В 1981 году Казанцев был награжден в Екатеринбурге первой «Аэлитой» (вместе с братьями Стругацкими). Среди орденов и медалей, полученных в разные годы, он больше всего гордился золотой олимпийской – за лучший шахматный этюд (1964). Шахматы, впрочем, были не единственным увлечением писателя. Он писал пьесы, очерки, статьи, сочинял стихи.
«Любовью к музыке я обязан дружбе с известным композитором народным артистом РСФСР Антонио Спадавеккиа, – вспоминал Казанцев. – Мы создали с ним (его музыка, мои либретто) три одноактные оперы, посвященные завоеванию космоса. Он также оркестровал для ансамбля и мою балладу «Рыбачка» – произведение, которое исполняла на эстраде популярная артистка В. Новикова. Моим учителем композиции был профессор Московской консерватории автор учебника по композиции И. И. Дубовский, тщетно пытавшийся помочь мне завершить фортепьянный концерт. Лишь одна его часть в исполнении лауреата международных конкурсов В. Полторацкого и А. Суханова записана на пленку в Московской консерватории».
Александр Петрович все хотел объять, но возраст есть возраст.
Умер 13 сентября 2002 года в Переделкино под Москвой.
Пылающий остров. – М.: Пионерская правда. – 1940. – 22 окт. – 28 дек., 1941. – 3 янв. – 13 марта.
Пылающий остров. – М. – Л.: Детгиз, 1941.
Арктический мост. – М.: Мол. гвардия, 1946.
Живое ущелье. – М.: Пионерская правда. – 1946. – № № 40–53.
Мол «Северный». – М.: Трудрезервиздат, 1952.
Полярная мечта (Мол «Северный»). – М.: Мол. гвардия, 1956.
Арктический мост. – М.: Трудрезервиздат, 1958.
Гость из космоса. Полярные новеллы. – М.: Географиздат, 1958.
Арктический мост. – М.: Детгиз, 1959.
Планета бурь. – М.: Комсомольская правда. 1959, 10–27 окт.
Лунная дорога. – М.: Географиздат, 1960.
Пылающий остров. – М.: Сов. Россия, 1962.
Внуки Марса. – М.: Детгиз, 1963.
Гости из космоса. – М.: Моск. рабочий, 1963.
Льды возвращаются. – М.: Сов. Россия, 1964.
Пылающий остров. – М.: Дет. лит., 1966.
Подводное солнце (Мол «Северный»). – М.: Сов. Россия, 1970.
Сильнее времени. – М.: Моск. рабочий, 1973.
Фаэты. – М.: Дет. лит., 1973.
Дар Каиссы. – М.: Физкультура и спорт, 1975.
Собрание сочинений. Т. 1–3. – М.: Мол. гвардия, 1977.
Пылающий остров. – М.: Дет. лит., 1978.
Купол Надежды. Роман-мечта в 3-х кн. – М.: Мол. гвардия, 1980.
Льды возвращаются. – М: Мол. гвардия, 1981.
Дар Каиссы. – М.: Физкультура и спорт, 1983.
Купол Надежды. Роман-мечта. – М.: Худож. лит., 1984.
Острее шпаги. НФ роман о магистре Прав, Чисел и Поэзии и его современниках в 3-х ч. с прологом и эпилогом. – М.: Мол. гвардия, 1984.
Мост дружбы. – М.: Мол. гвардия, 1985.
Клокочущая пустота. Дилогия из двух НФ романов-гипотез о некоторых загадках становления европейской цивилизации. – М.: Мол. гвардия, 1986.
Пылающий остров. – М.: Дет. лит., 1987.
Собрание сочинений. Т. 1–3. – М.: Дет. лит., 1989–1990.
Донкихоты Вселенной. – М.: Мол. гвардия, 1991.
Возвращение в грядущее. – М.: Центрполиграф, 1998.
Сильнее времени. – М.: Центрполиграф, 1998.
Острее шпаги. НФ роман о магистре прав, чисел и поэзии и его современниках в трех частях с прологом и эпилогом. – М.: Центрполиграф, 1999.
Звезда Нострадамуса. Дилогия. – М.: Современник, 2000.
Фантаст. Мнемонический роман. (В соавторстве с Н. Казанцевым). Кн. 1–2. – М.: Современник, 2001.
Ойла. Двенадцатая луна Земли. – М.: Воин России. – 2003. – № 2.
Стукова В. О советской научно-фантастической литературе. – М.: Московский комсомолец. – 1949. – 14 июня.
Брандис Е. Современый научно-фантастический роман. – Л., 1959.
Ревич. В. Лед и пламень. – М.: Новый мир. – 1965. – № 6.
Гуревич Г. Карта страны фантазий. – М.: Искусство, 1967.
Бритиков А. Ф. Русский советский научно-фантастический роман. – Л., 1970.
Семибратова И. Энтузиаст научной мечты. Штрихи к портрету А. П. Казанцева. – М.: Дет. лит. – 1985. – № 6.
Николай Николаевич Плавильщиков
Родился 17 мая (29 мая по новому стилю) 1892 года.
Энтомолог. Доктор биологических наук.
Энтомологией заинтересовался еще в детстве.
Окончил классическую гимназию, затем естественное отделение Московского университета. В студенческие годы работал в семинаре профессора Г. А. Кожевникова. Первая опубликованная работа «Жуки-усачи Калужской губернии» появилась в 1912 году, а к моменту окончания университета (1917) он был автором полутора десятков опубликованных работ по фаунистике и систематике.
С 1917 по 1919 год – ассистент кафедры зоологии.
С 1919 по 1921 год – ученый хранитель Зоологического музея МГУ.
Вот тут и начинаются поразительные сломы, после которых не каждый человек может снова твердо встать на ноги. Я не раз утверждал и мои старшие друзья (братья Стругацкие, С. А. Снегов, Г. И. Гуревич, Л. Д. Платов, другие) в том меня поддерживали, что самое фантастическое, самое иногда несообразное, иногда почти необъяснимое происходит не где-нибудь, а в реальной жизни. Да, фантазия – это хорошо, но у любой фантазии должна быть мера, иначе в нее перестают верить, а вот в жизни никакой меры нет: как случилось, так случилось.
В 1921 году Н. Н. Плавильщиков вынужден был уйти из МГУ и не работал там вплоть до 1941 года. Причиной неожиданного ухода стала трагедия, разыгравшаяся в стенах музея. Хранитель музея Н. Н. Плавильщиков стрелял из револьвера в профессора Кожевникова и его прислугу: они получили тяжелые ранения.
Объяснить трагедию сейчас действительно невозможно, уже давно и свидетелей никаких не осталось, а Николая Николаевича о случившемся в музее я никогда не расспрашивал. Долгое время не знал, потом не решался. Чтобы не вносить в рассказ случайных неточностей, просто приведу письмо (хранится в Санкт-Петербургском отделении Архива РАН), отправленное профессором Кожевниковым своему другу энтомологу и географу А. П. Семенову-Тян-Шанскому, кстати, сыну знаменитого русского путешественника и государственного деятеля П. П. Семенова-Тян-Шанского.
«Дорогой Андрей Петрович, лежу в хирург[ической] лечебнице д-ра Бакунина на Остоженке, простреленный 2 пулями в голову и диктую письмо своей жене. Одна пуля засела в затылочной кости, не пробивши ее глубоко, другая, ударившись под самым глазом о кость, рикошетировала в толще щеки и вышла в углу нижней челюсти, не повредивши ни одного крупного сосуда, ни одного нерва. Опален выстрелом (почти в упор) левый глаз, в котором сильное кровоизлияние и повреждение роговой оболочки. Стрелял в меня, как это ни удивительно и ни ужасно, хорошо известный вам Ник. Ник. Плавильщиков, о работах которого по Cerambycidae вы были хорошего мнения. Как это ни странно, цель покушения на убийство было ограбление. Одновременно 2 пулями в голову ранена моя служанка, находящ[аяся] теперь в клинике. В газетах это сообщение было передано весьма неточно, а московские слухи создали совершенно фантастические легенды, котор[ые] могут дойти до Петрограда в еще более искаженном виде, а потому я считаю полезным сообщить вам совершенно объективно изложенные события не только лично для вас, но и для широкого осведомления петерб[ургского] ученого мира, в особенности моих добрых друзей и знакомых. Отделом животноводства Наркомзема было ассигновано о[бщест]ву Акклиматизации, коего я председатель, 1.700.000 рубл. на нужды Измаил[овской] Опыт[ной] Пасеки. Т. к. ассигновка была не именная, то надо было указать какое-нибудь лицо, котор[ому] общество доверяет получить, причем это должно было быть скреплено моей подписью, следов[ательно] нельзя было указать себя. Плавильщиков ежедневно бывал в музее, а получать деньги надо было в здании бывш[ей] город[ской] управы очень близко от у[ниверсите]та; ему я доверял, в честности его не имел сомнения; раньше он вполне благополучно получил для меня 170.000 р[ублей], и я не колеблясь выбрал его для получения 1.700.000 руб. 9-го сентября он предупредил меня, что на след[ующий] день деньги будут им получены, и я в начале 2-го часа дня, когда по моим соображениям он уже получил деньги из казначейства, отправился в лабораторию и спросил его, получил ли он деньги. Он сказал: «получил». После этого мы обменялись несколькими замечаниями относительно книг, разборкой которых он занимался, а затем я сказал ему: давайте деньги. Он ответил: «здесь неудобно, пойдемте к вам». Предполагая, что предстоит длительный счет, и что деньги имеют большой объем, я нашел вполне естественным, что неудобно заниматься счетом денег в лаборатории, хотя мысленно несколько удивился, не видя у него в руках ни большого свертка, ни какой-либо сумки. Потом оказалось, что деньги в чрезвычайно компактной форме лежали все в боковом кармане куртки, не выпячиваясь заметным образом. Совершенно спокойно прошел я с ним через пустой музейский коридор 2 этажа и пустую верхнюю залу ко мне на квартиру и вошли в мою библиотечную комнату, где я сел на диван спиной к окну, а он, стоя передо мной, вынул деньги из кармана, передавая мне 4 запечат[анные] пачки (3×500.000 и 1 в 100.000), сказал: «эти считать не нужно», и прибавил, передавая мне 5-ю распечат[анную] пачку в 100.000 р.: «Эту сосчитайте». Это были зелененькие 1000 р. нового образца, не бывшие в употреблении и наверное распечатанные специально для того, чтобы занять меня счетом. Пока я считал, он сделал несколько шагов по комнате и очутился сзади меня, так что я его не видел. Я слышал оглушивший меня звук и, совершенно не понимая, что случилось, спросил: «что это?» Это был выстрел из револьвера мне в затылок, но я настолько был далек от мысли чего-либо подобного, что немедленно построил в своем воображении фантастическое представление, что у него в руках взорвался охотничий ружейный патрон, который мог оказаться в этой комнате. Быстро переменивши место, он сейчас же выстрелил в левую сторону лица почти в упор и моментально исчез из комнаты. Обливаясь кровью, я вскочил с дивана и тотчас же запер дверь на крючок, предполагая, что он может вернуться добивать меня. Деньги остались на диване, кроме последней пачки, кот[орую] я продолжал сжимать в руке. Я слышал крики и визг убиваемой горничной, потом все стихло. У меня была только одна мысль: я могу истечь кровью, могу упасть в пустой квартире, и никто не придет помочь мне. Тогда я взял линейку, разбил ею 2 оконных стекла (окно не было выставлено с зимы) и начал кричать во двор о помощи. Прибежало несколько студентов под окно, я выбежал в другую комнату, схватил полотенце, зажал рану на щеке, оставивши затылочную без всякого внимания, и выскочил во двор, прося о помощи. Побывал в гистологическом институте, рассчитывая найти там врача, видел много удивленных студентов и студенток, не соображавших, чем они могут мне помочь. Откуда-то появились подозрительная вата и стакан с какою-то жидкостью, но я благоразумно уклонился от помощи в такой обстановке, побежал в другой двор в правление, отыскал экзекутора, сел вместе с ним в стоявший тут шарабан подрядчика, и мы поехали в лечебницу. Первая лечебница недалеко от ун[иверсите]та оказалась закрытой. Тогда я сообразил, что на Пречист[енском] бульваре в центр[альном] упр[авлении] охоты работает хирург Бакунин, лечебница которого неподалеку на Остоженке. У подъезда центр[ального] упр[авления] охоты мне пришлось, вызывая удивление прохожих, одной рукой зажимать рану, другой держать возжи, т. к. экзекутор побежал искать Бакунина. Обе раны оказались стерильными. По рассказам очевидцев и по данным следствия, Плавильщиков по совершении преступления упорно не сознавался в нем, сочинил фантаст[ический] рассказ о несуществующем анархисте, кот[орый] был вместе с ним и, лишь благодаря искусному допросу следователя, сознался и указал спрятанный им в музее револьвер…»
История выглядела столь странно, что проведенная Всероссийской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией и саботажем при СНК РСФСР медицинская экспертиза отправила ученого хранителя в психиатрическую клинику, откуда он вышел только после некоторого лечения.
Преподавал общую биологию и зоологию в специальных и высших учебных заведениях, руководил биологической лабораторией Политехникума им. Плеханова. С 1933 по 1941 годы обрабатывал жуков-дровосеков для энциклопедической серии «Фауна СССР». Но в 1941 году вернулся в МГУ, и с Зоологическим музеем связана вся его последующая жизнь. После войны был заведующим энтомологическим отделом, а потом и заместителем директора музея.
Один из самых авторитетных на то время энтомологов.
«Бабочки у него были: гигантские орнитоптеры, летающие в лесах Индонезии и Австралазии, и крохотные моли, – так начиналась написанная Плавильщиковым в 1945 году научно-фантастическая повесть «Недостающее звено». – Орнитоптеры привлекали его величиной и благородной окраской, в которой черный бархат смешивался с золотом и изумрудами. Моли нравились ему по другой причине: расправить тончайшие крылья этих крошек было очень трудно. Впрочем, многие моли, если их увеличить в сто раз, окажутся красивее самой красивой из орнитоптер…»
Писателю (и, прежде всего, ученому) можно верить.
Монголия, Корея, Япония, Индонезия, Индия, Иран, Мадагаскар, вся Россия – не было такого уголка на планете, откуда редкостные бабочки, моли и жуки не попадали бы в руки профессора Н. Н. Плавильщикова. Одних только жуков-дровосеков в его уникальной коллекции скопилось более 50 000 экземпляров.
«Эти жуки – не очень-то приятные насекомые, – вспоминала об ученом и его занятиях известная детская писательница Марта Гумилевская. – Это вредители. Они откладывают свои личинки в стволах деревьев. Тоненькая, маленькая личинка вбуравливается в ствол. Работает она не спеша, не торопясь, прокладывает и прокладывает себе канал, впитывая в себя древесные соки и выбрасывая прочь труху. Целый год идет она вперед и еще год движется обратно. За это время она растет, увеличивается, толстеет, становится уже в полпальца величиной. Перед выходом из канала она останавливается и ставит себе перегородочку. Больше она уже не грызет. Теперь она окукливается. Из куколки выводятся жуки, они пробивают перегородку, вылетают наружу, живут, откладывают яички, из яичек образуются личинки, и все начинается сначала. Усачи-дровосеки портят отличный строевой лес, делают его непригодным. Жуков-дровосеков нужно уничтожать. А для этого их нужно изучить, чем Николай Николаевич и занимался…»
За помощью к профессору Плавильщикову обращались крупнейшие музеи мира, он активно участвовал в научной обработке энтомологических коллекций для Лондона, Парижа, Берлина, Вены, Праги.
«Если бы вы случайно попали в квартиру Николая Николаевича, – писала М. Гумилевская, – не зная, чья она, вы сразу бы поняли, что здесь живет ученый. Об этом говорят и бесконечные полки с научными книгами и большие коллекции насекомых, загромождающие комнаты и коридоры. Эти коллекции помогли бы вам определить специальность ученого: он, несомненно, занимается изучением насекомых, он – энтомолог».
Друзья утверждали, что, знающий «в лицо» десятки тысяч самых разнообразных жуков, профессор Плавильщиков на улице по рассеянности вполне мог не узнать хорошего знакомого. Может поэтому на фотографии, подаренной мне (школьнику) в 1957 году, Николай Николаевич написал: «Смотреть мало, надо видеть!» И добавил: «Учись видеть».
Это стало моей заповедью.
А его книги – истинной школой.
Литературной. И научной, конечно.
Научное наследие Плавильщикова составляет более 1200 печатных листов.
При этом он ежегодно ежедневно проделывал огромную работу по обработке коллекций, по научному редактированию чужих публикаций, давал множество устных и письменных консультаций, читал лекции и доклады, выступал по радио. Добавлю к этому: он читал и рецензировал по своей воле сотни и сотни чужих, присылаемых ему по почте рукописей. У меня хранятся первые, от руки написанные мною рассказы, на полях которых Николай Николаевич оставлял свои замечания, точные и глубокие. Его блестящая научно-художественная книга «Гомункулус» (1958), более строгие «Очерки по истории зоологии» (1941) и другие произведения этого жанра до сих пор остаются непревзойденными образцами жанра. А кроме них еще и «Смерть и бессмертие» (1925), «Человек в колбе» (1930), «Жизнь пруда» (1951), «Краткая энтомология» (1954), «Юному энтомологу» (1954), «Гомункулус» (1958), «Занимательная энтомология» (1960). Еще он великолепно переложил на русский язык работы Ж. Фабра – «Шестиногие» (1935) и «Жизнь насекомых» (1939), а также «Жизнь животных» Альфреда Брэма, несомненно, продлив жизнь этих книг в России.
Научно-художественные книги Николая Николаевича действительно художественные. «Бронтозавр», изданный в 1930 году, до сих пор меня восхищает не только своим материалом, но и тональностью, интонацией. Книжка не переиздавалась уже семьдесят с лишним лет, но все в ней свежо, все трогает.
«Лист, тихо кружась, упал на воду…
Иглы араукарий дрогнули и зазвенели на гибких ветвях…
Деревья чуть наклонились и снова выпрямились…
Едва заметны были розовые облака на горизонте. Солнце садилось.
В тинистой воде медленно поднимались большие пузыри. Они доплывали на поверхность воды, переливаясь красным, синим и желтым, и лопались. Мелкие круги разбегались от лопнувшего пузыря, бороздили воду и, сталкиваясь друг с другом, превращались в нежную рябь.
На смену лопнувшим пузырям поднимались все новые и новые.
Казалось – тинистая вода дышала.
Толстый слой ила и отмерших частей растений устилал дно огромного болота-озера. В этой разлагающейся массе жили мириады бактерий брожения, и радужные пузыри, прорывавшие сонную гладь озера, говорили о непрестанной деятельности этих обитателей темного дна.
Высокие деревья отражались в черной воде. Их ветви свисали над заболоченным озером, странные двухдольчатые листья чуть шевелились на длинных черешках.
Ветер дул с озера и нес с собою запах гнили и тины.
В густых зарослях папоротников, хвощей и кустов было тихо. Ни одна птица не мелькала в зелено-бурых ветвях, ни одна бабочка не порхала в поисках за яркими и душистыми цветами, ни одна пчела не гудела в траве. Цветов не было – были только листья и ветви, только высокие стволы и ярко-рыжие лепешки лишайников на их темно-серой коре.
Лес молчал и казался спящим».
Но нет, лес юрского периода не спит.
В его тени все живет, движется. Раскачиваются растения, цветут водоросли. Стрекозы, крабы, скорпионы охотятся друг на друга. А из треснувшей скорлупы огромного яйца вдруг высовывается беспомощная серая головка на длинной шее. Вот она моргнула глазами… Спряталась… Снова высунулась, испуганно заморгала… Это народился бронтозавр – дитя одного из самых громадных звероящеров, когда-либо существовавших на Земле. Он растет, он открывает мир. Высокий кустарник, папоротники и хвощей окаймляют озеро, на берегу которого он появился на свет. «Туман висел над озером, и сквозь этот туман тускло поблескивала грязная вода, покрытая тиной и водорослями. Высокие, словно бамбуки, хвощи торчали из воды, большие зеленые листья неподвижными лепешками лежали на ее сонной глади. Вдали, далеко-далеко от берега смутно виднелись над водой черные холмы.
Под ногами бронтозавра захлюпала болотистая почва. Ноги все глубже уходили в нее, он вытаскивал их с громким чмоканьем, брызгая илом и грязью. Огромные ямы оставались на следу бронтозавра, и в них тут же просачивалась вода.
Вытягивая вперед шеи, тыкаясь головками то в траву, то в кочки, то в ямы с водой, детеныши не то шли, не то ползли по трясине».
Первая еда… Первые сумерки… Первое утро…
«Много кругов на небе описала луна.
Много раз показывалось на востоке, катилось по небу и пряталось на западе солнце.
Много раз на смену длинным дням и коротким ночам приходили короткие дни и длинные ночи.