Я никогда не забуду, как впервые в своей жизни увидел собаку на крыше. Это был еще один странный обычай городских. Большинство крыш в Масатлане плоские; когда чужак проходил улицами рабочего района, его немедленно встречали и провожали хриплым гавканьем собаки, мечущиеся по крышам над ним. К этому более или менее и сводилась роль собак в Масатлане: работать дешевой сигнализацией.
Проблема в том, что собаки проводили там всю свою жизнь. Они не могли спуститься без посторонней помощи, и, если вдруг кто-нибудь не сжалится над ними, они не могли пойти куда-либо еще. На крыше им нечем было заняться: они носились кругами по своей жалкой территории, таращась вниз сквозь прутья, рыча и лая на все, что им казалось выбивающимся из общего порядка. А поскольку крыши были еще и тем местом, где бедные семьи вроде нас развешивали выстиранное белье, то эти собаки превращались в настоящих разрушителей. Их энергия, у которой никогда не было другого выхода, вынуждала их бросаться на развешанные вещи, рвать их в клочья и дожевывать то, что не было разорвано. Подобно людям на улицах, домовладельцы регулярно приходили к тому же выводу и считали собак ненужным хламом и так к ним и относились. В Масатлане уважения к собакам не было.
Поэтому наши соседи считали нас полусумасшедшими из-за того, что мы держали собаку в квартире. Цыплят и попугаев они еще могли понять, но собака?! Хотя иногда по выходным мне разрешали взять Регалито на пляж или выпустить на нашу крышу, чтобы он мог там побегать и поиграть, но все равно большую часть времени он проводил взаперти в холле нашей крошечной квартирки.
Поскольку я был юн и привык к естественной свободе собак на ранчо, я не понимал даже того, что Регалито нужно выводить на прогулку. Да я и ни разу не видел никого в Масатлане, кто бы выгуливал собак. Кроме того, тротуары были узкими, а машины проносились слишком близко к прохожим. В трепете за мою жизнь, мать не разрешала мне слоняться по улицам самому. В результате по мере того, как месяц утекал за месяцем, мой маленький Регалито становился все более и более несчастным и нервным.
И хотя мы всей семьей начали новую жизнь в городе, я думаю, каждый из нас пытался воссоздать то простое, естественное существование, которое давало нам ранчо. Я боролся сильнее всех, и я проигрывал. Мне нужно было примириться с обстоятельствами, но вместо этого я боролся с ними. Я все больше и больше становился похож на Регалито, рыча на проносящуюся мимо жизнь и подпрыгивая, чтобы выглянуть в окно. Или на одну из тех собак на крышах, запертых над улицами, чьим единственным развлечением было белье на веревках.
Вглядываясь в прошлое, я чувствую, как меня подавляет это сходство между моей жизнью и судьбой Регалито и тех одиноких крышных собак Масатлана. Как и они, я – физически и психологически – был заперт в клетке и глубоко подавлен, чувствуя, что никогда уже не смогу обрести себя, настоящего себя. Глядя на тех собак, пытающихся заполнить свою пустую жизнь бесконечным обходом своей крыши, прыжками и рычанием, я отыгрывал такую же роль, только по-другому.
Все эти годы папа был на работе почти все время. Мы крайне редко видели его. Однажды моя мать, желая, чтобы я вел себя хорошо, сказала мне: «Теперь ты мужчина в доме». Готов поспорить, она быстро об этом пожалела, потому что я воспринял это совсем не так, как она того бы хотела. Я превратился в маленького Наполеона, который контролирует всех и вся. Я использовал это как оправдание всем нападкам на мою сестру Нору. Я дразнил ее, разыгрывал и всеми способами превращал ее жизнь в кошмар. Мои родители понимали, что пришло время меня осадить.
Сегодня, когда мои клиенты мучаются с животными, которые безобразничают от скуки или фрустрации – другими словами, из-за отсутствия свободы, – я часто советую им направить этот избыток энергии в позитивное здоровое русло. Бег рядом с вами, пока вы катаетесь на велосипеде или на роликах, плавание вместе или совместный поход с рюкзаками в горы, предложения активных развлечений по поиску приманки или тренировки ловкости – прекрасные способы помочь собакам ощутить вкус свободы, которую они столь жаждут, но свободы организованной и со своими ограничениями.
Мои родители поступили так же по отношению ко мне, когда поняли, что я начинаю бунтовать из-за той опустошенности, которую вызывал во мне город. Они предложили свою программу развития ловкости – для людей. Она называлась карате. Я начал заниматься им в семь лет, и занятия карате, на которые я ходил после школы, давали мне отличные возможности для физического выброса моей энергии, а заодно и начала дисциплины и самоорганизованности, в которых я нуждался, чтобы выстроить приоритеты моих жизненных обязанностей, например, учебы в школе, выполнения домашних заданий, заботы о Регалито и помощи по дому. Я часто задаюсь вопросом, каким человеком я стал бы, если бы мама и папа не заметили вовремя, как я себя чувствую и веду. И, думаю, вряд ли бы я смог вырасти тем дисциплинированным успешным человеком, которым я стал сегодня.
Что же касается Регалито, я бы очень хотел понимать тогда, что я знаю теперь о том, как дать домашней собаке вкус свободы. И это очень похоже на то, что поняли мои родители: как удержать под контролем невероятно энергичного и живого маленького мальчика.
«По-моему, мы так привязаны к собакам потому, что они существа, не скованные стереотипами. Такими могли бы стать и мы, если бы не были так уверены в собственном превосходстве».
Найти свою свободу
Что значит «свобода» для вас? Для моего друга Джады Пинкетт Смит свобода – просто возможность часами бродить по холмам вместе с ее собаками, вдали от мобильного телефона, деловых обязательств и папарацци. Для моей невесты Джахиры – знание того, что я здоров и нахожусь в безопасности, если я путешествую далеко от дома. Для нее свобода – это свобода от беспокойства. Для моего старшего сына Андре свобода – ленивое времяпрепровождение на пляже с наушниками в ушах. А мой младший сын считает свободу возможностью обладать временем и пространством, чтобы создавать: рисовать картины, собирать книги комиксов и писать рассказы. Когда бы я ни спрашивал у людей, что свобода значит для них, всякий раз я получаю разные ответы.
Собаке не нужно изучать свободу; она прописана в ее ДНК. Собаки демонстрируют свою потребность в ней постоянно, и наша, их хранителей, задача – обеспечить им столько свободы, сколько можем.
Мы, люди, тоже нуждаемся в свободе; просто зачастую мы даже не знаем, что мы ищем. И иногда нужно совсем немного времени, чтобы понять, что же это такое.
Как показывает мой опыт работы с людьми и их собаками, это чувство нехватки свободы, которое испытывают многие люди, вызвано не физическими возможностями, не границами, которые нам ставит время, и не законами, которые управляют нашим поведением. Скорее оно вызвано теми ментальными и эмоциональными барьерами, которые блокируют наши врожденные инстинкты и пытаются отравить нашу душу. Например, многие мои клиенты непременно скажут: «Моя собака просто не в состоянии поладить с другими» или «Моя собака абсолютно не поддается дрессировке». Они даже не осознают, что ставят границы и требования для другого живого существа, абсолютно произвольные и основанные на их собственных страхах и неуверенности в себе. И моя задача – показать им, что все это – порождение их собственного сознания. И, устанавливая порожденные собственными фантазиями ограничения для своих собак, они убивают не только их свободу, но и свою собственную, и очень эффективно.
Когда речь идет о свободе, собаки знают о ней то, о чем большинство людей даже не догадывается: свобода приходит изнутри. Это не вещь и не место, это образ жизни.
● Используя свои чувства, чтобы исследовать и чествовать тот мир, который их окружает.
● Принимая свое место в стае и понимая, что последовательность правил, границ и ограничений дает им свободу быть теми, кто они есть.
● Наслаждаясь настоящим, не испытывая сожалений о прошлом и беспокоясь о будущем.
● Выражая себя такими, каковы они есть, без смущения и беспокойства о том, как они выглядят, звучат или пахнут.
● Упражняя присущие только им врожденные умения пасти, преследовать, отыскивать и отслеживать.
Энциклопедия собак
Когда мне было девять или десять лет, в школе я чувствовал себя действительно, как рыба, вытащенная из воды. Дети, которые обладали авторитетом среди соучеников, совсем не интересовались мной, и даже если кто-то из них оказывался рядом за ланчем, он тут же вставал и уходил, как только появлялся кто-то более занятный.
У меня был Регалито, так что я не особо переживал. Когда я прибегал домой после школы, он приветствовал меня так, словно самая известная в мире кинозвезда только что вошла в комнату. Он не ждал, пока кто-нибудь получше вывернет из-за угла, он хотел, чтобы рядом с ним был я и только я. Регалито хотел участвовать во всем, что я делал, будь то игра в прятки или беготня наперегонки по пляжу. И если я просто хотел посидеть спокойно наедине со своими мыслями, Регалито был согласен и на это тоже. У нас с ним никогда не было никаких конфликтов, никакой торговли. Мы были просто лучшими друзьями, полностью на одной волне друг с другом. Никто не понимал его, как я, и никто не знал меня лучше, чем Регалито.
Я всегда был очарован животными, но мой интерес к собакам теперь становился настоящей страстью. Мне казалось, на Земле существует совершенно отличный от нас вид – состоящий из существ с четырьмя лапами и хвостами, с представителями которого я сливался – в духовном и эмоциональном смысле – куда лучше, чем с любым человеком в моей жизни. У собак были все те качества – молчаливая сила, умение приспосабливаться, любовь к игре, решительность, эмпатия, терпение и мудрость, – к которым стремился и я. Я любил свою семью и знал, что и меня любят, – но с собаками я чувствовал себя совсем по-другому. Я ощущал себя цельным.
Когда мне исполнилось десять, моя мать подарила мне экземпляр «Энциклопедии собак», которую она заказала по почте. Эта книга изменила мою жизнь. Стоило открыть ее, и мне представлялся чудесный новой мир. Большинство собак, которых я видел в Мексике, были более или менее похожи друг на друга – все те же нечесаные, серо-коричневые, смахивающие на койотов фермерские собаки. Но внутри моей новой книги я встретился с сотнями самых разных собак всех видов, размеров и цветов, – и каждая из них казалась мне редкой и экзотичной драгоценностью. Там были ирландские волкодавы, настолько большие, что я с трудом мог поверить, что они настоящие; шарпеи с их комическими складчатыми мордами. И сенбернары на склонах снежных холмов – таких я никогда не видел.
Я хотел узнать историю эволюции собак и того, как они стали теми удивительными созданиями, которых мы знаем, как, когда и где возникла каждая порода и зачем. Я хотел встретить и получить каждую собаку всех тех пород, о которых я прочел в этой книге. Я хотел, чтобы они стали моими лучшими друзьями, такими, как Регалито.
По мере того как я приспосабливался к жизни в Масатлане, карате давало мне ощущение уверенности в себе и безопасности.
«Собаки – это звено, которое соединяет нас с раем. Им неведомы злость, зависть или недовольство. Сидеть с собакой на склоне холма в ясный день означает вернуться в рай, где ничегонеделание не было скукой, а было безмятежностью».
Мой первый породистый пес
Однажды я шел домой из школы, и вдруг мимо мелькнул первый породистый пес, которого я когда-либо видел вблизи. Это был чудесный холеный ирландский сеттер, с длинной волнистой рыжей шерстью, свисающими плоскими ушами и совершенной элегантной побежкой. Я понял, что это ирландский сеттер, благодаря своей «Энциклопедии», которая к тому времени стала моей личной библией.
Немного пошныряв в окрестностях, я узнал, что владелец ирландца – доктор Карлос Гузман, живший в богатой части города. Доктор Гузман владел, выращивал и показывал на выставках чистокровных ирландских сеттеров, которые всегда становились победителями. Он был первым человеком в Масатлане, которого я видел выгуливающим собаку, а он делал это каждый день в три пополудни. Этот человек нажил состояние, делая незаконные аборты, спрос на которые был крайне высок у женщин высшего общества. Моя мать, ревностная католичка, осуждала его из-за этого – но я думал только о его собаках, поэтому я стал его тенью во время этих дневных прогулок. Это стало настоящим ритуалом для меня.
И вот однажды я набрался смелости подойти к доктору Гузману. Он выходил на прогулку с собаками примерно в то же самое время, когда я шел из школы. Раньше я ждал, пока он завернет за угол, и только потом следовал за ним на расстоянии. Но в этот полдень я буквально бежал за ним вниз по улице. Я, должно быть, до смерти испугал его! Я бросился за ним по крутому холму, открытому всем ветрам, и, когда, наконец, едва дыша, догнал его, буквально засыпал всеми вопросами, которые только мог вспомнить, о его собаке и породе. Я выпалил их, как из пулемета.
Отойдя от шока, доктор Гузман улыбнулся. Я развеселил его или, быть может, он увидел мою искреннюю страсть к собакам, что было совсем нетипично для мальчика из рабочей семьи в Мексике. Когда я спросил его, можно ли мне будет получить одного из его будущих щенков, его глаза блеснули, и он согласился. Конечно же, я знал, что со временем щенки появятся, потому что в то время никто в Мексике – и я именно это и имею в виду – не стерилизовал и не кастрировал своих собак. В мексиканской культуре даже мысль о том, чтобы лишить какого-либо самца его «мужественности», была табуирована – даже если этот самец был собакой. И это опасная ситуация, которую я стараюсь исправить, разъясняя людям, что стерилизация и кастрирование нужны для сокращения числа брошенных и бездомных собак, которое только в Америке оценивается более чем в шесть миллионов особей.
Щенок, которого доктор Гузман подарил мне, был девочкой, и я назвал ее Салюки. Салюки – борзая, выведенная древними египтянами, я как раз читал про них в это время. Мне нравилась сама идея назвать мою новую собаку, которая немного была похожа на салюки – первую выведенную породу в истории. Это позволяло мне чувствовать связь с собаками и с их прошлым.
Позже я понял, что доктор Гузман отдал мне самого «страшного» щенка в помете. Он любил выставлять своих собак, так что он отдал мне ту, которая даже последней не выиграла бы конкурсы красоты ирландских сеттеров. Салюки была крупнокостной девочкой, и у нее не было ни капли от той грациозной женственной красоты, которыми отличались модельные ирландские сеттеры.
Конечно, я не знал, в чем разница, а даже если бы и знал, то для меня это не имело никакого значения. Я был настолько счастлив и горд, что она моя! Как по мне, так она была самой совершенной, самой красивой собакой в мире.
Я изумил мою мать, когда пришел домой с новым щенком, но она всегда поддерживала мои увлечения. Папа был столь же поглощен животными, как и я, так что с родителями у меня проблем не было. А Регалито и вовсе был счастлив получить друга для игр на все то время, пока я был в школе.
Воспитание Салюки – первой чистопородной собаки, которой я владел, – дало мне и радость, и даже еще более возросшее чувство ответственности. Я был полон решимости не повторять те ошибки, которые я допустил с Регалито.
Я уже начал схватывать, что нужно делать, чтобы собака была счастлива и в городе. И что значительно более важно, я начал понимать важность чувства свободы – и для моих собак, и для меня.