Словом, та алхимия противопоставления изымающих и создающих, о которой Большой Билл Хейвуд говорил еще в 1920-х годах, сохраняется и сегодня.
Распространенные направления критики изъятия ценности
Последствия принципиально важного, но зачастую бессистемного различия между изъятием и созданием ценности выходят далеко за рамки судеб отдельных компаний и их работников или даже целых обществ. Изъятие ценности имеет громадные социальные, экономические и политические последствия. В период до финансового кризиса 2007 года доля в совокупном доходе самого богатого 1 % населения США выросла с 9,4 % в 1980 году до ошеломляющих 22,6 % в 2007 году. В дальнейшем ситуация лишь ухудшалась. Начиная с 2009 года неравенство росло еще быстрее, чем до финансового краха 2008 года. По состоянию на 2015 год совокупное состояние 62 богатейших людей нашей планеты оценивалось примерно так же, как и аналогичный показатель у беднейшей половины населения мира – 3,5 млрд человек[24].
За счет чего продолжается вся эта алхимия? Привычная критика современного капитализма заключается в том, что он вознаграждает «искателей ренты», а не подлинных «создателей богатства». Под «погоней за рентой» в данном случае имеется в виду стремление генерировать доход не за счет производства чего-либо нового, а путем установления наценки сверх «конкурентной цены» и подрыва конкуренции благодаря использованию отдельных преимуществ (в том числе в области труда) или, как в случае отраслей с крупными компаниями, за счет способности последних блокировать доступ в свой сегмент других игроков и получения благодаря этому монопольного преимущества. Рентоориентированная деятельность часто рассматривается и в иных аспектах: «изымающие» выигрывают у «созидающих», а «хищнический» капитализм побеждает капитализм «производительный». Все это рассматривается в качестве ключевого способа – возможно, того самого ключевого способа, – с помощью которого 1 % населения добился власти над 99 %[25]. Привычной мишенью подобной критики оказываются банки и прочие финансовые институты. Считается, что они получают прибыль от спекулятивных видов деятельности, в основе которых лежит принцип «купи дешево – продай дорого», или от покупки и последующего «раздербанивания» производственных активов, чтобы затем вновь продать их без какой-либо реальной добавленной ценности.
Более тонкие аналитики связывали нарастающее неравенство с тем специфическим способом, каким «изымающие» увеличивали свое богатство. Французский экономист Томас Пикетти в своей авторитетной книге «Капитал в XXI веке» сосредоточивается на неравенстве, формируемом хищнической финансовой индустрией при отсутствии ее должного налогообложения, и на том, какими способами богатство наследуется из поколения в поколение, что дает самым богатым изначальное преимущество для того, чтобы стать еще богаче. Исследование Пикетти содержит ключ к пониманию того, почему коэффициент окупаемости по финансовым активам (которые он называет капиталом) оказался выше, чем коэффициент окупаемости капиталовложений в рост, и призывает к повышенному налогообложению проистекающих из данного обстоятельства богатств и наследств, чтобы разорвать этот порочный круг. В идеале, с точки зрения Пикетти, подобные налоги должны быть всемирными, дабы избежать ситуации, когда одна страна ослабляет другую.
Еще один признанный авторитет, американский экономист Джозеф Стиглиц исследовал, каким образом слабость регулирования и монополистические практики привели к тому, что экономисты называют «извлечением ренты», – Стиглиц рассматривает это явление как основной импульс, стоящий за возвышением 1 % самых богатых американцев[26]. Для Стиглица данная рента является доходом, получаемым благодаря созданию для других предприятий таких препятствий, как барьеры для входа новых компаний в ту или иную отрасль, или же она оказывается результатом дерегулирования, позволившего финансовому сектору занять непропорционально большое место относительно остальной экономики. Исходя из этого, делается предположение, что при условии меньших барьеров для реализации экономической конкуренции произойдет более равномерное распределение доходов[27].
Думаю, можно углубить этот основанный на противопоставлении «созидающих» и «изымающих» анализ того, почему наша экономика, с ее вопиющими неравенствами в распределении доходов и богатства, пошла по неправильному пути. Для понимания того, каким образом одни воспринимаются как «изымающие ценность» и выкачивающие богатство из национальных экономик, в то время как другие выступают «создателями богатства», но ничего от этого богатства не получают, недостаточно рассмотрения препятствий на пути к идеализированной форме совершенной конкуренции. Однако магистральные идеи относительно категории ренты в принципе не оспаривают то, каким образом происходит изъятие ценности – и потому этот процесс устойчиво сохраняется.
Чтобы досконально разобраться с данными проблемами, необходимо выяснить, откуда изначально берется ценность. Что именно изымается? Какие социальные, экономические и организационные условия необходимы для производства ценности? Даже на то, каким образом Стиглиц и Пикетти используют термин «рента» для анализа неравенства, влияет их представление о том, что такое ценность и что она репрезентирует. Является ли рента просто препятствием для «свободнорыночного» обмена? Или же определенные лица благодаря своим полномочиям способны получать «незаработанный доход», то есть порожденный манипуляциями с уже существующими активами, а не связанный с созданием новых?[28] Таков главный вопрос, который будет рассмотрен в главе 2.
Что такое ценность?
Понятию ценности можно давать разные определения, но, по существу, это производство новых товаров и услуг. Каким образом получаются эти непосредственные результаты (производство), как они распределяются в масштабах экономики (распределение) и что происходит с доходами, получаемыми от их производства (реинвестирование) – вот ключевые вопросы при определении экономической ценности. Кроме того, принципиально значим вопрос о полезности того, что создается: увеличивают ли – или, наоборот, понижают – создаваемые товары и услуги устойчивость конкретной производственной системы? Например, появление какого-нибудь нового завода может иметь экономическую ценность, но если его производство настолько грязное, что уничтожает окружающую среду, то его нельзя рассматривать как обладающий ценностью объект.
Под «созданием ценности» я понимаю способы, с помощью которых различные типы ресурсов (человеческие, материальные и неосязаемые) возникают и взаимодействуют с целью производства новых товаров и услуг. Под «изъятием ценности» я понимаю виды деятельности, сосредоточенные на манипуляции существующими ресурсами и продукцией и на извлечении непропорционально высоких доходов из проистекающих из этого торговых операций.
Здесь важно сделать одно предупреждение. В этой книге я использую слова «богатство» и «ценность» почти как взаимозаменяемые эквиваленты. Это может вызвать возражения у тех, кто рассматривает богатство как нечто в большей степени имеющее монетарную природу, а ценность как потенциально в большей степени социальный концепт, включающий не только экономическую ценность, но и ценности в аксиологическом смысле. Поэтому хотелось бы пояснить, каким образом используются два эти понятия. Понятие «ценность» я использую в смысле «процесса», посредством которого создается богатство, ценность – это некий поток. Разумеется, этот поток претворяется в фактически существующие вещи, как осязаемые (кусок хлеба), так и неосязаемые (новое знание). Напротив, «богатство» рассматривается мною как совокупный объем уже созданной ценности. В центре этой книги находятся категория ценности и то, какие силы производят ценность – то есть сам процесс. Однако рассмотрены и вопросы, возникающие вокруг этого процесса, которые зачастую формулируются сквозь призму того, «кто» является создателем богатства. В этом смысле два указанных понятия используются как эквиваленты друг друга.
Долгое время понятие ценности находилось в самом центре дискуссий об экономике, производстве и распределении полученного дохода, при этом существовали здравые разногласия относительно того, что именно является действительным носителем ценности. Для некоторых направлений экономической мысли цена продуктов человеческой деятельности являлась результатом предложения и спроса, однако их ценность проистекала из объема труда, необходимого для их производства, из тех способов, какими на труд влияли технологические и организационные изменения, и из отношений между капиталом и трудом. В дальнейшем на смену акценту на «объективные» условия производства, технологий и властно-подчиненных отношений пришли понятия редкости и «преференций» экономических субъектов: объем предложения рабочей силы определяется предпочтением работника в пользу досуга вместо того, чтобы заработать больше денег. Иными словами, ценность стала субъективной.
До середины XIX века почти все экономисты предполагали также, что для понимания цен на товары и услуги требовалось прежде всего иметь объективную теорию ценности – теорию, связанную с условиями производства этих товаров и услуг, включавшую время, необходимое для их производства, качество используемой рабочей силы – и факторы «ценности» действительно формировали цену товаров и услуг. Но затем подобный подход стал поворачиваться вспять. Многие экономисты пришли к убеждению, что ценность вещей определялась ценой, которую за них платили на «рынке», – или, иными словами, тем, сколько был готов заплатить за них потребитель. Внезапно ценность стала определяться «на глаз». Любые товары и услуги, продаваемые по договорной рыночной цене, оказались по определению создающими ценность.
Переход от ценности, определяющей цену, к цене, определяющей ценность, совпал с крупными социальными изменениями в конце XIX века. Одним из них стал рост популярности социализма – требования реформ со стороны его представителей отчасти были основаны на утверждении, что труд не получает справедливого вознаграждения за создаваемую им ценность. За этим последовала консолидация капиталистического класса производителей – нет ничего удивительного, что эта группа была крайне заинтересована в альтернативной теории, согласно которой цена предопределяет ценность: эта история позволяла отстаивать присвоение ими большей части продукции, в результате чего труд все в большей степени оставался на обочине.
В интеллектуальной сфере экономисты стремились к тому, чтобы придать своей дисциплине более «научный» вид, сделав ее более похожей на физику и в меньшей степени на социологию, – в результате они стали обходиться без ее предшествующих политических и социальных коннотаций. Если работы Адама Смита (как и предшествовавшие им размышления о функционировании экономики) были наполнены политическим и философским содержанием, то к началу ХХ века поле, на протяжении более 200 лет являвшееся «политической экономией», оказалось вычищено до просто ортодоксальной «экономики», которая представляла совершенно иную трактовку.
Дискуссия о различных теориях ценности и динамике ее создания в самом деле фактически исчезла из программ экономических факультетов, проявляясь лишь в бизнес-школах в неких совершенно новых формах: «акционерная ценность (ценность для акционеров)» (shareholder value)[29], «разделяемая (общая) ценность» (shared value)[30], «цепочки создания ценности» (value chains)[31], «ценность в сравнении с ценой» (value for money), «определение ценности» (valuation), «добавление ценности» (adding value) и т. п. В результате, если раньше студенты-экономисты обычно получали обширное и разноплановое представление об идее ценности, изучая то, как ее постулировали различные школы экономической мысли, сегодня им преподают лишь то, что ценность определяется динамикой цены в зависимости от редкости и преференций. Все это не преподносится как отдельная теория ценности – в качестве примера можно привести вводный курс по экономике. Интеллектуально выхолощенная идея ценности просто берется как готовое представление, которое по умолчанию следует принять как истинное. При этом, как утверждается в этой работе, исчезновение категории ценности парадоксальным образом привело к тому, что сам ключевой термин «ценность» – понятие, лежащее в самом сердце экономической мысли, – стал более легким для использования как во благо, так и во вред каким угодно прикладным способом.
Столкновение с границей сферы производства
Для понимания того, каким образом на протяжении столетий возникали различные теории ценности, стоит принять во внимание как и почему одни виды экономической деятельности получили название «производительных», а другие – «непроизводительных». Необходимо также учитывать, каким образом это разграничение повлияло на представление о том, какого вознаграждения заслуживают соответствующие экономические субъекты – иными словами, как распределяются выгоды от создания ценности.
Столетиями экономисты и политики – люди, занимающиеся планированием таких организационных структур, как правительство или предприятие, – разделяли виды деятельности в зависимости от того, производят они ценность или нет, то есть являются ли они производительными или непроизводительными. В результате между этими типами деятельности фактически появился некий рубеж, изображенный на рисунке 1 в виде забора, который формирует концептуальную границу, иногда именуемую термином «граница сферы производства» (production boundary)[32]. Внутри этой границы находятся создатели богатства, а вне ее – бенефициары. На последних богатство распространяется либо потому, что они способны извлекать его с помощью рентоориентированных видов деятельности, как в случае обладания какой-либо монополией, либо потому, что богатство, созданное в сфере производства, перераспределяется в их пользу – например, посредством современной политики в области социального обеспечения. В понимании классических экономистов рента представляла собой незаработанный доход и полностью оказывалась за границей сферы производства. Напротив, прибыль представляла собой доход, заработанный в результате производительной деятельности внутри этой границы.
Рис. 1. Граница производственной сферы вокруг производящих ценность видов экономической деятельности
Исторически «забор», очерчивающий границу сферы производства, не был устойчивым – его форма и размер менялись вместе с изменением социальных и экономических сил. Эти изменения границы между созидающими и изымающими можно одинаково четко разглядеть и в прошлом, и в современную эпоху. В XVIII веке утверждение физиократов, представителей ранней школы экономической мысли, о «непроизводительных» землевладельцах вызвало бурное возмущение, ведь это было нападением на правящий класс Европы, которая на тот момент была преимущественно аграрной. Политически взрывоопасный вопрос заключался в том, являлись ли лендлорды просто лицами, злоупотребляющими своим могуществом для извлечения части богатства, которое создается фермерами-арендаторами, или же их вклад в виде земельного ресурса был принципиально важен для того способа, каким фермеры создавали богатство.
В некоем новом виде этот спор о том, где проводить границу сферы производства, продолжается сегодня по отношению к финансовому сектору. После финансового кризиса 2008 года с самых разных сторон зазвучали сигналы о необходимости возрождения промышленной политики для поддержания созидателей в индустриальной сфере, каковые воспринимались как нечто противоположное изымающим из сферы финансов. При этом говорилось о необходимости нового баланса для сокращения масштаба финансового сектора (попадающего в темно-серый круг непроизводительных видов деятельности на рисунке 1) при помощи налогообложения, например, в виде налога на такие финансовые трансакции, как валютные операции или торговля ценными бумагами, а также мер по поддержке промышленности для стимулирования роста в отраслях, которые действительно создавали осязаемые вещи вместо того, чтобы просто заниматься их обменом (на рисунке 1 эти отрасли оказываются в светло-сером круге производительных видов деятельности).