Готовясь к своему первому важному выступлению в Палате общин в новой роли, в библиотеке Палаты общин я прочла все речи касательно бюджета и финансовых законопроектов со времен войны. Таким образом, я смогла продемонстрировать несколько смущенному Джиму Каллагену, тогда канцлеру казначейства, и Джеку Дайэмонду, его главному секретарю, что это был бюджет, не способный обеспечить даже незначительные концессии в сфере социальных услуг. Затем я атаковала выборочный налог на занятость, полный нелепостей, которые я с удовольствием вытеснила. Попытка противопоставить производство и сферу обслуживания, перенесение налогового бремени на вторую и передача денег в качестве субсидий первому была, очевидно, неэффективной. Вот как я оценила это в своем выступлении: «Чем бы налог на фонд заработной платы ни был, он предстает образцом чрезвычайно плохого управления. Как бы я хотела, чтобы Гилберт и Салливан были живы, чтобы у написать оперу на эту тему».
Нашим в парламенте речь понравилась. Появился хороший отклик в прессе, «Дейли Телеграф» заметила: «Потребовалась женщина, чтобы ткнуть министров казначейства лицом в грязь, а затем их прихлопнуть». В другой газете Иэн Маклеод написал несколько великодушных строк о моем выступлении.
Той осенью я пользовалась заметками, что давало возможность быть спонтанной и вставлять шутки или насмешки под влиянием минуты. Хотя прения касались налогообложения, одобрением было встречено то, что я сказала о манере, в которой правительство подмывало правовую норму дискреционными полномочиями, которые оно применяло в политике доходов и налоговой политике. Надо признать, что я несколько преувеличила, сказав: «Все это в корне неправильно для Британии. Это шаг не просто в сторону социализма, но в сторону коммунизма». Новая и близкая к левым взглядам газета «Сан» заметила: «Яростная блондинка крушит все на своем пути».
В октябре 1967 г. Тед посадил меня на министерскую скамью как представителя Министерства энергетики и сделал членом теневого кабинета. Возможно, мои выступления в Палате общин и рекомендация Иэна Маклеода преодолели сопротивление со стороны Теда. Моей первой задачей стало прочесть все свидетельские показания, данные в ходе расследования о причине ужасной катастрофы в Аберфане в прошлом году, когда сто шестнадцать детей и двадцать восемь взрослых погибли в результате отвала породы, обрушившегося на шахтерский городок в Уэльсе. Родители многих жертв присутствовали в здании парламента во время дебатов, и я им сочувствовала. Национальное управление угольной промышленности подверглось суровой критике, и в результате кто-то, я полагала, должен был уйти в отставку, хотя я не стала озвучивать этого умозаключения прямым текстом в речи, произнесенной мной в парламенте в качестве представителя теневого кабинета. То, что раскрывалось в докладе, заставило меня осознать, как легко в большой организации предположить, что кто-то другой предпринял неправильные действия и должен принять на себя ответственность. Эту проблему промышленной цивилизации еще предстоит решить.
Вне парламента мой главный интерес сосредоточился на поиске схемы приватизации производства электроэнергии. С этой целью я посещала электростанции и искала совета у своих знакомых бизнесменов. Но это оказалась бесполезной затеей, я не пришла к приемлемым решениям вплоть до того времени, когда снова сменила портфель, приступив в вопросам транспорта в октябре 1968 г. Парламент только что одобрил важный законопроект по реорганизации железных дорог, национализации автобусных компаний, учреждению нового Национального управления грузовых перевозок. Я выступала против национализации портов. Но, в общем, транспорт оказался задачей с ограниченными возможностями.
Как член теневого кабинета я присутствовала на его еженедельных заседаниях, обычно по средам, в парламентском кабинете Теда. Обсуждения были достаточно спокойными. Мы начинали с обзора парламентских дел на неделю и договаривались, кто и по какому вопросу будет выступать. Могли заслушать доклад, представленный одним из коллег. Но, зная, что наши взгляды сильно разнились, особенно по темам экономической политики, принципиальные вопросы обычно открыто не дискутировались.
Со своей стороны я не делала сколь-либо значительного вклада в работу теневого кабинета. Об этом меня и не просили. Для Теда и, возможно, остальных я была в основном предписанная по уставу женщина, чьей главной задачей было объяснять, что «женщины» – Кири Те Канава, Барбара Картленд, Эстер Рантцен, Стелла Римингтон и все остальные представительницы нашего пола думали по поводу спорных вопросов. Мне, конечно, очень нравился Алек Дуглас-Хьюм, в ту пору теневой министр иностранных дел, и я прекрасно ладила с большинством моих коллег, но при этом у меня было лишь три настоящих друга: Кит Джозеф, Питер Томас и Эдвард Бойл, хотя Эдвард к тому моменту придерживался противоположного крыла Консервативной партии.
Атмосфера на наших заседаниях, конечно, осложнялась тем фактом, что многие ведущие фигуры были в несколько натянутых отношениях друг с другом. Тед играл роль партийного лидера без настоящей уверенности. Реджи Модлинг, заместитель лидера, так никогда и не оправился от своего поражения в борьбе за лидерство. Иэн Маклеод был самым политически острым среди нас, причем будучи превосходным публичным оратором, он был довольно скрытной личностью. Он к тому же утратил взаимопонимание со своим старым другом Иноком Пауэллом, который все больше вовлекался в вопросы иммиграции, тема, по которой Иэн стоял на противоположной точке зрения. Несомненно, Инок обладал острейшим умом, он был знаток классики, историк, экономист и библеист. Совершенно в иной манере, чем Иэн, он был ярким публичным оратором и был способен захватить любую аудиторию своей безупречной логикой и контролируемой страстностью. Но что касается теневого кабинета, на этом этапе он был довольно сильно углублен в себя. Его не любил и, возможно, боялся Тед Хит.
В понедельник 26 февраля 1968 г. теневой кабинет обсуждал законопроект правительства об иммиграционной политике в отношении стран Содружества, предлагавший ввести новые иммиграционные ограничения. Сделанное на предыдущей неделе заявление излагало принципы, на основе которых мы должны оценить законопроект. Тед Хит сказал, что теперь теневому кабинету нужно решить, в достаточной ли мере законопроект соответствует необходимым условиям. Он не предусматривал ни регистрацию иждивенцев, ни апелляцию тех, кому было отказано во въезде, ни финансовую помощь для добровольных репатриантов. Было решено поддержать законопроект, но внести соответствующие поправки. Иэн Маклеод сказал, что он проголосует против законопроекта, и он был верен своему слову.
В среду 10 апреля теневой кабинет обсуждал законопроект о расовых отношениях. Тед открыл дискуссию. Он сказал, что, хотя законопроект имеет много недостатков, но необходим некоторый юридический механизм, дабы улучшить перспективы цветных иммигрантов в Британии. Квинтин Хогг, министр внутренних дел теневого кабинета, изложил свои взгляды. Он полагал, что закон необходим, но следует внести поправки. Однако он отметил, что рядовые члены парламента были очень враждебно настроены к этому законопроекту. Реджи Модлинг согласился с Квинтином по обоим пунктам. В последующем обсуждении, в котором я не принимала участие, главным в ходе полемики стал вопрос, может ли, при всех недочетах законопроекта, голосование против него на втором чтении быть воспринято как расизм. Точка зрения теневого кабинета заключалась в том, что наилучшей гарантией хороших расовых отношений будет уверенность, что число будущих иммигранов не будет слишком велико и что существующее земельное право будет сохранено. В конце было принято решение, что будут созданы аргументированные поправки. Кит Джозеф, Эдвард Бойл и Роберт Карр, представители либерального крыла, воздержались изложить свою точку зрения до ознакомления с поправками. В конечном итоге они поддержали законопроект.
В воскресенье 21 апреля 1968 г., за два дня до дебатов, я обнаружила, что первые полосы газет посвящены речи по вопросу иммиграции, которую Инок Пауэлл произнес накануне в Бирмингеме. Это было резкое выступление. Но я поддерживала суть его аргументов о масштабе иммиграции из стран Содружества в Британию. Я полагала, что она угрожает не просто общественному порядку, но и образу жизни некоторых населенных пунктов, которые и так переживали трудные времена из-за зависимости от системы социального страхования и зарождения «общества вседозволенности». Я была также убеждена, что, как бы ни звучали вырванные цитаты из его речи, Инок не был расистом.
Примерно в одиннадцать утра позвонил телефон. Это был Тед Хит. «Я обзваниваю всех, кто состоит в теневом кабинете. Я пришел к выводу, что Инок должен уйти». Это было скорее утверждение, чем вопрос. Но я сказала, что лучше дать делу остыть, нежели обострять кризис. «Нет, нет, – сказал он. – Он обязательно должен уйти, и большинство думает, что он должен уйти». И в самом деле, как я узнала позже, несколько членов теневого кабинета подали бы в отставку, если бы не ушел Инок. Долговременные последствия ухода Инока оказали влияние на гораздо большее, чем иммиграционная политика. Инок был свободен развивать философский подход по ряду политических вопросов, не будучи связанным коллективной ответственностью.
То, что Инок проповедовал в полной изоляции, одновременно давало преимущества и ставило в невыгодное положение тех из нас, кто держался правого крыла в теневом кабинете и позднее кабинете министров. С одной стороны, он сдвинул основу политических дискуссий вправо и таким образом дал возможность озвучивать доктрины, которые без этого было бы обвинены в экстремальности. С другой стороны, такой жестокой была вражда между Тедом и Иноком, что сомнение по поводу любого политического курса, предложенного лидером, вероятнее всего, было бы заклеймено как предательство.
Кроме того, сам факт, что Инок выдвигал все свои взгляды как часть целой системы, делал еще более трудной возможность выразить согласие с одним или двумя из его положений. Например, аргументы против политики цен и доходов, интервенции и корпоратизма были бы встречены гораздо лучше, если бы не были связаны с взглядами Инока на иммиграцию или Европу.
В это время другие консерваторы фактически независимо друг от друга двигались в одном направлении, за явным исключением европейского вопроса. Тед дал мне возможность наметить план действий. Ежегодная лекция Политического центра партии проводится, дабы дать пищу для размышлений участникам партийной конференции тори. Выбор оратора обычно осуществляет партийный лидер. Несомненно, либо тот, кто проводил опросы общественного мнения, либо партийный советник предположил, что хорошей идеей было бы дать мне выступить на тему, взывающую к «женщинам». К счастью, я сама могла выбрать тему, и я остановилась на той, что касалась думающих людей обоего пола: моим докладом стало «Что не так с политикой?».
Я начала с перечисления причин, почему возникло разочарование в политике. Кое-что можно было объяснить ростом критической настроенности под воздействием образования и средств массовой информации, но в основном проблемы были на совести самих политиков. Среди политических программ преобладали серии обещаний, чье влияние было тем более велико из-за роста «государства всеобщего благоденствия». Конкуренция между партиями, стремящимися предложить все более высокий уровень экономического роста, и вера, что правительство сможет его обеспечить, дали социалистам возможность повсеместно распространить государственный контроль. Это, в свою очередь, заставило простых людей чувствовать, что их жизнь и жизнь их семей от них не вполне зависят.
Левые уверяли, что решение лежит в создании структур, которые обеспечили бы более демократическое «участие» в принятии политических решений. Но реальная проблема была в том, что политика вторгалась во все, даже туда, что было за ее пределами. В то же время увеличение роли государства развило политическую одержимость размерами, веру в то, что крупные компании обеспечивают эффективность. На самом деле все было наоборот. Малый бизнес, семейный и индивидуальный, должен был оказаться в центре внимания. Помимо этих общих размышлений, моя лекция в Политическом центре Консервативной партии также содержала раздел о политике цен и доходов. Хотя я придерживалась линии теневого кабинета, который порицал политику принудительного сдерживания, я включила абзац, который гласил: «Сегодня мы придаем так много значения контролю доходов, что слишком мало внимания уделяем ключевой роли государства в контроле денежной массы и управлении спросом. Больше внимания к этой роли и меньше пристального контроля, направленного вовне, достигнут лучших результатов для экономики. Это будет означать, конечно, что правительство должно применить к себе некоторые ограничения на расходы, которые оно так старательно возлагает на других. Это будет означать, что расходы в огромном государственном секторе будут не больше, чем суммы, полученные из фонда налогов плюс реальная экономия».
В ретроспективе мне очевидно, как далеко простиралось мое понимание вопроса и как далеко мне еще надо было идти. Я пришла к пониманию, что для контроля инфляции денежная масса была центральным моментом при любой политике. Я не видела ни того, что это делало любой род политики доходов неуместным, ни что кредитно-денежная политика сама была методом, с помощью которого нужно было управлять спросом.
К тому моменту (1968 г.) смещенное к левым взглядам единодушие по экономической политике было неэффективным. Но новый либеральный консенсус по моральным и социальным проблемам таковым не был. То есть люди на влиятельных постах в правительстве, СМИ и университетах сумели навязать либеральные столичные взгляды обществу, которое все еще придерживалось в значительной степени консервативной морали. 1960-е застали Британию у истоков процесса, разделившего традиционные христианские ценности и власть государства. Для подавляющего большинства, включая меня, это был вопрос реформ, необходимых, чтобы справиться со специфическими проблемами, в некоторых случаях жестокими и несправедливыми.
Так что в 1966 г. я проголосовала за законопроект Л. Эбса, отменяющий уголовную ответственность за гомосексуальное поведение наедине при обоюдном согласии между людьми старше двадцати одного года. В том же году я проголосовала за законопроект Д. Стила о легализации абортов в случае, если велик риск того, что ребенок родится физически или умственно неполноценным и, если для женщины стать матерью физически и материально трудно. В обоих случаях я исходила из собственных практических наблюдений. Например, когда я была адвокатом, меня потрясло унижение, которому подвергся на скамье подсудимых вполне солидный мужчина, когда были обнаружены его гомосексуальные связи.
С другой стороны, некоторые аспекты либеральной программы, как мне казалось, шли слишком далеко. Реформа закона о разводе была таким случаем. Общаясь с избирателями в своем округе, я разговаривала с женщинами, жизнь которых превратилась в мучение из-за жестокости мужей. Для них замужество было тюрьмой, из которой они не могли вырваться. В таких ситуациях развод мог быть единственным ответом.
Но если бы развод стал легко достижим, это повлияло бы на прочность браков. Если люди смогут легко отказаться от своих обязательств, они, вероятнее всего, будут менее серьезны, изначально принимая на себя эти обязательства. Меня беспокоила судьба покинутого супруга. Еще больше меня беспокоило то, что станет с детьми от распавшегося брака, если мужчина (или женщина) решит завести вторую семью. Так что в 1968 г. я была среди меньшинства, проголосовав против законопроекта, облегчающего процедуру развода.
Развод становился возможным в случае «неразрешимых противоречий» в браке в широком смысле. Я поддержала две поправки, первая из которых делала возможной особую форму брака, который был нерасторжим (за исключением судебного решения). Вторая гарантировала, что в случае конфликта интересов между законной женой и детьми от первого брака и гражданской женой и ее детьми первые получали приоритет.
Кроме того, в 1965 г. я голосовала против законопроекта С. Силвермана об отмене смертной казни за убийство. Как и все другие законопроекты, перечисленные выше, этот прошел в парламенте, но с поправкой консерваторов относительно того, что время действия закона истекает к концу июля 1970 г., в случае если парламент не проголосует иначе. В декабре 1969 г. я голосовала против того, чтобы закон стал постоянным.
Я верила, что государств имеет обязанность сдерживать и наказывать насильственные преступления и защищать законопослушных граждан. Как ни скупо ее нужно использовать, сила лишать индивидуума свободы и при определенных обстоятельствах самой жизни неотделима от верховной власти государства. У меня никогда не было ни малейшего сомнения, что почти во всех случаях высшая мера наказания может оказать влияние на потенциального убийцу. И смертная казнь оказывает устрашающее воздействие. По моему мнению, сложность вопроса заключается в возможности казни невинного человека, что иногда имело место. Эти трагические случаи необходимо соотнести с судьбами возможных новых жертв осужденного преступника, который по выходе на свободу может вновь совершить преступление. Убеждена, что потенциальная жертва заслуживает защиты, которую дает лишь существование смертной казни.