В первом варианте романа («Истребитель 17-Y») таких лекций было много, в новом издании («Истребитель 2Z») вся книга превратилась в плакат: черные, как ночь, враги, светлые, как майское утро, друзья. Все тот же Урландо – мрачный гений, изобретатель чудовищных лучей смерти – угрожает молодой Советской стране. Он захватывает летчика Лебедева в плен, а затем отправляется в логово своих заклятых врагов, то есть в цветущую молодую Россию, потому что до него дошли смутные слухи о том, что советские ученые самостоятельно добились полученных им результатов и даже пошли в своих исследованиях дальше. Опрокидывая в рот очередную рюмку «Черри-Чоис», Урландо постоянно напоминает себе: «На земле должны властвовать только мы, представители высшей расы. Вот я – седьмой потомок знаменитого корсара «Золотого Старлатти», владыки Адриатического моря. Он был грозой Средиземноморья. Седьмой потомок его удивит мир. Седьмой – это я».
Претерпев массу поразительных приключений, Урландо выясняет, что советские ученые и впрямь получили совершенно удивительные результаты, правда, не в сфере вооружения, а в сельском хозяйстве. Скажем, построили машину, которая, выйдя в поле, одновременно и удобряет, и засеивает его за счет новых химических веществ. Это сокращает время от посева зерна до жатвы до одних суток! Даже для сурового 1939 года это звучало вызывающе. Критик А. Ивич корил автора: «Доводить замечательные труды Лысенко до такого абсурда, как созревание пшеницы через двадцать четыре часа после посева – значит, невыносимо опошлять серьезное дело!»
В финале романа советские бойцы лихо разделывались с Урландо.
Одна из иллюстраций в книге так и была подписана: «Враг разбит на его собственной территории». Тайна мрачного гения перестала быть тайной, и, как это ни странно, Урландо полностью раскаивается.
«Когда-то, – говорит он, – я мечтал о мировой славе и почестях, мечтал о триумфах в стенах самых знаменитых академий мира, мысленно видел себя делающим доклад нобелевскому комитету о своих работах и изобретениях. Но, запутавшись в паутине провокаций, полицейских связей, шпионажа и диверсий, я скатился по наклонной плоскости. И вот логика событий привела меня в качестве пленника в штаб фронта Красной Армии, поставила перед лицом специальной комиссии, возглавляемой моим бывшим пленником, генералом Лебедевым».
В 1945 году вышла еще одна научно-фантастическая повесть Сергея Беляева «Десятая планета».
«Двадцатого октября 1956 года, – так начиналась повесть, – к вечеру погода окончательно испортилась. Над зданиями Главного астрономического института нависли серые низкие облака. Холодная изморось легким полупрозрачным туманом стояла за окнами…»
Двадцатого октября 1956 года!
Я помню невероятное ошеломление.
Ведь повесть Беляева попала мне в руки в… 1958 году!
Значит, считал я, все, о чем говорится в повести, уже сбылось!
Обнаружена еще одна планета Солнечной системы, расположенная по отношению к Земле точно за Солнцем. Ну, это ладно. Я мог проморгать научные сообщения, жил все-таки не в столице. Новая планета движется с такой же скоростью, как Земля, настоящая планета-невидимка. Ну, это тоже ладно. Мало ли, я же не ученый. Попав на десятую планету, академик Солнцев очень скоро почувствовал невыразимую тоску по далекой милой родной Земле. И это было знакомо. В книгах тех лет все советские люди, попадая в чужие края, ужасно тосковали по родине.
Впрочем, долго тосковать академику не пришлось.
«Ряд приземистых, низких, как бы вросших в почву строений расстилался перед ним. Окна в переплетах тяжелых решеток зияли, словно глаза мертвецов. У ближайшего строения стоял низколобый человекообразный маньяк. Он был тяжел и неподвижен, как изваяние. Он держал в поросших шерстью передних лапах странный длинный предмет с острием на конце. Казалось, он не дышал. Но он поводил глазами, пустыми глазами одержимого. Он взглянул на академика прямо, в упор. Академику стало противно смотреть на маньяка. Он не ощущал теперь страха. Он вплотную подошел к изгороди и грудью оперся на выпуклости перекладины. Вероятно, это не понравилось человекообразному. Он поднял острие, и гулкие звуки гонга прозвучали в знойном воздухе…
И тогда из зданий начали выходить люди.
Да, это были люди, изможденные, страдающие.
Женщины, старики, подростки. Все одетые в рубища, в грязные лохмотья. Некоторые несли на руках детей. А человекообразные взмахивали острыми палками и били их…»
К счастью, как на Земле, так и в долгой страшной войне на десятой планете победили не маньяки.
«Отряд людоедов был окружен людьми, которые со всех сторон посылали огненные потоки в обезьяноподобных.
– Их уничтожали, как отвратительных гадов, – пояснил Лари. – Видите, как они бегут? Они были загнаны в глубокую долину среди высоких гор и там оцеплены, как когда-то оцепляли очаг заразы. И они, пораженные одичанием, как болезнью, были там уничтожены. Видите, люди очищают воздух после этих выродков.
– Но как было достигнуто это? – воскликнул академик, показывая на мощные потоки огня, обрушивающегося на обезьяноподобных подчеловеков.
– Творческим трудом, – ответил Лари. – Труд возвысил нас над животными. И каждый, кто пренебрегает трудом, кто хочет существовать за счет награбленного, неизбежно начнет превращаться в животное. Видите, в каких грязных зверей превратились эти погромщики? – кивнул Лари на подчеловеков. – А теперь взгляните, как самоотверженный труд на общую пользу облагораживает нас…
И академик увидел сначала поросшие диким кустарником пространства. Сюда приходили люди. Они очищали пространства, и стройные здания начинали выситься здесь. Академик видел просторные залы, наполненные гудящими машинами. Около них трудились люди, сосредоточенные и серьезные. Они ковали металл. Бесконечные ряды готовых изделий в штабелях тянулись всюду, куда бы ни взглянул академик. И тут же рядом, близко, видел он человеческие лица – мужчин, женщин, стариков, подростков, суровые лица занятых своим делом людей. Он понял, что здесь люди куют оружие победы».
И все же, все же…
Я ведь читал повесть Сергея Беляева в 1958 году!
Я читал ее всего лишь через каких-то два года после описанных в ней событий!
Значит, что получается? Я уже в будущем? Я уже два года нахожусь в самом настоящем будущем!
Но где тогда описанные в повести чудесные высотные здания? Где невероятная, необыкновенная техника? Где красивые веселые люди с красивыми высокими устремлениями? Я жил в Сибири – на большой узловой, но все же провинциальной железнодорожной станции. Осенние лужи на разбитых дорогах, обветшавшие деревянные бараки, очереди за хлебом.
Неужели это и есть будущее?
В 1945 году вышел еще один другой научно-фантастический роман Беляева «Приключения Сэмуэля Пингля». Он был посвящен некоему молодому человеку, волею судьбы попавшему к знаменитому биологу Паклингтону, занятому весьма необычной работой по перестройке химической структуры фильтрующихся вирусов и пересадке желез внутренней секреции.
«Я родился в 1632 году в городе Йорке в зажиточной семье иностранного происхождения; мой отец был родом из Бремена и обосновался сначала в Гулле. Нажив торговлей хорошее состояние, он оставил дела и переселился в Йорк. У меня было два старших брата. Один служил во Фландрии, в английском пехотном полку – том самом, которым когда-то командовал знаменитый полковник Локгарт; он дослужился до чина подполковника и был убит в сражении с испанцами под Дюнкирхеном. Что сталось со вторым моим братом, не знаю, как не знали мои отец и мать, что сталось со мной… Так как в семье я был третьим, то меня не готовили ни к какому ремеслу, и голова моя с юных лет была набита всякими бреднями. Отец мой, который был уже очень стар, дал мне довольно сносное образование в том объеме, в каком можно его получить, воспитываясь дома и посещая городскую школу. Он прочил меня в юристы, но я мечтал о морских путешествиях…»
Узнаете? Отлично.
Но это еще не Сергей Беляев.
Это известный всем Даниэль Дефо.
«Родился я в конце первой мировой войны в Эшуорфе, крошечном и уютном городке на берегу Атлантического океана, – а вот это уже Сергей Беляев, – в семье Айзидора Пингля, письмоводителя конторы замка Олдмаунт майората лорда Паклингтона.
У родителей я был последним ребенком и единственным, оставшимся в живых. Многочисленные братцы и сестрицы, рождавшиеся раньше меня, умирали в младенчестве. Мать моя не отличалась крепким здоровьем, и воспаление легких свело ее в могилу, когда мне исполнилось семь лет. Отец и я горько и безутешно оплакивали эту тяжелую утрату.
Отец вместе с дядюшкой Реджи, братом матери, старым холостяком, коротал дни своего вдовства в небольшом доме близ Рыночной площади. Дядюшка, отставной сержант Реджинальд Бранд, которому в 1917 году гранатой оторвало руку в Галлиополи, с гордостью носил военную медаль «За храбрость» и рассказывал мне множество удивительных историй. Кажется, они-то и зародили во мне сильное желание повидать тропические страны, чтобы самому познакомиться с тамошними чудесами. Тогда, ребенком, я и не подозревал, что действительность может оказаться гораздо причудливее тех приключений, о которых повествовал дядюшка, покуривая трубку перед угасшим огнем камина в долгие зимние вечера…»
И далее: «Шестнадцатилетним юношей я окончил младшее отделение колледжа с похвальным отзывом и дипломом, где подписи ректора и профессоров под пышным королевским гербом удостоверяли, что я имею достаточные познания по истории королевства, географии, элементарной химии, биологии, ботанике и прочим наукам…
Между тем лорд Паклингтон сделал какое-то замечательное открытие. Какое – отец не знал. Но для проверки лорду необходимо было проделать опыты над людьми. Он потребовал от правительства или предоставить ему для опытов преступников, которым грозила смертная казнь, или разрешить нанимать людей за деньги. Хотя требование, составленное в соответствующих выражениях, и было послано втайне, однако каким-то образом об этом узнали в окрестностях Олдмаунта. Десятки людей стали осаждать контору замка, предлагая себя для опытов».
Впрочем, герой в это время отправился в путешествие, которое привело его к некоему загадочному господину Добби, тоже весьма увлеченному наукой. Принимая прописанные господином Добби препараты, Сэюмюль Пингль однажды почувствовал себя как-то странно.
«На плите грелся пузатый блестящий кофейник. Ага! Я схватил булькающий кофейник, посмотрелся в него, как в зеркало, ничего не разобрал и поставил мимо плиты. Кофейник грохнулся, и кофе черной дымящейся лужей расплылся по полу. Прыгнув, словно взбесившийся кот, к кухонной полке, я поскользнулся в луже, но все-таки сорвал с гвоздя начищенную медную кастрюлю и поднес ее дно к своему лицу. Жадно всматривался я в это примитивное зеркало. Из него глянула на меня незнакомая рожа. Тогда я расхохотался, зачерпнул кастрюлей воды из бака и, все еще смеясь, выбежал на воздух. Я знал, чем заменить зеркало. Наши прародители пользовались зеркальной водной гладью, чтобы посмотреть на себя. Во дворе я поставил кастрюлю на землю и подождал, когда вода станет спокойной и неподвижной. Я не обращал внимания на то, что из кухни доносились негодующие крики Мигли. Занятый только собою, я наклонился над прозрачным водным кругом, и холодный ужас сковал меня. В воде отражалось лицо, совсем не похожее на мое…»
А непонятные чудеса продолжаются.
«Эшуорф наполнился толками, слухами и семейными неприятностями. Хотя дрессированный жираф в цирке и выздоровел, но на улицах Эшуорфа внезапно появились странные коты и собачки. Коты лаяли и бросались кусать икры прохожих. Собачки порывались лазать по заборам. Майкл поймал парочку этих зверей и догадался притащить их в цирк, чтобы продать в зверинец. После консультации с ветеринаром они были куплены владельцем цирка. И уже газета напечатала интервью с ветеринаром, утверждавшим существование в природе таксокошек и котопуделей.
Читателю известны пациенты Флинта. Число их увеличивалось. Миссис Гледис неожиданно заговорила баритоном. Почтмейстера Колли сторож не пустил на почту, так как человек, явившийся на службу в мундире почтового ведомства, совсем не походил на мистера Колли. У миссис Лотис захворала горничная Кло, причем внешний вид больной так поразил хозяйку, что она забаррикадировалась в квартире и на всю улицу пела псалмы. Инспектор банкирской конторы «Мэй Энд Литтл-юнион» в панике отправил к доктору Флинту своего младшего клерка Билля – как заболевшего таинственной болезнью. У Билля, пришедшего на службу, оказался под глазом синяк, напудренный парикмахером с Почтовой улицы. Билль клялся и божился, что он здоров и что синяк получен им при падении с велосипеда, умалчивая, что произошло это после посещения бара в порту. Все-таки Билль был изгнан из конторы впредь до выздоровления. Опустевший цирк на площади находился под караулом двух полисменов, отгонявших каждого, кто осмеливался подходить к унылому сооружению ближе чем на пятнадцать ярдов. На воротах церкви Майкл вывесил записку, что проповеди отменяются…»
В конце концов, тайна лорда Паклингтона выясняется.
Оказывается, лорд никуда не исчезал, он просто изменил внешность.
«Я люблю большую науку, – признается он герою. – Ее достижения влияют не на отдельные отрасли техники и промышленности, а на весь уклад жизни человечества, разрешают крупнейшие проблемы. Большая наука изучает основные явления жизни. Я, например, открыл, что вирусы – это паразитарные белки. Молекулы их ведут себя как болезнетворные начала. Вирусы, или, как их еще называют, фильтрующиеся вирусы, ультравирусы, – это одно и то же, – оказались доступными обработке. Бактериологи умеют выращивать микробов с нужными для опытов качествами, как ботаники выращивают сорта растений. Так и я, изучив строение молекулы паразитарных белков, начал их химически перестраивать.
При искусственной перестройке вирусы в одних случаях постепенно утрачивали свою вредоносность, а в других приобретали новые биологические свойства. Одно такое свойство я проверил на себе. Вирус изменил черты моего лица. Вандок, явившись ко мне как к доктору Рольсу, не узнал, что перед ним человек, которого он преследовал как Мильройса. И вы, Сэм, не узнали своего «змеиного профессора» в Добби. Этот же вирус изменил и самого Вандока. Отсюда ряд приключений, которые выпали не только на долю Сэма. Некоторые обработанные мною и искусственно культивируемые вирусы оказались способными перестраивать всю структуру белков организма. Морщинистая мозаика картофеля, курчавость хлопчатника, превращение листьев в колючки, изменение внешних признаков сахарного тростника – все это знакомо тебе, Сэм?»
И далее (вполне в духе Сергея Беляева, – Г. П.): «Если из тканей собаки выделить белок и искусственно придать ему способность паразитирования, а затем ввести в организм живой кошки, то можно вызвать перестройку структуры ее белков; это сообщит кошке свойства собаки».
Вызывающее, я бы сказал, даже нагловатое утверждение.
Но, в конце концов, почему фантаст должен всегда быть скромным?
В 1947 году вышел последний научно-фантастический роман Сергея Беляева «Властелин молний». Названия глав а этом романе звучат для любителей приключений как музыка:
«Огненные бусы».
«Грозовая ночь».
«Опять огненные бусы».
«Среди снеговых гор».
«В вихре молний».
«Лаборатория высоковольтных разрядов».
«Вероятная невероятность».
«Голова Медузы».
«Туманность в созвездии Южного Циркуля».
«Двенадцатый этюд Скрябина».
«Молнии в плену».
«Эпсилон-4».
«Молния и пепел».
«Тайна кольца и перчатки»…
«В ту ночь под 12 октября 195… года, одиннадцать лет тому назад, в жизни Радийграда отмечалось торжественное и знаменательное событие.
Есть сто секунд паузы после того, как радиоволны разнесут по всему миру полночный звонок кремлевских курантов и величественные аккорды Государственного гимна СССР. В эти секунды на улице Алексея Толстого в Москве радиостудия готовится к ночным концертам.