– Какая здесь глубина реки? – спрашиваю у командира дивизии.
– Около метра, а ширина – метров двадцать-двадцать пять. Вон там, от Гуляевки, начинается лиман. – Он показывает влево, и мне хорошо видны в бинокль и это синее село, и такая же синяя гладь лимана.
Все села и хутора в этих местах синие. Каждую весну хозяйки белят избы, добавляя в известку много синьки. Поэтому их хаты и имеют синий оттенок.
– Ваша дивизия, Василий Сергеевич, должна прорваться через Степановку, с ходу форсировать реку в пешем строю и развивать наступление на Нейково, отрезая пути отхода противнику, обороняющемуся на высотах за рекой западнее Березовки. Наступление возобновляет вся группа. Атаку начнем через полчаса. Правее вас наступает мехкорпус.
Закончив разговор, я поднялся, чтобы взглянуть, выдвигается ли 9-я гвардейская дивизия на исходный рубеж, что делается на участке 5-й отдельной мотострелковой бригады полковника Завьялова. В первый момент даже не разобрался. «Неужели полки бригады уже подошли к самой окраине Степановки? Но почему они начинают отходить?» Взглянул в бинокль и понял – это контратака немецкой пехоты и танков. Радости моей, казалось, не было конца. Еще бы, у нас две дивизии выдвигаются для удара – одна на Викторовку, другая южнее Степановки. А вместо того чтобы упорно обороняться на заранее оборудованных позициях, противник покинул их и открыл нам свои фланги для удара.
– Видите? – бросил я комдиву.
– Вижу, товарищ командующий, и понял вас, ответил возбужденно Головской.
– Как только они втянутся в бой с завьяловцами, удар нанесите по флангу, атакуйте Степановку и развивайте наступление на северо-запад, в направлении четырех курганов. Тутаринов скует противника ударом на Викторовку. Ему надо только уточнить время атаки.
Не отрывая взгляда от поля боя, я по рации уточнил боевую задачу комдиву Тутаринову. Были хорошо видны стоящие на скатах нашей высоты (она тянулась километров на десять к северу) орудия истребительно-противотанкового дивизиона. По мере приближения танков они все чаще вздрагивали, разговаривая с врагом на грозном языке металла и огня. Танк, опрометчиво вырвавшийся далеко вперед, вдруг закружился на месте и стал. Из подбитой машины выскочили фашисты и бросились бежать назад. Когда они пробегали мимо встречного танка, раздался сильный взрыв. Машину охватило черным дымом, а фашистские танкисты мгновенно куда-то исчезли. Воздух потряс еще один страшный взрыв.
– У них там поставлено внаброс минное поле, – объяснил комдив.
– Давайте сигнал «вперед!».
Сзади нас загудели моторы. Танки и самоходные орудия как бы нехотя выползли из-за оврага и начали медленно разворачиваться в боевой порядок, поджидая, когда подойдут остальные. Потом дружно взревели, и машины устремились вперед через боевые порядки кубанских полков. Казаки с боевым кличем устремились вслед за ними. Немцы поздно поняли свою оплошность с контрударом. Дивизии Головского, Гадалина и бригада Завьялова смяли противника и ворвались в Степановку. 9-я гвардейская дивизия подхватила атаку соседей и блестящей, в казачьем стиле, атакой разгромила гарнизон Викторовки.
– Ну, теперь, Василий Сергеевич, считайте, прорвали мы коварную оборону у Тилигула. Поеду к Жданову… Надо проводить Трофима Ивановича в последний путь.
Самому не пришлось видеть, как казаки генерала Головского с боем форсировали Тилигул, но мне докладывали, что это была поистине грандиозная картина массового героизма. Здесь мне хочется привести выдержку из политдонесения начальника политотдела 4-го гвардейского Кубанского казачьего кавалерийского корпуса полковника Карева. Он приводит этот боевой подвиг как пример высокого политико-морального состояния личного состава корпуса. Подвиг описали здесь по-фронтовому лаконично и сухо, но каждое слово в нем тем и дорого, что написано под свист пуль, под грохот бомб и снарядов, написано в тот памятный день – 31 марта 1944 года.
«Для того, чтобы овладеть населенным пунктом Степановка, – говорилось в политдонесении, – личному составу 30-й Краснознаменной кавалерийской дивизии надо было под огнем противника перейти по пояс в ледяной воде через реку Тилигул. И эта задача была с честью выполнена. Река была форсирована, село взято с бою, и преследование противника продолжалось. Бойцы и офицеры дивизии, промокшие в студеной воде, в морозную снежную погоду продолжали преследование, не имея возможности обогреться и обсушиться. Но никто ни слова не сказал об этом. Все рвались вперед».
Полковник Карев чем-то походил на командира 30-й кавалерийской дивизии генерала Головского: то ли своей сдержанной смелостью, то ли внешним обаянием, а быть может, просто своей глубокой и трогательной любовью к казакам. Никто никогда не слышал, чтобы он говорил что-то о себе, зато он часами мог рассказывать о своих воинах, их боевых делах. Пока мы с ним ехали в Березовку, он говорил о партийном организаторе 127-го кавалерийского полка, старшем лейтенанте Хакиеве, который, оказывается, с момента прорыва сумел провести уже три заседания партийного бюро. На них были приняты в партию те, кто подал заявление перед боем и отличился в бою.
– Вы представляете, товарищ командующий, воин в бою узнает, что он принят в партию, стал коммунистом. Ведь это же наивысшая награда за подвиг.
Хакиев, разумеется, не вызывал членов бюро к себе из боевых порядков, он сам шел туда, где пылал бой.
– Я могу вам уже сейчас доложить, кто первым форсирует следующий водный рубеж.
– Любопытно.
– Коммунист, лейтенант Алешков. На летучем партийном собрании он так и заявил: «Я со своим взводом первым форсирую Тилигул и ворвусь в село». Говорили, конечно, об этом и другие, но у него в душе сам бес сидит.
…Тело генерала Танасчишина лежит в гробу. То же спокойное, сосредоточенное выражение лица, так же сдвинуты брови. Не верится, что не сон, а смерть сомкнула ему глаза. Начальник политотдела 4-го гвардейского Сталинградского мехкорпуса полковник Козлов говорит о том, что герои, уходя из жизни, остаются в боевом строю, что героический образ их командира будет в боях напоминать о чувстве великой ответственности перед Родиной, призывать к мести и победе.
Мы выносим гроб. Его подхватывают офицеры-танкисты и устанавливают на автомобиль… Трехкратный салют… Машина в сопровождении взвода автоматчиков и эскорта мотоциклистов удаляется в сторону Вознесенска. Там будет совершено погребение.
Дальше 4-й гвардейский корпус уже до конца войны поведет генерал В. И. Жданов.
– Я получил ваше боевое распоряжение, – начал он о делах, когда эскорт скрылся за поворотом. – Вы приказываете по окончании переправы немедленно возобновить наступление и к исходу 1 апреля во взаимодействии с конницей овладеть северной частью населенного пункта Сталино. В то же время передовым отрядом – танками с десантом пехоты – овладеть городом и станцией Раздельная. Мы выполним этот приказ в указанное время.
– С выходом дивизий генералов Головского и Тутаринова на правобережье Тилигула обстановка резко изменится к лучшему. Думаю, что под покровом ночи противник предпримет попытку оторваться от нас, чтобы занять очередной рубеж.
– Что-то непохоже, – усомнился Владимир Иванович, – бомбят район Березовки с таким остервенением, будто здесь решается судьба всей войны. Весь день ведет обстрел дальнобойная тяжелая артиллерия.
– Броды нашли?
– Да, жители показали. До темноты я решил не раскрывать своих карт. Пусть немцы думают, что все надежды мы возлагаем на мостовые переправы.
– Пленные? – Мне было интересно узнать, на что нацеливают немецких солдат.
– Есть какой-то офицер, взятый в глубине обороны. Результат допроса еще не докладывали.
– Давайте его сюда. Зайдем к вам.
В сопровождении автоматчика в комнату вошел среднего роста, сутулый, обрюзгший старик. Он стянул фуражку с седой головы и угодливо поклонился, изобразив на лице дежурную улыбку.
– К вашим услугам, господин генерал, сотрудник организации Тода, – довольно бойко представился офицер.
Мы были поражены не столько тем, что он прекрасно говорил по-русски, сколько его хорошим расположением духа. Он понял нас и не стал ждать вопроса.
– О, я прелестно себя чувствую, потому что хорошо знаю Россию. У меня хорошая перспектива: я увижу конец войны и возвращение домой.
В этот момент дом содрогнулся от взрыва. Улыбка у немца мгновенно спорхнула с лица, глаза юркнули глубже под лохматые брови и замерли. Их едва было видно.
– Откуда вы знаете Россию? – спросил Владимир Иванович.
Офицер ответил не сразу, а лишь тогда, когда убедился, что бомбы рвутся где-то в стороне. Он вновь обрел «прелестное настроение» и заговорил, как человек, привыкший уговаривать.
– Я имел счастье, господин генерал, еще до Первой мировой войны несколько лет работать представителем немецкой фирмы в Петрограде и на периферии. О, уверяю вас, Россию с ее колоссальными богатствами и неисчерпаемыми людскими резервами победить невозможно. Я старый гамбургский купец и знаю, что говорю.
Мы невольно улыбнулись.
– Что это за «организация Тода»?
– Это организация, изучающая экономические возможности новых районов империи, – уклончиво ответил купец и сразу же изменил направление мысли: – Но ее деятельность свертывается. Я уверяю вас, господа генералы, что отступление наших войск (я имею в виду принадлежность к нации, а не к нацистам, это, поверьте мне, большая разница) будет непрекращающимся. Вы спросите меня: почему я так утверждаю? О, у меня есть чутье. Так вот, чтобы вы знали, руководство организацией, приданной командованию группой армий «Юг», выехало в Венгрию. Да, да, оно покинуло Россию, а это, поверьте мне, говорит о начале конца империи Гитлера. Я был в командировке на юге… и вот…
– Отправьте его, Владимир Иванович, пусть живет надеждами на возвращение домой.
Капитан настороженно выслушал мои слова и торопливо закончил:
– Можете мне поверить, Гитлер окончательно запутался. Но не это главное, его разногласия с генеральным штабом зашли так далеко, что, уверяю вас, остановить его может только пропасть…
Мы вышли на улицу. Небо хмурилось, обволакиваясь тяжелыми свинцовыми тучами. Подул холодный ветер. «Быть непогоде», – вспомнился мне прогноз казака Горбыня. На фоне мрачного, будто прогнувшегося неба с диким ревом метались черные тени «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». Вокруг них искрились взрывы зениток, прочерчивали пунктиры траекторий трассирующие снаряды.
– Восемь стервятников уже сбили, – сказал Владимир Иванович и тут же добавил: – А вот и девятый.
Самолет вспыхнул необыкновенно ярким пламенем и, описав крутую дугу, стал удаляться на запад, снижаясь и оставляя за собой шлейф густого дыма. Под его черным следом появились два белых купола.
– Кто у вас исполняет обязанности начальника штаба? – спросил я Жданова.
– Мой заместитель подполковник Тобулко – грамотный, деятельный офицер.
Я подозвал полковника Компанийца.
– Доложите положение 30-й и 9-й дивизий.
– Обе дивизии и бригада Завьялова, товарищ командующий, продолжают развивать наступление из района населенных пунктов Викторовка и Степановка в направлении хуторов Падурец, Пьяногорка. Дивизия полковника Гадалина медленно развивает успех. Он почему-то засиделся, хотя для прорыва рубежа у него наиболее выгодные условия: закрытая местность, узкий участок реки, наличие брода, наконец, успех соседей.
– Ну что ж, теперь командиру дивизии нужно переходить к преследованию. Передайте ему, пусть не упустит момента отхода противника. Так и передайте. Позже буду у него. Владимир Иванович, – обратился я к генералу Жданову, – вы мне доложили, что решили возобновить наступление, как только стемнеет. Значит, у вас все готово?
– Да, все в полной боевой готовности. 13-я мехбригада уже начала обходный маневр через Завадовку.
– Хорошо. Сейчас 17.30. Ровно через тридцать минут произведите двадцатиминутный мощный артналет по переднему краю обороны противника и форсируйте реку через броды и на подручных средствах. В 18.30 вся наша пехота должна атаковать высоты за Тилигулом. К строительству моста, кроме наших саперов, привлеките местное население.
Ровно через тридцать минут вся корпусная и приданная артиллерия обрушили на скаты высот, обращенных к востоку, мощный огневой налет. И сразу же на берегу появилась наша пехота. Солдаты несли с собой доски, жерди, бочки, связанные пучки прутьев, фашины… словом, все, что попало под руку. Они ускоренным шагом преодолели заболоченную долину и бросились вплавь через реку. Мы выдвинулись вперед. Вскоре поступило первое донесение об успешном развитии наступления. «Овладел железной дорогой, – доложил Жданову командир 14-й мехбригады полковник Н. А. Никитин, – атакую высоту 119,9. Второй мотострелковый батальон продвигается в обход станции Рауховка с юго-запада…»
Обходный фланговый удар казачьих дивизий и пехоты Завьялова захлестнул оборонительные позиции противника. Оказывая ожесточенное сопротивление, гитлеровцы медленно отходили вдоль дороги, загибали свой левый фланг к Рауховке.
…То особое упорство, с которым командование группы армий «А» стремилось как можно дольше удерживать район Березовки, объясняется серьезными причинами не только оперативного, но и политического характера. Важным являлось то, что одновременно с действиями главных сил фронта уже сам выход конно-механизированной группы в район Березовки перекрывал все дороги, по которым могли отойти на запад войска противника, противостоящие центру и южному крылу 3-го Украинского фронта. По существу, 6-я немецкая и 3-я румынская армии оказались «в мешке», главный выход из которого «перевязала» конно-механизированная группа. Дальнейшее развитие нашего наступления грозило поразить основные жизненные центры боевого организма группы армий «А» генерал-фельдмаршала Клейста. Впрочем, уже не Клейста, а генерал-полковника Шернера.
Мне в то время не было известно, что в одну из мартовских ночей личный самолет Гитлера «Кондор» приземлился на аэродроме города Николаева. В него сел единственный пассажир. Это был Эвальд фон Клейст. «Кондор» тут же поднялся в воздух и взял курс на Лемберг (так гитлеровцы именовали Львов). Здесь он встретился со своим коллегой – командующим группой армий «Юг» генерал-фельдмаршалом Эрихом фон Манштейном. Интересная деталь. Клейст вел 1-ю танковую армию на Кавказ, а Манштейн выводил ее через Ростов, спасая от разгрома. Впрочем, у Клейста в это время были не менее ответственные задачи – спасение остатков группы армий «Юг», понесшей невосполнимые потери на Волге и Дону. Вскоре оба они были доставлены в Оберзальцберг. Фюрер наградил их «рыцарскими крестами» и… снял с занимаемых постов. Причина? Она, разумеется, кроется в поражениях, которые понесли войска неудачливых полководцев. Так считал Гитлер. По его мнению, Клейст и Манштейн в новых условиях не способны были полноценно воплощать его «военный гений».
Кто же виноват? Бывшие фельдмаршалы, заделавшиеся учеными-историками, считают, что виноват Гитлер.
Читая их творения, видишь: в оперативных планах немцев была заложена прочная основа победы. И они достигли многого. Но вот в руководство войной начал вмешиваться фюрер, и, по его недомыслию в военных делах, срывались или проигрывались блестяще начатые операции. Утверждения «Гитлер не давал на это согласия», «Гитлер болезненно воспринимал…» и так далее стали уже притчей во языцех. Но они зря размежевываются. Если говорить только о военной стороне дела, то надвигающаяся катастрофа еще больше объединила творческую мысль всей военной школы гитлеровской Германии. Однако в борьбе старого с новым – таков извечный движитель истории – победила передовая советская стратегия, оперативное искусство и тактика, победили Советские Вооруженные Силы, победил наш передовой общественный строй, на котором они базируются.
Впрочем, я несколько отвлекся. Кроме военной, оперативной причины столь ожесточенного упорства немцев под Березовкой была причина и политическая. Отойти – значит бросить на произвол судьбы 3-ю румынскую армию. Это может вызвать нежелательные осложнения с правительством Иона Антонеску. По газетам мы знали: он выразил Гитлеру недовольство тем, что Румыния потеряла более четверти миллиона солдат, и заявил, что не может больше посылать на Восточный фронт новые соединения.