Варвара Малахиева-Мирович
Маятник жизни моей…
“О преходящем и вечном”
Мир вам, безвестные, безобидные, безответные мученики Истории, невинные жертвы безумия, охватившего планету… Горестны, таинственны и важны в путях вселенной ваши судьбы, не менее чем судьбы героев, вождей, мучеников, исповедников и гениев человечества.
Дневники Варвары Григорьевны Малахиевой-Мирович, представленные на суд читателя, – это неведомый материк, который надо еще изучать и осваивать.
За долгую свою жизнь (1869–1954) Варвара Григорьевна сменила много занятий: была гувернанткой в богатых домах, воспитательницей, редактором, поэтом, театральным и литературным критиком, автором детских стихов, инсценировок, переводчиком. Но, возможно, главный итог ее жизни – это создание уникальных дневников, которые она вела с 1930 по 1954 год, отражающих широкий исторический период от конца девятнадцатого века до послевоенной советской жизни. Правда, события, описанные до 1930 года, то есть до начала записей, изложены не в хронологическом порядке, а, как всякие воспоминания, следуют наплывами, обращениями к прошлому, включениями в повествование фактов повседневной жизни. Мы видим советский мир глазами человека ушедшей цивилизации, но слышим голос, в котором нет ропота на судьбу, а есть стремление объяснить себе и другим суть происходящего, связь между эпохами.
Варвара Григорьевна пыталась оценивать советскую жизнь, оглядываясь на свою народовольческую юность, стараясь найти хотя бы какой-то смысл в мучениях людей, страдающих от голода, безбытности и от угрозы ареста. Однако в частной жизни она советского категорически не принимала, продолжая хранить верность внутреннему уставу своего религиозно-философского круга, продолжая поиски Веры, Истины, места в мире. И, памятуя о том высоком веке, назвала свои дневниковые записи – “О преходящем и вечном”.
Появлению этих тетрадей предшествовала необычная завязка. Сначала нашлись дневники Ольги Бессарабовой (Веселовской), воспитанницы Варвары Григорьевны и близкого друга всей жизни. Они некоторое время хранились в музее Цветаевой, так как брат Ольги Борис Бессарабов в 1921 году время от времени останавливался у Марины Цветаевой в доме в Борисоглебском переулке (где теперь и находится ее музей).
Его записки и воспоминания стали предметом обсуждения на конференции 1993 года, посвященной жизни и творчеству Цветаевой во время Гражданской войны, дневники же Ольги Бессарабовой оставались непрочитанными, ожидая своего исследователя. Именно среди записей Ольги обнаружились аккуратно переписанные десятки тетрадей со стихами и отрывками из дневников Варвары Мирович. Сами же дневники В. Г. Мирович – 180 тетрадей, ровными стопками лежавшие в картонных ящиках, – оказались в доме скульптора Дмитрия Михайловича Шаховского[1], – крестного сына Варвары Григорьевны. Он сохранил ее дневники до наших дней и согласился передать их в музей Марины Цветаевой.
О Варваре Григорьевне Малахиевой-Мирович[2] известно и много, и одновременно очень мало. Небольшая статья в словаре “Русские писатели”, очерк в книге “Сто одна поэтесса Серебряного века”. Ее имя встречается в указателях книг о поэтах, писателях и философах Серебряного века. Известно, что она работала в прозаическом отделе петербургского журнала “Русская мысль”, где ее сменил Валерий Брюсов, что она перевела вместе с М. В. Шиком популярную в Европе монографию Уильяма Джеймса “Многообразие религиозного опыта” – книгу, которая не потеряла актуальности до сих пор. Но оставалось множество загадок, ответы на которые находились только при чтении воспоминаний, стихов и писем. Прихотливый рассказ дневника тем не менее дает возможность вычленить биографическую нить, нанизывая на нее уже известные факты.
Варвара Григорьевна Малахиева родилась 29 марта 1869 года в Киеве на Большой Шияновской улице на Печерске. Эта часть Киева находилась недалеко от Киево-Печерской лавры.
Дед отца, как писала Мирович, схимник Малахий (или Малахия), в семьдесят лет принял монашество и пятьдесят лет после этого прожил затворником в пещере близ г. Острова Псковской губернии. Его считали целителем, к нему ходили из окрестных сел лечиться. Достоверно известно, что и Варвара Григорьевна умела наложением рук исцелять недуги.
Григорию Исааковичу Осипову (родился около 1828 года) удалось выхлопотать для себя и младших братьев разрешение изменить фамилию и называться Малахиевым в честь своего деда-монаха. Крестьянин Псковской губернии, Григорий Исаакович был одарен архитектурным талантом. С двадцати до тридцати шести или семи лет он жил в Выдубицком монастыре под Киевом. Но после того, как в монастыре было совершено убийство казначея, он усомнился в святости монастырского житья и по настоянию своего старца женился.
Варвара Федоровна Полянская (1850–1929), мать В. Г. Мирович, вышла замуж совсем юной, в шестнадцать лет, их разделяла с мужем двадцатилетняя разница в возрасте. Вела она свое происхождение от графов Орловых: семейная легенда гласила, что бабка ее была дочерью одного из графов и крепостной девушки.
Жизнь Варвары Федоровны была очень драматичной. Она теряла детей одного за другим: умерла от менингита семилетняя Мария, война и голод в 1919 году унесли жизни Николая, Анастасии, Михаила. Варвара, самая неприспособленная к быту, осталась со слепой матерью. После ее смерти в Сергиевом Посаде на руках монахини Дионисии дочь чувствовала несказанную вину перед ней и запечатлела свой плач о матери в тетради, которую писала не отрываясь двадцать дней.
Девочкой Вава сама научилась читать по журналам “Ваза”, “Всемирная иллюстрация” и газете “Сын Отечества”. Любимыми книгами с детства у нее были древняя и священная история, по которым училась в пансионе мать. С восьми лет Ваву отдали в приходское училище, а затем в гимназию. Тогда и началась ее дружба с Нилочкой Чеботаревой (Леонилла Николаевна Чеботарева, в браке Тарасова, – будущая мать знаменитой театральной актрисы Аллы Тарасовой). В девять лет Ваве пришла мысль, что она способна воскрешать из мертвых. “Я обещала осиротевшей двоюродной сестре Маше, что весной, как только можно будет пройти на кладбище, я воскрешу ее мать. Когда я услыхала от бабушки, что только Христос и немногие святые творили такие чудеса, я решила прибегнуть к чудотворному кресту с частичкой мощей, который хранился в нашем кивоте. И велика была горечь моего недоумения, когда взрослые мне разъяснили, что и чудотворный крест тут не поможет и что вообще чудеса были раньше, а теперь «давным-давно уже никто не воскресает»”.
Эти необычные свойства она унаследовала от отца-странника. Он редко появлялся дома, с трудом переносил суету домашней жизни. Приезжал он раз в году с подарками. Дети его ждали, обожали его неожиданные появления. Больше чем на месяц, он не задерживался. Жил в землянках возле монастырей или в кельях.
Как вспоминала Варвара Григорьевна: “Перед смертью он писал матери из Батума: «не в сонном видении, а наяву, на берегу моря, я видел “новое небо и новую землю”». Думаю, что от этого видения было так прекрасно и так блаженно его лицо в гробу”.
Варвара сызмальства мечтала о “новом небе и новой земле”, каждый раз вкладывая в это понятие новое содержание.
С юности ее покоряли революционные идеи партии “Народная воля”. Вместе с подругой Леониллой она отказалась от церкви и веры, а к шестнадцати годам и вовсе становится нигилисткой. Вера заменяется беседами о Желябове, Перовской, о страданиях народа, об “ужасах царизма”. В восемнадцать лет Варвара отправляется на станцию Грязи торговать книгами, чтобы заработать денег на освобождение из тюрем томящихся узников. Спустя годы она часто вспоминала себя прежнюю, готовую умереть за всемирное братство, за справедливость, за свободу.
В 1890 году по зову Леониллы Варвара вернулась в Киев. Она стала работать в партии, которая, по сути, была осколком народовольцев-террористов 1881 года. Однако вскоре ее стала тяготить партийная дисциплина; в скорую революцию верилось все меньше, охватывала горечь разочарования. С потерей идеи возник внутренний кризис, непонимание, для чего жить. Обывательская жизнь натуре Варвары была абсолютно чужда. У нее начались приступы психического заболевания с продолжительной депрессией и мыслями о самоубийстве; она проходит лечение у разных врачей. Один из них завладел ее чувствами и мыслями. Начался долгий и бесплодный этап влюбленности в киевского доктора Петровского, женатого человека с двумя детьми.
В те годы самым близким человеком в жизни Варвары Григорьевны была младшая сестра Анастасия. Когда та была еще маленькой, Варвара читала ей взрослые книги, множество стихов, которые девочка легко запоминала. Сестры и сами писали стихи, вели дневник. Когда Анастасии исполнилось семнадцать, а Варваре двадцать два года, они уже дружили как равные. “Это был период, когда в редакции «Жизнь и искусство» (киевский журналишко, где мы обе начали печатать стихи и прозу) нас прозвали Радика и Додика – имена сросшихся сестер-близнецов, которых показывали в проезжем музее. Если бы в тот период кто-то из нас умер, его друг не пережил бы потери. Я помню, с каким ужасом, с какой решительностью покончить с собой, если сестра обречена на смерть, подъезжала я к Одессе, где в лечебнице доктора Гамалея сестра лечилась от укушения бешеной собаки. Тогда обыватели не вполне верили в силу прививки. И я бросилась из Киева в Одессу за сестрой, измучившись подозрением, что ее уже нет в живых”.
В двадцать шесть лет Варвара устроилась учительницей в семью сахарозаводчика и французского консула Даниила Григорьевича Балаховского и его жены Софьи Исааковны, сестры Льва Шварцмана (Шестова). Варвара много времени проводила в их имении Перевозовка под Киевом, где успешно занималась их детьми. Туда же часто приезжал начинающий литератор и философ Лев Шестов, который уже сотрудничал в ведущих киевских газетах. К неудовольствию своего отца, Лев Исаакович не имел никакого интереса к делам мануфактуры и всячески избегал семейного бизнеса.
Между Шестовым и Варварой постепенно возникает влюбленная дружба. Однажды после его отъезда Варвара написала ему: “Вы сделали меня лучше, чем я была раньше… И когда Вы будете умирать, то Ваша встреча со мной даст мир Вашей совести, хотя бы Вы ничего другого не сделали в жизни. И как хорошо, что Вам дано делать это «другое» почти везде, где Вы создали бы себе путь в жизни, не похожий на другие пути”. В какой-то момент она стала невестой Шестова, но не могла решиться с ним на близкую связь, потому что ее еще жгли чувства к доктору Петровскому. Эта история до появления дневников Варвары Григорьевны была абсолютно неизвестна, и даже дочь философа Наталья Баранова-Шестова, указывая в монографии об отце целый ряд фактов из прошлого Шестова, не могла этот факт прокомментировать.
“К концу 1895 года, – пишет Наталья Львовна, – отец тяжело и нервно заболел вследствие трагических событий в его личной жизни”. Какие это были события, в жизнеописании не объясняется. Можно предположить с большой долей уверенности, что в основе его нервного срыва были сложные и запутанные отношения с Малахиевой-Мирович и ее сестрой. Правда, в книге Барановой-Шестовой вдруг приводится неожиданный факт, что Шестов делает предложение сестре Варвары Григорьевны – Анастасии. До этого ничего не говорилось даже о том, что они с Шестовым были знакомы. Разъяснение находится в дневнике Мирович.
Шестов делает предложение Анастасии, когда Варвара вместе с Балаховским и детьми уезжает за границу. По поводу конфликта со своей сестрой из-за Шестова Варвара пишет в дневнике: “…у меня отношение к этому человеку было настолько глубоко и для всей внутренней жизни ни с чем несравнимо важно, что «отдать» его сестре без борьбы оказалось невозможным. И возгорелась борьба, неописуемо жестокая тем, что наши души были как одна душа, что каждый удар, наносимый другому в борьбе, отражался такой же болью, как полученный возвратно удар. В этой борьбе окончательно подорвались душевные силы сестры, расшатанные предварительно отрывом от матери, поступлением в партию, непосильной идейной нагрузкой.”
Варвара считала, что предложение ее сестре Шестов сделал, так как хотел связать себя и Варвару родственной связью. Однако родители Льва Исааковича категорически не приняли такого союза, считая, что он должен связать жизнь с еврейской девушкой. В результате у Шестова случился нервный срыв, и, пользуясь возможностью продолжать учебу за границей, он вскоре уехал в Швейцарию.
“Человек, из-за которого мы «боролись», сам переживал в это время – отчасти на почве этой нашей борьбы – огромный идейный кризис. В житейской области он предоставил нам решать, кому из нас выходить за него замуж. Перед сестрой он чувствовал вину как перед девочкой, которой «подал ложные надежды» своим чересчур внимательным и нежным отношением (я в это время была за границей и сама поручила сестру моральной опеке его). С моей стороны уязвляла и пугала этого человека неполнота моего ответа на полноту его чувства. И все это перенеслось для него в философское искание смысла жизни и в тяжелую нервную болезнь, которая привела его в одну из заграничных лечебниц и потом на целые годы за границу. Я «уступила» наконец его сестре, но он за год заграничной жизни встретился с женщиной, которая с величайшей простотой и безо всяких с обеих сторон обязательств привела его на свое ложе. Она стала его женой. Он стал крупным писателем. Сестра заболела душевно и окончила свои дни в психиатрической лечебнице. А я по какой-то унизительной живучести осталась жить и без него, и без сестры, и «без руля и без ветрил»”.
Судя по позднейшим публикациям, эта история во многом осталась тайной для всего окружения философа. Он не открывался даже таким близким друзьям, как Евгения Герцык. “Этот такой чистый человек нес на совести сложную, не вполне обычную ответственность, от которой, может быть, гнулись его плечи, и глубокие морщины так рано состарили его… Это было время его внутренней катастрофы”, – писала Евгения Казимировна. Сам Шестов в “Дневнике мыслей”от 11 июня 1920 года записал: “В этом году исполняется двадцатипятилетие, как «распалась связь времен», или, вернее, исполнится – ранней осенью, в начале сентября. Записываю, чтобы не забыть: самые крупные события жизни – о них же никто, кроме тебя, ничего не знает – легко забываются”.
Двадцатипятилетие как раз и падает на сентябрь 1895 года. Именно тогда у него случился первый приступ нервной болезни, вслед за которым он уехал лечиться за границу в начале 1896 года.
Скорее всего, именно эта история стала знаком для сестер, который они запечатлели в общем псевдониме. Мирович – была фамилия героя ранних автобиографических рассказов, сохранившихся в рукописи юного Льва Шварцмана, повествующего о своем неудачном писательстве.
Обе сестры берут этот псевдоним. Но если Анастасия подписывает свои стихи “Мирович”, то Варвара становится Малахиевой-Мирович. По остроумному предположению Татьяны Нешумовой, подготовившей том стихов Варвары Григорьевны, фамилия могла обозначать заключение мира между сестрами. Однако нигде в дневниках про это не говорится. Интересно, что 18 ноября 1897 года Варвара Григорьевна, откликаясь на повесть “Моя жизнь”, еще подписывает свое письмо к Чехову “Малафеева”.
За границу Варвара отправляется в качестве домашней учительницы детей Балаховских. Как потом она писала, бежала туда все же от неразделенной любви к доктору Петровскому. Сначала семья жила в Оспедалетти на Ривьере. Когда к весне Балаховские переехали в Ниццу, между Софьей Исааковной и Варварой возник конфликт: как домашняя учительница Малахиева- Мирович могла обучать и развивать детей, но абсолютно не способна была следить за бытовой стороной их жизни. Это не устраивало Балаховскую. Отношения охладели, и Варвара решила покинуть своих хозяев. Она приходит на помощь новой подруге – Софье Николаевне Луначарской (потом Смидович): у той тяжело заболел (туберкулез мозга) муж Платон и Софье Николаевне важно было иметь в доме близкого человека. Там Варвара и познакомилась с братом Платона Анатолием Луначарским, с которым у нее возник непродолжительный, но запоминающийся роман. “Была с его стороны вдохновенная пропаганда марксизма. С моей – изумление перед его ораторским искусством и памятью (кого он только не цитировал наизусть!). Я называла его в письмах к Льву Шестову «гениальным мальчиком». Когда я уехала в Париж, а он остался в Ницце – каждый день приходило письмо с подписью: «Твой – Толя». Но он не был «мой» – не моих небес. Не породнились души”.