годах, в Пречистенской волостной милиции – с января по апрель 1928 года. Впрочем, эта служба осталась лишь эпизодом в трудовой биографии Алексея Ивановича, ведь главным делом его жизни было плотницкое ремесло.
Первый сын, названный Валентином, родился 30 июля 1925 года. Почти через два года, 6 июня 1927 года, появилась на свет дочь Зоя. В 1933 году, на время коллективизации, у Гагариных было крепкое хозяйство: лошадь, корова, бык, несколько овец и поросят, гуси, куры. По словам Анны Тимофеевны, «в колхоз пришли не с пустыми руками, не меньше других принесли».
Алексей Иванович, по словам старшего сына, сначала не хотел вступать в колхоз, но его хороший друг, председатель сельсовета Василий Дмитриевич Воронин из деревни Затворово, посоветовал: «Не хочешь быть раскулаченным – вступай, иначе могут сослать неизвестно куда…» После этих разговоров глава семьи Гагариных решился стать колхозником.
Вначале Клушино было разделено на несколько колхозов, которые в народе называли «четвертями». На территории одного из них, получившего название «Ударник», и оказалась семья Гагариных. В «Ударнике» был свой колесный трактор; работал на нем, как вспоминают старожилы, передовой механизатор Александр Михайлов. Общих скотных дворов тогда еще не строили, поэтому скот по-прежнему возвращался к своим хозяевам. На колхозных полях выращивали картофель, гречиху, горох, рожь, пшеницу (яровую и озимую), сажали иногда турнепс.
Мать будущего космонавта поначалу была занята на полеводстве вместе с другими местными женщинами (чаще с Анной Беловой и Прасковьей Бирюковой). Они соревновались друг с другом, но Анну Тимофеевну, говорят, трудно было обогнать: вспахивала она, как правило, 1 гектар 5 соток, а иногда и 1 гектар 20 соток.
Работая в колхозе, отец будущего космонавта часто помогал владельцу ветряной мельницы по фамилии Мигин ремонтировать ее, а затем тот научил Алексея Ивановича молоть. Мельнику не повезло: в годы коллективизации большая семья Мигина была раскулачена; всю ее забрали и увезли. Через некоторое время сам Мигин вернулся, но уже другим человеком: молчаливым и замкнутым.
Старожилы вспоминают еще одного жителя села – Афанасия Галкина, в доме которого находилась школа. Говорят, он был вовсе не богач, но человек очень хозяйственный; его дом был невелик, но «ладный», с кирпичным амбаром. Галкина тоже собирались раскулачить, но выяснилось, что во время мятежа 1918 года он прятал у себя на чердаке шестерых коммунистов, чем заслужил «прощение».
Интересен в этой связи рассказ первого председателя колхоза «Ударник» Михаила Никитича Гурева: «Выбрали правление. Меня избрали председателем. На первых порах создали четыре бригады. Руководить ими поставили двух братьев Цыцаревых, И. Киселева и В. С. Шарова. К весне в колхоз вступило более ста крестьянских дворов. Были трудности. В родное село я вернулся в тот самый день, когда кулачье убило моего товарища, комиссара И. С. Сушкина. Не всем нравился колхоз. Особенно мешали кулаки. Помню, как сожгли они нашу мельницу. Мало-помалу дела налаживались, люди привыкали к новому, коллективному… После меня колхозом руководили Василий Цыцарев и И. Д. Белов. До войны колхозники жили довольно богато…»
Маленькие хозяйства Клушина в ходе коллективизации были укрупнены. С тех пор все местные крестьяне трудились в большом колхозе имени И. С. Сушкина.
Некоторое представление о том, каким хозяйством располагал колхоз накануне Великой Отечественной войны, дают «Акты учета злодеяний немецко-фашистских захватчиков над мирными гражданами и военнопленными и ущерба, причиненного народному хозяйству Гжатского района Смоленской области», составленные 24 марта 1943 года: «Было уничтожено 27 домов колхозников, один колхозный дом, два дома сельсовета, клуб, изба-читальня, молпункт, два склада, сельпо, 4 школьных здания, 33 сарая, 6 амбаров, ‹…› сельхоз. инвентарь – 20 плугов, 14 борон, 30 телег, 40 саней, 13 веялок и сортировок, жатки, сенокосилки, льномялки, вся сбруя, ‹…› деревянный инвентарь. Колхозный скот, оставшийся на день оккупации, частью съеден, частью угнан в тыл».
Из документов следует, что после коллективизации Клушино росло и богатело, оставаясь своего рода местным центром. С грустью и сожалением вспоминают старожилы довоенные времена: в селе устраивали концерты, театральные постановки, отмечали не только советские, но и традиционные православные праздники.
Все эти редкие свидетельства указывают нам на то, что в годы раннего детства Юрия Алексеевича Гагарина его «малая родина» была вовсе не захолустьем, а растущим поселком, в котором быстро поднимался образовательный и культурный уровень. И это, разумеется, не могло не сказаться на формировании личности ребенка, который не только чувствовал все трудности колхозной жизни, но и видел, как взрослые последовательно их преодолевают. У Юрия, как и у многих его сверстников, было будущее. И он это знал.
Глава третья
Звёздный мальчик
Знаменитый советский журналист и популяризатор Ярослав Кириллович Голованов в статье «Размышления над попытками приукрасить историю» (журнал «Огонек», 1989, № 10) предостерегал коллег от примитивизации образов людей, связанных с космонавтикой. Причем зачастую такая примитивизация появляется из лучших побуждений, когда биографы стремятся «исправить» тот или иной исторический образ, избегая упоминаний поступков или высказываний, которые «противоречат» сложившемуся стереотипу. Кроме того, велик соблазн выпятить какие-то моменты биографий в ущерб другим, чтобы подчеркнуть некую предопределенность жизненных событий. В качестве примера Голованов приводил случай с интервью, которое дала ему Мария Николаева, мать главного конструктора ракетно-космической техники Сергея Павловича Королёва. Вспоминая детство своего сына, она упомянула о сказках, которые рассказывала ему вечерами, и среди них, как подсказал ей сам Голованов, была, конечно, сказка о ковре-самолете. И всё бы ничего, но только история о маленьком Серёже, которого очаровала волшебная идея ковра-самолета и который благодаря ей мечтал стать авиационным конструктором, сделалась распространенным штампом, тиражируемым из публикации в публикацию.
Оба публицистических способа примитивизации образа применялись и к Юрию Гагарину, однако возникала проблема: в отличие от главного конструктора он не имел каких-либо выдающихся заслуг до исторического полета на орбиту, поэтому почти сразу возник пропагандистский миф, согласно которому первый космонавт всегда и во всём был первым, а в чем-то даже исключительным, что и предопределило выбор руководства, доверившего ему столь ответственную миссию. Со временем этот образ «первого из первых», «лучшего из лучших» пополнился соответствующими признаниями очевидцев, которые вольно или невольно корректировали свои воспоминания, сообразуясь с заданным пропагандой эталоном, причем уникальность Юрия Алексеевича прослеживалась чуть ли не с младенчества. На выходе вырисовывался парадокс: семья у Гагарина была «обыкновенной», «рядовой», а сам он получался каким-то «уникумом». Впрочем, в рамках советской идеологии никакого парадокса не усматривали: ясно же, что только при власти коммунистов простой крестьянский сын получал возможность выбиться в люди, развив свои скрытые таланты, поэтому Гагарин – не исключение, а общее правило.
Вообще говоря, детство и юность первого космонавта в советские времена изучались чуть ли не лучше его взрослой и послеполетной жизни. С одной стороны, там не было «подводных камней» (точнее, они были, но их научились ловко обходить), с другой – через рассказ о детстве проще популяризировать исторический образ среди молодежи. Например, сколько советских художественных фильмов о Гагарине вы можете назвать?… Подумайте! «Укрощение огня» (1972)? Уверены? Вы удивитесь, но там нет Гагарина – там есть некий летчик, которого другие персонажи упорно называют «надеждой всего прогрессивного человечества». И что? И всё? На самом деле один советский художественный фильм о Гагарине всё же был. В апреле 1977 года в прокат вышла полнометражная кинолента режиссера Бориса Алексеевича Григорьева «Так начиналась легенда», в которой, как легко догадаться, рассказывается о клушинском периоде жизни Юрия Алексеевича. В фильме добавлено много «отсебятины», однако он более или менее полно представляет зрителю элементы «канонизированной» биографии Гагарина, к чему мы еще вернемся. Особенно хорош, конечно, юный Олег Орлов, исполнитель главной роли, – твердое волевое выражение лица и при этом яркая запоминающаяся улыбка.
Вообще говоря, «легенда» имеет как минимум три варианта. Первый вариант принадлежит самому Гагарину, точнее – литературным обработчикам, журналистам Николаю Николаевичу Денисову и Сергею Александровичу Борзенко, создавшим на основе послеполетных интервью Юрия Алексеевича книгу «Дорога в космос» (1961, 1963, 1969, 1978, 1981, 1984). В ней, разумеется, активно педалируется идея особого вклада Коммунистической партии и советского правительства в судьбу семьи Гагариных. «Мои родители, – сообщает космонавт в первом же абзаце, – простые русские люди, которым Великая Октябрьская социалистическая революция, как и всему нашему народу, открыла широкий и прямой путь в жизни». В остальном книга достаточно безобидна и хорошо согласуется с фактами, оглашенными позднее. Юрия Алексеевича попросили изложить свою биографию, делая упор на самые яркие воспоминания, включая те, которые можно было бы прямо увязать с его космическим подвигом, и он сделал это легко, без фактологической избыточности, подтвердив на контекстуальном уровне свою личную скромность. Этот вариант «легенды» идеально преобразовывался в детскую адаптацию, которая появилась в виде небольшой иллюстрированной книги для подростков «Вижу Землю…» (1968, 1971, 1976); литературными обработчиками указаны В. Ардатовский и В. Михайлов.
Второй вариант «легенды» воплощен в опубликованных мемуарах ближайших родственников Гагарина. Старший брат космонавта, Валентин Алексеевич, при участии литературного обработчика Валентина Ивановича Сафонова написал обширный том «Мой брат Юрий» (1972, 1979, 1982, 1984, 1986, 1988, 2002), в котором несомненная правда причудливо перемешивается с откровенным вымыслом. Мать космонавта, Анна Тимофеевна, при участии литературного обработчика Татьяны Копыловой создала очень интересную книгу, изданную под названиями «Слова о сыне» (1983, 1985, 1986), «Память сердца» (1985, 1986) и «Юрий Гагарин. Глазами матери» (2011); там приводится множество ценных деталей, дополняющих и даже заметно меняющих известную по другим источникам биографию Юрия Алексеевича. В этих текстах наметилась линия к идеализации личности космонавта с уклоном в его исключительность, особость, инаковость, которая проявлялась чуть ли не с младенчества. Пошла в ход мемуарная селекция, о которой рассказывал Ярослав Голованов: когда из всех многочисленных фактов биографии отбираются для озвучивания преимущественно те, которые «работают» на заранее известный результат. В качестве примера приведу фрагмент из книги «Мой брат Юрий» (цитирую по изданию 1988 года):
«– Смотрите, – торжественно сказал дядя Павел. – Запрокиньте головы и смотрите в небо.
Мы подвинулись к окошку, послушно подняли головы вверх. Юра первый, кажется, догадался, зачем привел нас сюда дядька.
– Ага, звезды какие крупные. По кулаку.
– Точно, Юрок. А Млечный Путь видите? Млечный Путь наблюдаешь, Валентин?
– Ну, вижу.
Голос у дяди стал по-мальчишески звонким, и это удивило меня.
– Вот там, ребята, и скопились все другие миры. Там много солнц, много планет, и каждая ходит по своему кругу. Есть среди тех планет и такие, как наша.
– Может, кто-нибудь оттуда сейчас на нас смотрит, – предположил Юра.
Дядька отозвался с пылом:
– Конечно, смотрят. Им же интересно узнать, как мы тут, на Земле, живем и есть ли мы вообще.
Холод пробрал меня до пяток: босиком, в одной ситцевой рубашонке пустился я в эту прогулку. Юра и вовсе: штанишки по колено…
– Эх, дядь Павел, – укорил я. – Млечный Путь и с нашего сеновала хорошо виден. Зачем мы сюда-то тащились?
– Чудак ты, Валентин, – не сразу откликнулся дядька, и голос его потускнел, упал. – С сеновала мы посмотрели бы на него, поговорили – и всё. И забыли бы о нем. А теперь он на всю жизнь в твою душу западет.
Юра выдернул свою руку из моей.
– Ты чего? – спросил я. Он не ответил, но мне и так понятно: обиделся за дядьку. Мне и самому неловко стало: не подумав, с бухты-барахты взял да и сказанул глупость, но как ее, эту глупость, поправить, сразу я не сообразил. ‹…›
Я ушел разочарованный: и звезды мелковаты, и душа спокойна.
Юра, знаю, тоже несколько раз бегал туда по ночам – и один (представляю, скольких страхов ему это стоило!), и с товарищами».
Речь в этом фрагменте идет об одной из множества импровизированных лекций, которые Павел Иванович Гагарин, брат отца космонавта, прочитал для своих юных племянников еще до войны. Бросается в глаза откровенная литературность текста: хотя Валентин Гагарин был к описываемому периоду (весна 1941 года) вполне зрелым пятнадцатилетним подростком, вряд ли он запомнил всё настолько детально, вплоть до того, как менялся голос дяди. Конечно, в подобном подходе к биографии нет ничего плохого, но, как мы видим, с его помощью создается и фиксируется определенный образ, в угоду которому Валентин Алексеевич даже приносит в жертву собственную репутацию. Подобных тихих жертв будет еще много.
Третий вариант «легенды» сформулировали советские прозаики 1970-х годов, взявшиеся романтизировать образ космонавта с учетом воспоминаний его родственников и современников. Поскольку никаких особенно новых фактов они не приводили, покровы не срывали, а особенно сильно фантазировать им не дозволялось, то в ход пошел очередной литературно-публицистический прием – поэтизация детского бытия Гагарина на основе «почвеннической» эстетики. Пытливый жизнерадостный паренек рос в окружении дивной природы Смоленщины, на русской земле, которая поражает своими просторами и осенена славной историей, впитывал любовь к родине и народу через патриархальный быт, корни которого уходят в седую мудрую древность… ну и так далее. Чтобы как-то оправдать тиражирование патриотических «словомельниц», в которых мало-мальски ценное содержание терялось за нагромождением отвлеченных описаний и эпитетов в превосходной степени, такие биографии космонавта официально относили к жанровому направлению «документальная повесть», которая вроде бы ни к чему автора не обязывает, кроме простого следования общеизвестным фактам и убедительной демонстрации собственного литературного дарования.