На листке бумаги Дмитрий со слов слабого в арифметике слесаря быстренько подсчитал его заработок. Большого труда обнаружить, как мухлевал с расценками нарядчик, для него не составило. Поняв, в чем дело, потемневший от злости Басок кинулся разыскивать нарядчика.
О чем они разговаривали, на каком языке — секретом не осталось. Впредь слесари стали получать на рубль-два больше, чем раньше, Дмитрий же рабочими был окончательно принят в свои.
Частенько кто-либо из рабочих обращался к Медведеву как к грамотному человеку с просьбой объяснить непонятное место в газете. Порой после этого разгорался свор, и Дмитрий не всегда выходил из него победителем. У него, конечно, были знания, какими не располагали товарищи по цеху, но даже самые малограмотные из них знали о жизни что-то такое, что ему пока было неведомо.
Однажды Дмитрий стал свидетелем, как в саду Общества трезвости два хулигана приставали к одинокой девушке. Он вступился за нее, и хулиганы ретировались. Однако у ворот сада его встретила уже целая ватага. Вожак пошел на Дмитрия с ножом… Медведев спокойно сказал:
— Ну ударь!
Тот опустил руку… Видно, было что-то такое в серо-зеленых глазах высокого подростка, что смутило даже отпетого хулигана. Позднее, правда, уличная шпана все- таки отомстила Дмитрию. Его подкараулили в глухом безлюдном месте, ослепили сильным фонарем, набросили на голову мешок и избили до потери сознания.
В четырнадцать лет Дмитрий убежал из дома, чтобы прийти на помощь уже не одинокой обиженной девушке, а… крохотной далекой Черногории, поднявшейся против турецкого владычества на Балканах. Еще и двух товарищей увлек за собой. Разработал, как ему казалось, вполне реалистический маршрут: сначала пешком до Брянска, потом поездом до Одессы (конечно, «зайцами», денег у ребят было — кот наплакал), затем на лодке в Болгарию, оттуда до Черногории уже рукой подать.
Добраться ребята сумели только до Орла. Тут безбилетников изловили кондукторы. Домой беглецов вернули с полицией. В тот же день Николай Федорович, изрядно переволновавшийся за бессонную ночь, выпорол сына — второй и последний раз в жизни. Дмитрий прощения не просил, наказание терпел молча, но когда отец упрекнул его, что не пожалел он родителей, убежав из дому, выкрикнул с досадой:
— А черногорцев, которые там одни за свободу дерутся, тебе не жалко?
И Николай Федорович отбросил ремень в сторону…
4 апреля 1912 года на Ленских золотых приисках в Сибири солдаты расстреляли бастовавших с февраля рабочих. По всем промышленным центрам страны тотчас прокатилась волна стачек протеста. Осенью сотни тысяч рабочих бастовали уже в ответ на смертный приговор, вынесенный царским судом семнадцати матросам Черноморского флота.
Политические стачки, демонстрации, митинги 1912 года означали новый подъем революционного движения в России. Пражская конференция РСДРП 1912 года сформулировала позицию большевиков в этих условиях так: партия берет курс на демократическую революцию и на перерастание ее в социалистическую.
Как раз тогда усилиями Александра Медведева, Михаила Иванова, Григория Панкова и других большевиков на Брянском заводе была восстановлена партийная организация, разгромленная в период реакции. В Брянск приехал участник работы Пражской конференции Николай Кубяк. На нелегальном собрании в лесу близ озера Орлик он рассказал товарищам о решении конференции. Кубяк привез с собой и первые номера новой большевистской газеты «Правда». Ленинская газета стала регулярно поступать во все цеховые партячейки. Рабочие Бежицы собирали деньги на ее издание, регулярно посылали в редакцию корреспонденции о тяжелых условиях заводской жизни.
В первую годовщину Ленского расстрела большевики организовали и провели на заводе стачку памяти жертв жестокой расправы, в которой участвовало 11 тысяч человек. На многих заводах были расклеены большевистские листовки. Текст гласил: «Знайте, тираны, что каждая капля пролитой вами народной крови породила героев, которые гордо бросают вызов и говорят: «Стреляйте, вешайте, казните, купайтесь в крови. Ничто не может остановить народную месть. Ваш час уже пробил».
Мите было доподлинно известно, что к распространению этой листовки Александр имел прямое отношение, потому что видел у брата изрядную пачку прокламаций. Видимо, подозревали о том и власти, так как на следующий день после стачки, а точнее — ночью в дом Медведевых впервые нагрянула полиция. Всех подняли на ноги, несколько часов обыскивали комнаты, чердаки, чуланы. Митя и Алеша сидели в горнице и с ненавистью взирали на полицейских, шаривших по ящикам комодов, выворачивающих из сундуков вещи, заглядывающих, к негодованию Николая Федоровича, даже за иконы.
Полицейские так и не нашли ничего крамольного, но брата все-таки увели. Правда, через день Александра освободили. Прекрасный конспиратор, он не дал властям ни малейшего повода упечь себя под суд или административную высылку, хотя и состоял уже давно под негласным надзором полиции. В доме Медведевых или в сарае ночевали иногда незнакомые люди. Саша никогда не говорил, кто они, делал вид, что ничего особенного в этом нет. Николай Федорович, удивительное дело, ни разу не выразил своего недовольства по поводу незваных гостей. Однажды только, заглянув в комнату младших сыновей, сказал строго:
— Если кто будет спрашивать, что за люди ночевали, вы знать ничего не знаете, слыхать не слыхивали и видеть не видывали…
Ночные обыски в доме Медведевых повторялись регулярно вплоть до Февральской революции. Они стали настолько привычными, что Дмитрий приспособился даже во время их проведения учить уроки — все равно спать не дают.
Первое пробуждение интереса к политике, хотя и невольное, еще никак не вступало в противоречие с гимназической жизнью Мити Медведева. Он организовал в гимназии литературный кружок, руководил им и даже сам писал стихи, увлеченно участвовал в любительских спектаклях — играл, к примеру, Хлестакова в «Ревизоре», занимался модной тогда «сокольской» гимнастикой. В гимназическом оркестре Митя играл, и неплохо, на мандолине, гитаре и трубе-баритоне.
Закон божий был в гимназии обязательным предметом и единственным, к которому Дмитрий не испытывал ни малейшего почтения, равно как и к его преподавателю-священнослужителю. По субботам и воскресеньям гимназисты должны были непременно присутствовать в церкви на обедне. Дмитрий и Алексей, однако, частенько пропускали службы, за что наказывались «безобедом» или карцером. Это не действовало, и тогда классный наставник нашел более верное средство воздействия: он пригрозил, что если Медведевы будут по-прежнему манкировать богослужениями, не видать им разрешений гимназического начальства на посещение спектаклей и концертов.
Все же однажды произошел почти что скандал, по счастью для Дмитрия, все обошлось без последствий. Брат Алексей спустя много лет так описал это происшествие: «Уроки закона божия Дмитрий недолюбливал. Правда, эти уроки вдохновляли его на писание стихов, и за это он чуть не поплатился исключением из гимназии. Когда поп объяснял, что «бог вездесущ и всемогущ», Дмитрий написал стихотворение о том, как бог из закрытого наглухо и запертого на замок сундука, используя свое всемогущество, выползает через замочную скважину, и пустил его по классу. Нашелся художник, который нарисовал бога с большой бородой выползающим из сундука и приписал: «Пищит, но лезет». Этот стих с карикатурой обошел весь класс, и на каждой парте гимназисты хихикали, улыбались и следили, какое впечатление произведет он на других. Таким образом урок закона божия, всегда строгий, превратился в самый веселый. Поп был в недоумении, некоторых не в меру развеселившихся учеников поставил к доске, но это еще больше всех развеселило. Когда стихотворение вернулось к Дмитрию на заднюю парту, он не выдержал и так громко стал смеяться, что не заметил, как к нему подошел поп. Поп стал отбирать листок, Дмитрий не отдавал, у них чуть не дошло до драки.
Класс загудел от смеха, не ожидая такой дерзости от Дмитрия. Урок был сорван. Поп вышел и вернулся с директором гимназии, но Дмитрий так и не отдал своего сочинения. Он не мог этого сделать, чтобы не подвести «художника».
Дмитрию Медведеву было пятнадцать лет, когда началась мировая империалистическая война. Большевики сформировали к ней свое отношение так: «Война войне!» В пролетарской Бежице мало кто поддался шовинистическому угару. Рабочий люд в массе своей понимал, что ему война ничего, кроме горя и страданий, не сулит.
В день объявлении войны Брянский комитет РСДРП выпустил прокламацию, в которой заклеймил начавшуюся бойню. В Бежице на площади, где торжественно зачитывали царский манифест о мобилизации, большевики подняли красный флаг. Потом большая группа рабочих под этим флагом с пением революционных песен направилась к станции. Возле гостиницы Мурзина демонстрантов встретила полиция. Произошла стычка.
Газеты писали о коварных тевтонах, о моральном долге России перед братьями-славянами, о союзнических обязательствах и т. п. Вся эта трескотня на Дмитрия впечатления не производила. Куда острее впечатляло другое.
Однажды на улице он встретил старого товарища Александра. Тот с угрюмым выражением лица читал приклеенный к забору листок с очередным военным приказом.
— Видел? — кивнул он, даже не поздоровавшись.
Дмитрий прочитал: приказ сообщал о предстоящей реквизиции скота. Что именно вызвало такую гневную реакцию у Сашиного товарища, не понял и спросил об этом.
— Не понял? — переспросил тот и разъяснил: — Ты последние строчки читай. То, что для армии мясо нужно, это ясно. То, что для этого придется скотину забивать, тоже ясно. Но ты заметь — освобождается от реквизиции племенной скот, производители и принадлежащий земским союзам. Ты хоть у одного мужика племенного быка видел? Нет? Я тоже… Выходит, реквизируют скот крестьянский, а помещичий трогать не моги.
Когда в первый день занятий Дмитрий и Алексей пришли в гимназию, им показалось, что они попали на праздник. Духовой оркестр из пожарного депо без пауз исполнял гимны союзнических стран, даже крамольную «Марсельезу». У главного входа стояли в парадных сюртуках, при орденах директор и инспектор гимназии. Гимназисты приготовительного и первого классов держали в руках букетики гвоздичек, подобранных по цветам русского флага. Преподаватель закона божьего надел по такому случаю новую шелковую рясу. Все сияли…
Господин директор произнес высокопарную речь, которую завершил здравицей государю императору и всему царствующему дому. Изо всей этой речи Дмитрия заинтересовало только одно место — директор сообщил, что группа гимназистов старших классов вступила добровольно в армию, кто направлен непосредственно в войска в качестве вольноопределяющихся, кто в школы прапорщиков. Еще было сказано о введении нового предмета — военного строя…
Уже в классе Митя узнал, что на гимназистов и гимназисток возложен сбор пожертвований, они парами должны обходить дома и собирать доброхотные подаяния в специальные опечатанные кружки. Он было чертыхнулся, но тут выяснилось, что есть возможность уклониться от этого дела. Участники оркестра струнных инструментов могли не принимать участия в сборе пожертвований, поскольку им предстояло давать концерты в лазаретах для раненых и увечных воинов. Играть на своей мандолине для раненых Мите было больше по душе, чем собирать двугривенные.
Сказанное вовсе не означает, что такое событие, как начало войны, оставило Медведева равнодушным, этого, конечно, быть не могло. Юноша регулярно и внимательно читал сводки с театров военных действий, завел дома карту с флажками и остро переживал первые поражения и неудачи русской армии. И конечно же, он, как и все гимназисты, хотел бы, чтобы победу одержала Россия и ее союзники,
Глаза на подлинную суть войны, ее причины, антинародные цели с обеих сторон ему помог раскрыть Александр, вернувшийся, так и не закончив Петроградский политехнический институт, в Бежицу и работавший теперь в крановом цехе. Митя, конечно, не мог знать, что Саша — один из руководителей брянских большевиков, однако понимал, что брат является участником подпольной организации.
Как-то Митя заговорил, не слишком, впрочем, уверенно, что все-таки войну развязал кайзер Вильгельм, а не русское правительство.
Александр поморщился, сказал сердито:
— Сказочки для взрослых и полувзрослых, вроде тебя. Очень полезные для царских министров, господ Рябушинских и Путиловых. Немцы точно такие же придумывают для своих михелей. Пойми и запомни: в этой войне нет безвинных стран и правительств. Эта война несправедливая и захватническая со всех сторон. Остальное — болтовня для оправдания перед народом. И немецких, и английских, и французских, и наших министров и капиталистов волнует один и тот же пирог, и все хотят отхватить от него кусок поболее. Пирог этот — в первую очередь колонии, затем — рынки сбыта своих товаров, вложения капитала. А правительства — лавочники, которые дерутся между собой, чтобы разорить конкурента.
— Но все-таки немцы первые напали, — продолжал упорствовать Митя.
Александр рассмеялся.
— Ты совсем как Бобчинский-Добчинский. Ну какая разница, кто первым сказал «э-э!». Просто один разбойник напал на другого раньше, чем тот сам вытащил нож.
— А что будет, если Россия проиграет войну? — спрашивал Митя. — Разве можно допустить такое?
— Ну, — спокойно ответил брат, — если царь эту войну проиграет, то вовсе не потому, что мы с тобой это допустим, как ты выразился. Самодержавие давно прогнило насквозь. Эта война для царской власти начало конца. Военное поражение, а оно неизбежно, понесет не наша с тобой Россия, а царизм, и чем оно будет сильнее, тем легче народ его свергнет.
Ход рассуждений Саши был понятен Мите, но одна мысль все же его глубоко мучила.
— Но на фронте гибнут наши русские солдаты, они-то ни в чем не виноваты!
Александр помрачнел. Тяжело вздохнув, сказал тоскливо:
— Вот тут ты, к сожалению, прав. Солдаты гибнут… А кто они? Те же рабочие и крестьяне, только одетые царем-батюшкой в суконные шинели. Народу от войны одно истребление, горе и разорение. Потому и кончать надо с нею быстрее…
Вскоре Митя и Алеша стали помогать большевикам в их нелегальной деятельности среди бежицких пролетариев. Они разносили по тайным адресам, прокламации и литературу, выполняли другие поручения. По заданию Саши Дмитрий часто встречался с австрийским пленным Федором Сокалем и передавал ему большевистские листовка, отпечатанные на немецком языке, для работавших, на заводе пленных германской и австро-венгерской армий.
Похоже было, что большевики рассчитывали не на одни лишь прокламации. Однажды Дмитрий и Алексей по просьбе Александра закопали в саду под яблоней несколько револьверов и пачек с патронами. У Саши, кстати, уже больше недели были все основания ожидать ареста, возможного осуждения по крайней мере к ссылке. На фронт его отправить не могли, так как еще в детстве он сильно повредил правую ногу и с тех пор заметно хромал. Саша предупредил ребят, что если с ним что-нибудь случится, оружие можно будет отдать только тому человеку, который обратится к ним с фразой: «Ну, медвежата, как дела на огороде?»
Это оружие пролежало в земле до самого февраля.
Чем дальше шла война, тем труднее становилось рабочему люду сводить концы с концами. В лавках не хватало не только мяса и молока, но уже и хлеба. Снова начались забастовки, жестоко подавляемые властями по законам военного времени. Активных стачечников теперь не просто увольняли — их направляли на фронт, в штрафные роты.
Первые волнения в Бежице вспыхнули уже в апреле 1915 года и связаны были с приездом в город царя, соизволившего посетить завод, выпускавший не только паровозы, рельсы, плуги, вагоны и другую традиционную продукцию, но также в большом количестве артиллерийские снаряды. Рабочие забурлили, когда узнали, что владельцы завода истратили на прием монарха и его свиты четыреста тысяч рублей! Огромные деньги были выброшены на гирлянды, цветы, подарки и банкет, в то время как рабочий получал в месяц тяжелого труда немногим больше сорока быстро обесценивающихся рублей.
Самая грандиозная за всю войну стачка потрясла Бежицу весной 1916 года. Начали ее рабочие механического, молотового, котельного, вагонного и плужного цехов. Через три дня бастовало уже шестнадцать тысяч человек, почти весь завод. Экономическими претензиями стачечники не ограничились, вся забастовка проходила под политическим лозунгом: «Война нам не нужна! Она нужна только хозяевам, они на ней наживаются!»