И вот неделю спустя мы с Ниной сидим у этого нетипичного батюшки. Какое совпадение! Отец Александр не удивлён: «Всё это закономерно! Если закономерна молекула, закономерна снежинка, то тем более не может быть случайной человеческая судьба. Это всё-таки не снежинка…»
Евгения Завадская
Саша появился в моём доме в середине шестидесятых годов. В зимний воскресный вечер его привёл после совместной лыжной прогулки мой друг Г.С. Померанц. Саша был раскрасневшийся от мороза, бодрый, в вязаном, ручной работы, с оленями на груди, большом уютном свитере, с удовольствием пил горячий чай и был удивительно прост и естественен. Я всё твержу, вспоминая тот далёкий зимний вечер, блоковскую строчку: «Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне…» – именно таким светлым и бодрым вошёл в круг моих друзей отец Александр.
Фазиль Искандер
Впервые мы встретились с отцом Александром за городом, в доме наших общих знакомых. Я увидел человека редкой физической красоты и духовного обаяния. Знакомясь с личностью значительной, обычно некоторое время испытываешь отчуждение, трудность в нащупывании общих точек соприкосновения, пока не выйдешь на разговор близкий и дорогой обоим. В этом случае ничего подобного не происходило. Казалось, я встретился с человеком, давно знакомым. С первой же секунды полился интересный разговор, казалось, давно начатый и случайно прерванный. Выяснилось, что я с отцом Александром действительно был знаком, только заочно: читал несколько его прекрасных богословских книг, изданных на Западе под разными псевдонимами.
Майя Каганская
Надежда Яковлевна Мандельштам до того тщательно начертала план, что даже место моего назначения вывела крупными печатными буквами: Пушкино. Понимала, с кем имеет дело… И план действительно своё дело сделал – окончательно меня запутал, и я бессмысленно долго кружу между станционным буфетом и какими-то невнятными, сбегающими от перрона тропками.
Выручила буфетчица, не без удовольствия наблюдавшая мои стыдливые метания:
– Что? Небось жидовского батюшку ищешь?
Я утвердительно сглотнула: да, мол, ищу, именно батюшку, именно жидовского…
Сижу на завалинке, на сквозняке двух потоков речи: один – из окна, за которым отец Александр вразумляет какого-то нервного неофита, другой поток заливает уши первостатейным матом: рядом со мной на церковном подворье строительные рабочие обсуждают качество кирпича, досок, оплату, заказчика…
Новообращённый в смятении: можно ли совместить Евангелие и карнавал? А что, если даже и М.М. Бахтин, до сих пор до дрожи почитаемый, не кто иной, как роковой обольститель, ловец неокрепших душ?
Мат сильно мешает, но по отдельным просочившимся словам и интонациям понимаю: страдальцу грехи отпущены, а попутно и Бахтину с карнавалом, как учит нас М.М., католическая церковь карнавал не осуждала, и негоже нам, православным, быть святее папы Римского.
…В начале семидесятых торговая сеть страны зияет чёрными дырами, в которые косяками безвозвратно уплывают предметы любой необходимости. Поэтому моя авоська под завязку напичкана жестянками с «Бычками в томате», «Шпротами в масле», «Сельдью бланшированной» и даже всенародными любимицами – «Сайрой» и «Печенью трески». Это Н.Я. (Надежда Яковлевна Мандельштам – Ю.П.) прислала отцу Александру «кошерный» гостинец по случаю Великого поста и велела кланяться. Поручение нравственно безупречно именно заурядной обыденностью повода: ведь не для того я мёрзла в нечистой, ещё не оттаявшей от зимы электричке, чтобы всемогущий отец Александр и меня приобщил к свету истинной веры! На это Н.Я. не только что не рассчитывала, но и не хотела даже самой укромной клеточкой своего со- и подсознания. В этом я абсолютно уверена.
Для горенки слишком низко, для светёлки – темновато, для кельи – воздух не тот, не келейный, библиотечный воздух от пыльных скопищ книг по углам. Какая-то демонстративная, почти театрализованная бедность, как будто взятая напрокат из сочувственных рассказов Чехова о бытовых ужасах жизни деревенского клира. Только две роскоши нездешним светом озаряли поистине чухонскую убогость приюта: это преогромная, шикарной бумаги, едва ли не штабная карта на стене и – хозяин дома за столом из неструганных досок на кирпичах. Карта Ближнего Востока, весело и густо расцвеченная свеже-алыми флажками, – они продолжают отслеживать передвижение израильской армии в уже закончившейся войне Судного дня.
По какой-то фасеточной ассоциации отец Александр напоминает мне мандельштамовского «Декабриста»: и не халат на нём, а ряса, и ни чубуком, ни трубкой не пахнет, и губы у него не ядовитые, а напротив, самые что ни на есть располагающие, и непонятно, что на что он променял: сон на сруб или сруб на сон, но та же в нём красноречивая «декабристская» нездешность (нет более ничего чуждого русскому декабрю, чем декабрист, – оттого, быть может, и восстание не удалось), вопиюще не пара он всему окружающему, как пришелец из другой страны. Только там бывают такие лица несошедшего загара из какого-то вечного лета, переизбыток пигмента в чёрных волосах, глазах, бровях, как хлорофилла – в южной зелени, врождённая властность холёных рук… Чудо как хорош…
Поговорили. Посетовал: искренне верующих в Бога, что христиан, что иудеев, так мало, что, даже собранные вместе, еле заселили бы хрущёвку. Усомнился в том, что сионизм моего образца (т. е. светский или, как он выразился, «профанный») имеет шансы на выживание. Разве что вы (я то есть) протолкнёте его в будущее. Комплимент. Шутка. Неприлично часто перевожу взгляд с него на карту, словно выискиваю там для него подходящее место, и он, заметив, подтверждает: да, так и есть, война войной, но и без войны мечтал осесть на Святой земле. Но в Израиле миссионерство запрещено законом, а я не могу жить, не проповедуя Слово Спасителя. Кому ж мне его там проповедовать? Арабам? (Подходит к окну, распахивает, разводит руками). Так арабов у меня и здесь хватает… Размер рук так широк, что в это объятие втягивается весь окоём – от двора с дровосеками и низко зависшим небом до чахлого ельника и верхушек дальних сосен, застилающих горизонт, весь этот печальный апрель, так и не решивший, то ли ему до конца дотаять снег, то ли ошпарить заморозками, – всё это безвременье, растворённое в природе. И всё это – «арабы».
…На буфетчицу Н.Я. зло усмехнулась: «Антисемитизм дворни. Сколько я такого насмотрелась, когда жила в провинции!» А про «арабов» я исполнила на «бис», дважды подряд. Очень понравилось.
Николай Каретников
Впервые я увидел отца Александра Меня на экране. В 65-м году режиссёр Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма М. Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у неё есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем ещё молодого отца Александра. Первую проповедь «О любви и браке» отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую – «О добре и зле» – в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвести. С первой встречи я отдал ему своё сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого, продолжались до дня его трагической гибели. Для меня в знакомстве с отцом Александром был Божий промысел.
Монахиня Клер (Латур)
Я приехала в Москву, в семью Ива Амана. Я знала его по изостудии, где училась. Он пригласил меня к себе, сидеть с его детьми. Он работал в Москве, в посольстве Франции. Тогда было невозможно говорить с людьми, потому что для них это было опасно. Я говорила только с некоторыми бабушками, которые гуляли с детьми у дома, где я тоже гуляла с детьми Ива Амана. О Боге не говорила. Я ходила в церковь, молилась и работала – и всё. И не надо думать, что у меня будут друзья, потому что это невозможно. Я уже согласилась с этим, смирилась перед Богом. А месяца через два эти люди, у которых я жила, попросили меня, чтобы я поехала в Новую Деревню отвезти молоко одной семье, где родился маленький ребёнок. И я поехала в Новую Деревню, и точно в этот же день приехал отец Александр, чтобы благословить этот дом. Это было чудо. Чудо! И он пригласил меня вечером на экуменическое собрание. И он познакомил меня с молодыми людьми, которые там были.
Ольга Корф
В 1986 году мы с детьми, которым было тогда четыре и три года, жили на знаменитых детгизовских дачах в Заветах Ильича. Лето было жаркое, так что каждый день ездили купаться на озёра-бочаги около Новой Деревни. Ну вот, слово и сказано. Возвращаемся однажды после купания, идём мимо церкви, и сын тянет меня за руку, чтобы мы подошли поближе к ней. А по дорожке навстречу нам идёт большой красивый человек в чёрном – отец Александр, которого я, естественно, сразу узнала. Остановился рядом с нами, улыбнулся одними глазами, глядя на меня, и положил руки, ни слова не говоря, на белобрысые головки моих детей. А они замерли и тоже не проронили ни слова. Так прошло несколько долгих секунд. А когда он пошёл дальше, сын развернул всю нашу компанию и потопал за ним. Потом дочка отвлекла нас чем-то – камешек, что ли, в тапок попал, не помню уже, и мы отца Александра уже не догнали. Вот, собственно, и всё. Одна встреча, а помню всю жизнь, потому что помню свет и теплоту его взгляда. И всегда, хотя никому об этом не говорила, он словно был рядом со мной. И остаётся. Недавно спросила у детей об этой встрече, а получилось, что заново о ней рассказала, потому что они всё-таки были очень маленькие. Надеюсь, что потом вспомнили, потому что вспомнили и поездки в Новую Деревню, и церковь… Но важнее, что в сердцах осталось это особенное благословение.
Елена Кочеткова-Гейт
Случилось это в 1975 году, в Новую Деревню нас с Сандром Ригой привезла французская монахиня Клер. И я познакомилась со священником, который стал вскоре моим духовным наставником. Звали его отец Александр Мень.
Отец Александр оказался совсем не таким, каким я представляла себе моего духовного отца. Он был гораздо лучше, чем все мои глуповатые и романтические мечты. Как я убеждалась уже не раз, Господь в Своей милости всегда щедрее и неожиданнее, чем самые смелые человеческие представления. Вся моя жизнь отныне делится на «до» встречи с отцом Александром и «после». Когда апостол Павел говорит: «Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием», – это про отца Александра тоже, это отец Александр родил нас, своих духовных детей, во Христе Иисусе своей любовью, проповедью, пастырским попечением, всей своей жизнью пророка, праведника и святого.
Людмила Крупская
Меня в Новую Деревню привезли друзья. Я знала уже, что есть такой замечательный священник, отец Александр Мень. И когда я пришла в храм, то была крайне удивлена, что бабушек там было мало, там было много интеллигенции, молодых людей, и все они друг друга знают! Меня это поразило. И когда я увидела отца Александра, я не всё понимала, что он говорит, но я видела, как он говорит! Я видела, что этот человек «горит!» Для меня это было как шок. Первое впечатление было очень сильным.
Андрей Мановцев
«Смерть – это главное событие в жизни человека», – услышал я от отца Александра Меня весной 1981 года, при первом знакомстве, в очень важном для меня разговоре. В ноябре 1980 года умерла моя мама, после чего я пережил обращение в веру, крестился. Я почти ничего не знал, не понял даже, что меня причастили после крещения; сейчас мне кажется, что я о причастии вообще услышал только от отца Александра. Мне необходим был разговор со священником о некоторых моментах, связанных с маминой смертью. В дружеском семействе меня взялись познакомить с отцом Александром. И те слова, с которых он начал, как раз и стоило мне услышать. Помню, однако, что при всём их значении для меня показались эти слова как бы слишком яркими. Но нетрудно представить, как часто я вспоминал их после смерти отца Александра и как лишь горестно дивился тому, сколь подходящими оказались они для него самого.
Ольга Милованова
Это было в 1981 году. Я ехала в электричке в Пушкино, где училась в музыкальном училище. В вагоне напротив меня сидел священник, красивый, с умными глазами. Он разговаривал со своими попутчиками, а потом взглянул на меня. Взгляд его был удивительно поддерживающим, что никак не вязалось с моими тогдашними представлениями о священниках. Помимо моей воли во мне стала происходить какая-то странная работа: вся моя жизнь прошла перед моим мысленным взором. И это продолжалось, как мне показалось, очень долго.
Когда мы стали подъезжать к станции Пушкино, священник, увидев, что я собираюсь выходить, позвал меня. Я медлила. Женщина, которая ехала вместе с ним, громко сказала мне: «Да подойдите же к нему, батюшка хочет вам подарить книгу». Она спросила, как меня зовут, а священник подписал какую-то книгу. Но я смутилась, сочла это просто недоразумением, на протянутую мне книгу удивлённо отреагировала: «Это мне? Зачем? Мне не нужно!» В общем, я его огорчила. Я это понимала, но сделать с собой ничего не могла, я спешила к выходу. Но священник стал приглашать меня в храм, в какую-то «новую деревню», сказал, что его зовут отец Александр Мень. Он рассказал, как доехать в его храм от Пушкино на автобусе. «Приходите, – сказал он, а потом добавил: – Если хотите, конечно».
Я закивала головой, но уже пора было выходить, и мне было очень жаль, что я толком и не поняла, в каком храме и в какой деревне он служит. Я выскочила из электрички в полном недоумении. Но весь день я ощущала какой-то необыкновенный прилив сил.
С тех пор мне стали сниться сны, что я еду в электричке и должна где-то сойти, но не знаю точно – где, и что там меня ждёт кто-то необыкновенный. Так в Новую Деревню я к нему и не пришла, а он меня очень ждал, как мне кажется.
Уже после смерти отца Александра ко мне стали приходить его книги, сначала из серии «В поисках Пути, Истины и Жизни», «Сын Человеческий», потом другие. У меня было такое ощущение, что эти книги я ждала всю жизнь. Я была совершенно поражена, читая их, от каждого слова словно горела. Я начала молиться отцу Александру – это стало моей потребностью. И снова мне приснился сон, что я еду в электричке, и на этот раз выхожу в нужном месте и вижу дерево, удивительно знакомое и бесконечно родное. Размеры этого дерева и размах ветвей было совершенно невозможно определить, как невозможно определить размеры гор. Я долго-долго бегу к этому дереву и наконец падаю на мягкий слой опавших листьев, поджимаю ноги, смотрю вверх, чтобы увидеть, вся ли я нахожусь под сенью этого могучего дерева. Вижу себя под его ветвями и успокаиваюсь – добежала. Проснулась я с чувством огромной радости, а внутри у меня звучало слово «ОТЕЧЕСТВО».
Марина Михайлова
Я познакомилась с отцом Александром Менем благодаря Льву Большакову. Сейчас он священник, служит в Карельской епархии, в городе Кондопога. Тогда он ещё не был рукоположен, работал в Институте археологии, а жена его, Юлия Большакова, была уже довольно известным иконописцем. Они были духовными детьми отца Александра, и у них дома собиралась молитвенная группа, что по тем временам было не просто нетипично, но и наказуемо. Так случилось, что я познакомилась с Большаковыми, благодаря им прошла катехизацию (они тогда катехизировали людей тайно, на квартирах), потом стала к ним ходить на евангельские чтения. Однажды я пришла к ним чуть пораньше и увидела на кухне отца Александра, который пил кофе и беседовал с Львом и Юлей о «Мастере и Маргарите» Булгакова. К тому времени я уже прочла некоторые батюшкины книги, и меня поразило его живое слово о Христе. Увидеть человека, написавшего эти удивительные вещи, для меня было счастьем и радостью. В последние два года жизни отца Александра (мы познакомились в 1988-м году, а в 1990-м его убили) я приезжала к нему на исповедь в Москву – не очень часто, раз в месяц, раз в два месяца, но всё-таки смогла с ним немного побыть. Это, конечно, одна из лучших встреч в моей жизни.
Лада Негруль
Моя подруга Маша Тёмина звала меня поехать с ней в Новую Деревню, но я не понимала поначалу, зачем нужно ехать так далеко от Москвы, чтобы причаститься и исповедоваться. И только прибыв на место, всё поняла…