Решение о безвозмездной врачебной помощи, конечно, не было случайным. Здесь просматривается духовный мотив. В очень искусительной общественной ситуации между двух революций Валентин Феликсович не отходил далеко от церковной ограды. Правда, он не постился и в храме бывал нерегулярно: по большим праздникам и в те редкие воскресные дни, когда появлялось свободное время. Но сам факт, что местный главврач имеет свое место в Спасо-Преображенском соборе и иногда заходит в стоящую рядом с ним Владимирскую церковь, будоражил провинциальную интеллигенцию.
Незадолго до принятия сана в 1918 году Сергей Николаевич Булгаков написал «современные диалоги» «На пиру богов». Позже, в 1920 году, их идеи были изложены мыслителем в стенах Таврического университета. За двадцать шесть лет до приезда в Крым архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого) о. Сергий говорил о природе большевизма, о Церкви, о возрождении России и косвенно о том социальном прессе, который приходилось выдерживать верующему интеллигенту вроде героя нашего повествования.
«Посмотрите особенно на провинциальную интеллигенцию, так сказать, второго и третьего сорта: земского врача, фельдшера, учителя, акушерку, – говорит в этом произведении «светский богослов». – Хоть бы когда-нибудь они усомнились в своем праве надменно презирать веру народную! На их глазах люди рождаются, умирают, страждут, – совершается дивное и величественное таинство жизни, ежедневно восходит и заходит солнце, но ничего не шевелится в их душах, в них незыблемо царит писаревщина».
Но дело не только в этом. По мысли «светского богослова», «на русской интеллигенции лежит страшная и несмываемая вина – гонения на церковь, осуществляемого молчаливым презрением, пассивным бойкотом, всей этой атмосферой высокомерного равнодушия, которой она окружила церковь». «Исповедовать веру в атмосфере интеллигентского шипа, глупых смешков, снисходительного пренебрежения – нет, это хуже большевизма», – восклицает участник диалога. Но при этом выражает надежду на встречу церкви и интеллигенции в большевистской России, в ситуации общих гонений (8).
С одной стороны, Ясенецкий-Войно противостоял дореволюционному интеллигентскому мейнстриму. Он не участвовал в революционных беспорядках, не разделял ходячих представлений о переустройстве общества, не поддавался пропаганде интернационала и оставался на позициях деятельного патриотизма. Но, с другой стороны, он не мог не болеть общей болезнью интеллигенции. Оторванная от органики жизни российская интеллигенция жила клишированными образами и схемами. Беснование идеологий двадцатого века началось сначала в головах представителей этой образованной прослойки. Совсем вырваться из плена мифологем и идеологем земскому врачу было чрезвычайно трудно. Вера и высокий профессионализм позволяли Валентину Феликсовичу держаться в стороне от общего безумия. В этом смысле он был не интеллигентом, а профи в своей достаточно узкой области. Дальше нее он инстинктивно старался не выходить. Поэтому и сохранял нормальное отношение к Родине, к традициям, к эволюционному поступательному движению социума. Он ратовал не за революцию, а за эволюцию, за реформы. Приехав домой на обед 1 марта 1917 года, Валентин Феликсович выглядел очень мрачно. На вопрос жены врач подавленно ответил – царь отрекся от престола. Похоже, он предчувствовал близкие катаклизмы
Но вместе со своим веком Ясенецкий-Войно «болел» народничеством, превратившим народ в некоего божка, который требует себе все новых и новых жертв. Один из персонажей булгаковских диалогов, Писатель, говорит: «Большевизм есть, конечно, самое последнее слово нигилизма и народобожия» (9). В этой связи совсем не тактическим маневром кажутся слова Войно-Ясенецкого, которые он говорил советским следователям, партийным деятелям и чиновникам, следящим за деятельностью религиозных организаций в СССР, что не будь он христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. В душе будущего архиепископа шла трудная борьба, которая не привела его в годы лихолетья в лагерь защитников исторической России, но и не позволила всецело разделить взгляды атакующего класса.
В 1914 году началась Первая мировая, или Великая, как говорили раньше, война. В Переславле создается комитет по сбору пожертвований на устройство лазарета. В больницу начали поступать раненые. Впрочем, число их оказалось невелико, поскольку город находился на значительном расстоянии от ближайшей железнодорожной станции и транспортировать тяжелораненых было затруднительно.
Валентин Феликсович вспоминает: «В течение года поступило 1464 больных, 74 из них умерло, 22 после хирургических операций, 52 в терапевтическом отделении». Всего 5 % летальности – это небольшой процент, учитывая военное время. Число коек в больнице увеличилось в 1914 году до 84 вследствие открытия заразного лазарета на 16 коек для раненых, поступающих с театра военных действий.
В условиях военного времени доктору пришлось ограничить применение регионарной анестезии, так как не было новокаина. Поэтому увеличилось число операций, производимых под общим наркозом. Общий наркоз, совершивший революцию в хирургии и позволивший выполнять большие операции, сам по себе был далеко не безопасным. Техника дачи наркоза была примитивной – на рот и нос больного накладывалась маска из нескольких слоев марли. Особенно много испарений из маски доставалось наркотизатору. В те годы часто шутили: «Наркотизатор уже заснул, а больной еще не спит».
В 1915-м, как мы уже говорили, увидела свет монография «Регионарная анестезия». В это же время Валентин Феликсович задумал написать еще одну работу. За десятилетия до открытия антибиотиков, в пору, когда возможности врача в борьбе против раневой инфекции были ничтожны, Ясенецкий-Войно взялся за книгу о том, как можно хирургическими методами противостоять гнойному процессу. Первым среди врачей он разработал специальные приемы оперативного вмешательства при гнойных процессах и тем самым выделил гнойную хирургию из хирургии общей. Идея книги зародилась в Переславле, хотя впервые она увидела свет значительно позже, в 1934 году. В «Очерках гнойной хирургии» приводится 273 примера из историй болезни, 42 из них касаются пациентов Переславля-Залесского и уезда. В начале создания работы автору вдруг явилась «неотвязная мысль: когда эта книга будет написана, на ней будет стоять имя епископа» (10).
В начале 1917 года в семействе Войно-Ясенецких случилась беда. «К нам приехала старшая сестра моей жены, только что похоронившая в Крыму свою молоденькую дочь, умершую от скоротечной чахотки, – вспоминает святитель в своих мемуарах. – На великую беду, она привезла с собой ватное одеяло, под которым лежала ее больная дочь. Я говорил своей жене Ане, что в одеяле привезена к нам смерть. Так и случилось: сестра Ани прожила у нас всего недели две, и вскоре после ее отъезда я обнаружил у Ани явные признаки туберкулеза легких» (11).
Тогда существовало мнение, что туберкулез лучше лечится в сухом, жарком климате. Валентин Феликсович стал искать место врача в Средней Азии. И вскоре на конкурсной основе занял должность главного врача и хирурга Ташкентской городской больницы.
10 февраля 1917 года он пишет заявление об уходе с должности, а 15 февраля Переславская уездная земская управа посылает официальное сообщение № 528 во врачебное отделение Владимирского губернского правления об увольнении от должности заведующего Переславской земской больницы В.Ф. Ясенецкого-Войно с 20 февраля. В марте 1917 года семья отправилась в дорогу.
III. Ташкент – город хлебный
Семья Войно-Ясенецких прибыла в Ташкент в первых числах апреля 1917 года. Вместе с ней приехала и горничная с ребенком. В Центральной России еще таял снег, кругом лежала грязь, почки только-только набухали, а в Ташкенте весна была в самом разгаре: цветы, распускающиеся деревья, журчание воды в арыке. Больничный персонал приветливо встретил знаменитого хирурга. Ему предоставили шестикомнатную квартиру в доме на территории больницы, специально предназначенном для главного врача.
В центре города находился восточный базар, изумивший приезжих своими дарами. Яркие красные зерна гранатов, сочные яблоки старого урожая, зелень. А рядом шумели улицы, по которым сновали халаты, чалмы, тюбетейки, скрипели арбы с огромными колесами, важно вышагивали караваны верблюдов.
Анна Васильевна повеселела. В первую ташкентскую ночь впервые за многие дни снотворное не понадобилось. Ей стало легче дышать. На следующий день новый главврач совершил первый обход. К концу обхода ему доложили, что доставлен больной с ущемленной грыжей. Ясенецкий-Войно решил оперировать сам по своему методу, заметно снижающему вероятность возникновения тяжелого, часто смертельного послеоперационного осложнения – воспаления брюшины. Суть метода заключалась в том, что в первую очередь восстанавливается проходимость кишечника, а затем удаляется ущемленный его участок. Все присутствующие в операционной с удивлением следили за быстрыми и ловкими движениями больших рук. Чувствовалась уверенность во всей работе, от разреза кожи до наложения последних швов (1).
Вечером того же дня Валентин Феликсович вместе с женой посетил кафедральный собор, познакомился с настоятелем.
Ясенецкий-Войно быстро получил признание как эрудированный врач и блестящий хирург не только медицинской общественности, но и населения. К нему потянулись толпы больных из Ташкента, окрестных селений и городов обширного Туркестанского края.
В Ташкенте ученый продолжил сбор материалов для монографии по гнойной хирургии. Ежедневно с 16.00 до 19.00 он проводил исследования в морге. Монография строилась на сотнях историй болезни, которые Валентин Феликсович диктовал или писал сам. Ташкентский профессор Борис Абрамович Стекольников вспоминает: «Сколько я помню, Валентин Феликсович всегда собирал материал для книги «Гнойная хирургия». Когда его интересовал какой-нибудь больной, он говорил: «Напишите историю болезни для книги». Это значило дать подробную мотивировку диагноза, пути распространения воспалительного процесса, осложнения, план операции и подробное описание самой операции. К написанию такой истории болезни приходилось долго готовиться. Это была трудная, но полезная работа, сильно расширяющая кругозор хирурга. Если Валентина Феликсовича не удовлетворяла моя история болезни, он произносил свое любимое: «Никуда не годится». Но постепенно я научился делать эту работу и теперь с удовлетворением вижу некоторые свои истории болезни в «Очерках гнойной хирургии» (2).
Перемена климата, хорошее питание, обилие овощей и фруктов, особенно виноградолечение, рекомендованное доктором М.И. Слонимом, временно улучшили состояние здоровья Анны Васильевны (3). Но с конца 1917 года положение дел в Ташкенте резко ухудшилось. Историческая Россия, по выражению Василия Розанова, слиняла в три дня, и жизнь пошла наперекосяк. Продукты в городе стремительно дорожали, базары пустели, горничная Лиза простаивала в длинных очередях. Над больничным двором свистели пули. К зиме стало голодно, и Лиза с ребенком решила вернуться на родину, в Переславль. Анна Васильевна уже не могла следить за чистотой в доме, и Валентин Феликсович сам мыл пол, накручивая на половую щетку старые бинты. Питались с больничной кухни. Обед обычно состоял из квашеной капусты в мутной воде. Плохое питание в первую очередь отразилось на здоровье жены Валентина Феликсовича – она стала медленно угасать, и даже «усиленное питание» – паек, выхлопотанный ей доктором Слонимом, – не помогло.
Но Ясенецкий-Войно не роптал на судьбу. К установлению советской власти в Ташкенте он отнесся спокойно. Лозунги большевиков о мире, земле и свободе его, естественно, не отпугнули. В детали он не вдавался и как честный врач продолжал заниматься своим делом.
После октябрьских боев на улицах Ташкента в хирургическое отделение городской больницы поступило много раненых. Оперировать пришлось и днем и ночью.
К лету 1918 года Туркестанская республика превратилась в советский остров. Железную дорогу, соединяющую Среднюю Азию с остальной Россией, у Оренбурга перерезали казаки генерала Дутова. В Ферганской долине большевиков атаковали отряды узбекских и русских крестьян, объединившихся в «Крестьянскую армию» (4). В самом городе постоянно шли аресты, разоблачения, расстрелы.
С 1917 по 1923 год Ясенецкий-Войно оставался первым председателем ташкентского Союза врачей. Осенью 1918 года комиссар здравоохранения И.И. Орлов пригласил ведущих медиков города – М.И. Слонима, А.Д. Грекова и В.Ф. Ясенецкого-Войно – обсудить острую нужду, которую испытывал регион в медицинских кадрах. На всей огромной территории Туркестана насчитывалось всего 250 врачей, да и то многие из них были из числа военнопленных. Не хватало также фельдшеров и медицинских сестер. Вскоре организуется краевая медицинская школа, где маститый врач читает курс анатомии. В августе 1919 года она преобразуется в медицинский факультет при Туркестанском государственном университете. Деканом медицинского факультета был назначен П.П. Ситковский. По решению советского правительства из Москвы и Петрограда в Ташкент направляют большую группу профессоров и преподавателей. В 1920-м доктора медицины Ясенецкого-Войно власти утверждают заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии.
Кафедра находилась в самом центре здания, из которого под углами расходились длинные крылья клинических корпусов. Три комнаты, которые зимой не отапливались. По свидетельству крупного советского терапевта и гематолога И.А. Кассирского, дружившего с прославленным врачом, лекции он читал тихим, несколько глуховатым голосом тенорового тембра, но аудиторией овладевал мгновенно. Его плавная, уверенная речь, благородно-сдержанная манера общения и какая-то мягкая, согревающая теплота глаз захватывали слушателей. Его лекции были тем весомее, что Валентин Феликсович не только преподавал топографическую, или, иначе говоря, хирургическую, анатомию, но и оставался действующим хирургом. «Я видел его у операционного стола. Он оперировал без какой-либо нервозности. Чувствовался спокойный, ровный ритм работы. Его пальцы нежно и в то же время властно управляли движением скальпеля в живой ткани», – пишет Кассирский. Коллегу Ясенецкого-Войно поражал широкий диапазон его оперативного умения: «Он не терялся ни перед какой новой и случайной операцией, умел сразу находить творческое решение по ходу операции. Ему, конечно, очень помогало абсолютно безошибочное стереоскопическое представление любой области тела, куда вторгался скальпель. Самую сложную операцию он вел, казалось, без всякого напряжения. В полной тишине, спокойно, время от времени он предупреждал ассистента: «Сейчас, под этой фасцией сосуд (следует название) зажмите…» Это его в результате блестящего знания анатомии заранее сказанное «зажмите» помогало делать операции почти бескровными» (5). Профессор много работал, отдавал медицине все силы. «Работа должна выглядеть как бриллиант, – говорил он, – куда его ни повернешь, он блестит».
Но спасти горячо любимую жену от смерти прославленный врач не смог. Анна Васильевна скончалась в конце октября 1919-го в возрасте 38 лет. Туберкулез за два с половиной года свел ее в могилу. Лечить его в то время толком не умели. Последние месяцы ее жизни были омрачены арестом мужа. Подоплека этого дела была такова. В городе начались аресты противников нового режима. По доносу работника морга Андрея, которого Валентин Феликсович неоднократно предупреждал, что выгонит за пьянство с работы, главного врача и его молодого коллегу увели в железнодорожные мастерские. Здесь «чрезвычайная тройка» вершила свой скорый суд. Большинство арестованных приговаривались к расстрелу. Осужденных выводили через отдельную дверь, и приговор приводился в исполнение. Перед дверью трибунала два врача просидели более полусуток. На частые тревожные вопросы Р.А. Ротенберга: «Почему нас не вызывают? Что это может означать?» – Валентин Феликсович отвечал: «Вызовут, когда придет время, сидите спокойно». Поздно вечером в этом «зале смерти» появился видный партиец, который знал главного врача в лицо. Он удивился, увидев знаменитого хирурга, расспросил, что произошло, и вскоре вручил двум арестованным пропуска на выход, дав в сопровождение охрану.