Так вот, он произнес:
– Живым бы быть, а остальное все х..!
И я так обрадовалась: попал в самую точку.
Что ж это такое – быть живым?
И какой-то древний мудрец отвечает мне через века:
– Самое близкое знакомство и самое глубокое поклонение – вот что такое жизнь.
С тех пор я с особенным трепетом внимаю мудрецам. И всячески транслирую это по радиоприемникам нашей страны. Хотя мой сосед, писатель Владислав Отрошенко, порой упрекает меня:
– Излагаешь такие вещи, – с грустью говорит он, – которым в древние времена имели право внимать только брамины. Шудрам[1] в это время закрывали ладонями уши.
А директор съемочной группы фильма «Ричард Львиное Сердце» Люба (фильм снимали в Крыму, в Коктебеле, мы с ней жили в одном коттедже в Доме творчества писателей и любили посидеть на закате за рюмочкой коньяка и черешней с абрикосами), встретив меня случайно в театре, в Москве, издалека закричала:
– Я все время слушаю твои передачи! И думаю: «Боже мой! КОМУ она все это говорит?!!»
Радио – неотъемлемая часть нашего бытия, мы до того к нему привыкли, что даже порой иронизируем, как польский поэт Юлиан Тувим. «Радио, – говорил он, – чудесная штука: одно движение пальца, и ничего не слышно».
А между прочим, радио появилось совсем недавно, чуть больше века тому назад. Сколько открытий предшествовало его появлению! Какие люди их совершали!
«В фантастических романах, – читаем у Ильи Ильфа, – главное было радио. При нем ожидалось счастье человечества». И добавил: «Вот радио есть, а счастья нет». Но радио тут совсем ни при чем.
Что характерно, в каждой стране есть собственный «изобретатель радио».
Первым патент на беспроводную связь получил американский дантист Малон Лумис. На воздушных змеях он запустил в небо две антенны: одна играла роль передатчика, другая – приемника, они парили, ничем не связанные, и взаимодействовали между собой! Это был волшебный аттракцион.
В Германии основоположником радио считают Генриха Герца, в Англии – физика Оливера Лоджа; свой «изобретатель радио» в Белоруссии, Индии и Бразилии…
В Америке их даже трое! Легендарный Томас Эдисон со своим «способом передачи электрических сигналов» во время Большой снежной бури в США в 1888 году помог наладить связь с занесенными снегами, терпящими бедствие поездами; профессор музыки и преподаватель физики, инженер и музыкант Дэвид Хьюз (он изобрел микрофон); третий – повелитель молний и природных стихий Никола Тесла.
Но все же главные герои – итальянец Маркони и русский инженер Александр Попов.
Кое-кто утверждает, что приемник Маркони повторял приемник Попова, только находчивый итальянец подключил его к телеграфному аппарату, а передатчик соединил с ключом Морзе, и в результате возникла радиотелеграфическая связь. Но поговаривают, что Попов о таком подключении и сам позаботился. Поэтому ласково называют Маркони англо-итальянским Поповым.
Что ж, в истории великих изобретений известны случаи, когда обитателей весьма отдаленных друг от друга стран (не только ученых – священников, фермеров, порой совершенно случайных людей!) одномоментно осеняла одна и та же идея. И тут уж, как говорится, кто быстрей добежит до патентного бюро.
В 1909 году Маркони присудили Нобелевскую премию по физике «в знак признания его заслуг в развитии беспроволочной телеграфии». Жаркие споры, кто главный «изобретатель радио», не утихают по сей день. Зато необходимость самого изобретения не вызывает ни малейших сомнений.
С помощью радиотелеграфа чуть не в момент его появления были спасены команды и пассажиры потерпевших кораблекрушение пароходов, в том числе севшего на мель броненосца береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин»; обмен радиограммами с ледоколом «Ермак» сохранил жизни рыбаков, унесенных на осколке льдины в Финский залив. И многие чудеса произошли благодаря появлению радио, включая спасение пассажиров тонущего «Титаника», а также экипажа затерянного в Арктике дирижабля «Италия».
С 1904 года ВМС США ежедневно передавали в эфир сигналы точного времени и сообщения о погоде – азбукой Морзе.
В 1906 году канадец Реджинальд Обри Фессенден совершил новый прорыв: в эфире зазвучала человеческая речь. Звук искаженный, помехи, слов не разобрать – не важно! Именно Обри – праотец радиожурналистики.
Накануне Рождества, 24 декабря 1906 года, Фессенден выступил с короткой радиопрограммой. В ней прозвучала песня «O, Holy Night!» в его собственном исполнении на скрипке, а также чтение отрывка из Библии.
Подозреваю, что несколько судовых радиооператоров на кораблях, бродивших вдоль атлантического побережья, по счастью, услышавших эту передачу, вряд ли смогли оценить ее по достоинству. Но мы с вами, истинные любители радио, возблагодарим первопроходцев эпохального марафона, открывших эру беспроводного общения.
Текст об изобретении радио я решила на всякий случай послать в Тулузу моему другу из Института астрофизики и планетологии Андрею Федорову – проверить, так это было или не так? Не упростила ли я сам процесс этого удивительного открытия?
И получила такой ответ.
«Мариночка!
Все, в общем, правильно, и в то же время совсем неправильно, так как ты, может быть, не видишь скрытого внутреннего стержня, на который насажены все эти истории. Я тебе покажу этот стержень, а ты сама решишь, как его использовать.
Интересно, что авиацию, на первых порах, создавали не ученые, а энтузиасты. А почему? Да потому, что все и так знали, что летать возможно. Летают же птицы.
А вот для передачи сигналов на расстояние, без каких-либо видимых штучек между приемником и передатчиком типа веревочек, проводков и т. д. нужно знание, что есть нечто невидимое, что может связать две проволочки с электрическим током на расстоянии.
И это нечто невидимое было найдено Майклом Фарадеем в 1830-м, и называлось оно “электромагнитная индукция”. Тут разные изобретатели, включая Эдисона, очень возбудились и стали думать, как это использовать на очень коротких расстояниях.
Например, между поездом и идущими вдоль железной дороги телеграфными проводами.
Эдисон придумал, но не смог продать, и только в снежную бурю прижимистые железнодорожники вспомнили о нем. Однако это было еще совсем даже не радио.
А вот в 1861-м Джеймс Максвелл понял, что же в реальности обнаружил Фарадей. И написал статью, из которой следовало, что “электромагнитная индукция” должна распространяться в виде волн (ну совсем как звук) на бесконечные расстояния. И никакой воздух для этих волн не нужен.
Все сказали: “гениально, но мы ничего не поняли”.
Только к концу 1870-х до особо одаренных наконец что-то дошло. И профессор Гельмгольц написал Генриху Герцу: “Дорогой ученик, я придумал тему для твоей докторской диссертации – докажи экспериментально, что электромагнитные волны существуют”. Герц сделал источник таких волн и приемник. И когда он включал источник, то в приемнике проскакивала искорка. И он доказал, что то, что он видит, это действительно волны, как на воде или как звук в воздухе. И назвали их “волны Герца”.
Тут очень важно, что ни Максвелл, ни Герц никакого радио не изобретали. Когда журналисты спросили Герца, имеет ли его аппарат будущее, он ответил: “Я ничего не изобретал. Я сделал эксперимент для подтверждения теории Максвелла. Теперь все знают, что Максвелл был прав. Никакого практического применения у этих волн никогда не будет”. А между тем дело было сделано: все увидели, что птицы летают.
Но радиотелеграф на искорке Герца сделать было нельзя. Нельзя посадить к приемнику мальчишку, который бы кричал: “Искорка, опять искорка!” Нужно было что-то, что теперь называется “детектор”. Пришла волна – бряк, загорелась лампочка или карандаш опустился на телеграфную ленту. И детектор был изобретен, и у него, как ни смешно, был только один автор – Эдуард Бранли (француз). Все. Птицы залетали стаями.
Бранли показал детектор (он его называл “когерер”) на заседании Физического общества, где присутствовали “лекторы по распространению” (и Оливер Лодж, кстати).
Очень скоро везде стали демонстрировать популярные опыты по генерированию и детектированию “волн Герца”. Тут-то и пришло время Попова, Маркони и еще сотен остальных энтузиастов, которые подключали “когерер” к телеграфному аппарату, строили передатчики, антенны и т. д. Именно поэтому приемник Попова ничем не отличается от приемника Маркони. Они видели одних и тех же птиц, парящих в небе.
Фото Владислава Ефимова
Явление целаканта народу
Из пяти элементов бытия – земли, огня, воды, воздуха и мистической акаши[2] – мне ближе всего эфир.
Эфир открывает бездну возможностей. Я хотела бы танцевать по радио. Петь, смеяться, молчать. Мне хочется по радио поцеловать мир.
У меня был друг: он как выпьет, придет, устроится на диване и что-то рассказывает часами – по-доброму, с любовью. Но он не давал себе труда артикулировать. А я сидела и ВСЕ ЭТО слушала блаженно.
Была б моя воля, я сделала бы такую программу – блаженство в чистом виде. Но ее вряд ли пропустили бы. Поэтому два моих верных соратника, талантливейший журналист и редактор Жанна Переляева, а также Феллини эфира – режиссер Виктор Трухан, отважно прокладывали дорогу между нашим кайфом и настороженностью начальства Всесоюзного радио.
По этому поводу мы сочинили маленькую дорожную песенку:
Передачу мы назвали просто и скромно: «В компании Марины Москвиной».
Хотя Люся не разрешила мне так называть программу.
– Имей совесть, – сказала она. – Есть звезды и более первой величины, чем ты.
Тогда я предложила ряд иных названий: «Фонендоскоп», «Выпуклость», «Мастодонт», «Слуховое окно», «Сногсшибательное рядом»… Кто-то предложил назвать передачу «Можно!».
«Мастодонт» был отвергнут без малейших колебаний, мол, в этом случае заслуженные деятели науки и культуры вряд ли согласятся участвовать в нашей затее.
«Фонендоскоп» с «Выпуклостью» тоже почему-то не подошли. Название «Можно!» не рассматривалось как очевидная иллюзия. Сверху нам было спущено «У самовара», с чем, в свою очередь, никак не соглашалась моя душа. И мы опять затоптались около «В компании…».
Этого не одобрял и мой гуру, поэт Яков Аким. «От подобного названия, – произнес он задумчиво, – веет чем-то вечным…»
Однако я уже знала: ни от чего не веет вечным. Как в старой доброй английской пословице: «Увидим», – сказал слепой; «Услышим», – сказал глухой, «До всего доживем!» – сказал покойник на столе.
На фото Владислава Ефимова мы видим окно.
В приоткрытой форточке радиотранслятор – словно окно в мир. Получается – как бы два окна. Первое – в мир видимый, а второе – в мир слышимый.
Удивительная вещь: на крыше противоположного дома купол телескопа.
А это уже третье окно – в космос.
В памяти всплыли мои скандальные дебюты. Первая в жизни публикация в «Вечерней Москве». Я еще училась в школе, там у нас был клуб интернациональной дружбы с Индией – имени Рабиндраната Тагора, и как раз мы лихорадочно ожидали прибытия сановитых индийских гостей. От этого многое зависело – поездка в Индию активистов клуба и прочее.
Объятые волнением, взбудораженные, взвинченные, разгоряченные, считали мы дни, часы и минуты до их приезда. И это, конечно, на нервной почве меня угораздило в своей заметке перечислить на пару-тройку гостей больше, чем, собственно, предполагалось.
Причем самое удивительное не то, что в моем воображении в школьный клуб имени Рабиндраната Тагора на Варшавке уже летели очертя голову Радж Капур, Индира Ганди, Джавахарлал Неру и чуть ли не Махатма Ганди чемоданы паковал. А то, что статья была напечатана без всяких поправок и сокращений.
Страшно гордая, принесла я газету в школу и вручила ее руководителю клуба – энтузиасту, общественному деятелю, учительнице английской литературы Валерии Федоровне Быковой. Я ждала почестей, славы, что меня первой занесут в список избранников для поездки в Индию…
Каково ж было мое удивление, когда эта замечательная женщина добрейшей души, бросив только взгляд на мой опус, впала в неописуемое волнение и, не откладывая в долгий ящик, созвала собрание в актовом зале. От первого класса до последнего сняли с уроков. Позвали директора, завуча, всех учителей…
И Валерия Федоровна, вскинув над головой газету, как всадник – обнаженную шашку на всем скаку, вскричала:
– Товарищи! Во вчерашней «Вечерней Москве» напечатана статья «Не счесть алмазов в Индии чудесной…» Москвиной из 10 «Б». Так вот – это «политическая утка»! НЕ ВЕРЬТЕ НИ ОДНОМУ ЕЕ СЛОВУ!!!
В Екатеринбурге – через дорогу от гостиницы увидела одноэтажный особнячок. Оказалось, это музей Попова. Здесь у своей сестры гостил когда-то «изобретатель радио». Теперь там огромная коллекция радиоприемников. Есть даже радиола, почти такую же привез мой дед Борис Москвин, торгпред СССР в Соединенных Штатах, возвращавшийся из Америки на грандиозном трехпалубном пароходе «Queen Mary» в октябре 1933 г.
Вот он стоит на палубе, мой бесподобный дед, в шляпе с бантом цвета темного никеля, в пальто из бостона с завышенной талией, хлястиком и манжетами. Отутюженные стрелки брюк, удобные ботинки, повторяющие контур ступни, а поверх шнуровки – изысканные гамаши светлого сукна с лямкой под каблук.
Облокотившись на бортик, он придерживает на перилах пятилетнего дядю Валю в черном котелке, словно какого-нибудь отпрыска заморского аристократа. Мой папа Лев семи с лишним лет – в двубортном пальто с отложным бобровым воротником, тоже в респектабельном котелке с перехваченной лентою тульей, в чулках и лакированных туфлях – глядит исподлобья: солнце слепит глаза. И совсем юная Мария, немка, Мария Корниловна Беккер, моя будущая бабушка, а пока их гувернантка, стоит рядом с ним.
В грузовом трюме плыли с ними в Москву три весьма габаритных предмета: раскладной кожаный диван на пружинах, холодильник и радиола.
Возможно, это был первый многоканальный приемник в Советском Союзе. Когда его включали, загорался яркий зеленый глаз. В детстве мне казалось, какой-то хищник семейства кошачьих выглядывает из радиолы – может быть, лев или ягуар наблюдает за мной изумрудною дужкой, малахитовым зрачком. Под этим пристальным взглядом начала я ходить и разговаривать. Еще там была костяная ручка с углублениями для большого и указательного пальцев, стоило ее покрутить – короткая малиновая риска двигалась вдоль горизонтальной ртутной шкалы: Прага, Лондон, Варшава, Нью-Йорк, Берлин, Париж… Заморские голоса и неведомые наречия отзывались на ее малиновое прикосновение. Или на волне Вены звучал Штраус, и дедушка Боря учил меня танцевать вальс под эту радиолу…
Окончив университет, я стала колумнистом газеты «Московская правда», мне дали колонку на третьей полосе, чтобы я рассказывала обо всем, на мой взгляд, знаменательном в жизни города.
В поисках материала я забрела в Зоологический музей на улице Герцена, куда Верховный революционный совет Мадагаскара, положив конец неоколониалистскому режиму и провозгласив Хартию малагасийской социалистической революции, в знак дружбы и любви к Советскому Союзу прислал самое дорогое, что у них было: выловленную у африканских берегов, практически не существующую уже на нашей планете реликтовую кистеперую рыбу. Такие гигантские рыбы из отряда целакантовых чуть не 400 миллионов лет назад бороздили океаны и считались вымершими в конце мелового периода, приблизительно 70 миллионов лет назад.
Находка живой кистеперой рыбы для человечества была столь же ошеломляющей, как если бы произошла встреча с живым и свежим динозавром. Это открытие в 1938 году совершила мисс Марджори Куртене-Латимер, обитательница африканского городка Ист-Лондон, где она создала скромный музей на основе стареньких маминых платьев и украшений. Биолог, орнитолог, ихтиолог, основатель Ассоциации южноафриканских музеев, городских Исторических обществ и Ассоциации дикорастущих цветов, учредитель птичьих и ландшафтных заповедников, почетный доктор Родезийского университета, почетный гражданин Ист-Лондона, писательница, скульптор и художник!..