— Понимаешь, Вова нарядился дедом-морозом, пришел с бородой, с палкой и стал держать речь — о чем бы ты думала?! О том, как надо слушаться старших, не противоречить им, помогать! Одна тетя даже спросила его: «А сам-то ты, дедушка, выполняешь всё это?» Он не ответил, конечно. А Саша вела себя так: только сели за стол, она хвать большой кусок сыра с тарелки, надкусила и бросила обратно! Я, конечно, выудила этот сыр и положила ей на тарелку и заставила съесть.
Способ разговаривать у Гали вырабатывается Шурин — раскинский. Она говорит: «Я сжала губы и с победоносным видом посмотрела вокруг». Употребляет причастные и деепричастные обороты, длинные периоды со всякими там «который», «несмотря на то…» и пр.
4 января 47.
На днях Галя сказала:
— Знаешь, мама, я все-таки не верю в то, что папу убили. Я когда иду по улице, то вглядываюсь в лица встречных военных — думаю, вдруг он?
Няня Нюра читает «Ад» Данте. Со страхом спрашивает меня:
— Фрида Абрамовна, это все правда, что здесь написано?
Я говорю Саше:
— Если папа спросит, где я, скажи: пошла погулять.
Саша:
— А на самом деле?
6 января 47.
Саша читает книги с карандашом в руках и исправно ставит две точки в словах «елка», «еще». А в словах «его», «никого» — меняет «г» на «в»:
— Это ошибка в книге, — говорит она. — Надо писать «ево», а не «его», что такое «его» — это неправильно!
На елке вела себя препохабно. Пыталась отколотить каждого, кто прежде ее отгадывал загадку. Вопила: «Не хочу картошки, хочу мяса!» и без спроса брала себе из вазы мандарины.
15 января 47.
Шура заподозрил Сашу в том, что она откусила кусочек от его конфеты.
— Я не кусала! — кричала Саша, пылая благородным негодованием. — Я не кусала! Разве я могу так ровно откусить? Если б я говорила неправду, я покраснела бы! А я не покраснела! И я не могла бы так ровно откусить! И я бы покраснела! А я не покраснела!
На днях, отпуская ее гулять с Соней Ф., я говорила Саше:
— Только, пожалуйста, ничего не клянчи у тети Сони. Дай слово, что не будешь ничего просить.
— Даю честное слово.
— И мандаринки не будешь просить?
— Не буду!
— И если увидишь воздушные шары — не будешь?
— Не буду.
Потом Соня рассказывала: идут они по улице, навстречу продавец с мандаринами. Саша отвернулась и произнесла: «Ну их к черту, эти мандарины!»
24 января 47.
Галя:
— Саша, кого ты любишь больше всех на свете?
Саша:
— Папы нет, поэтому можно сказать — маму! А ты кого?
— Маму и папу.
— Какого папу?
— Своего.
— Но ведь твой папа… не буду говорить, а то ты заплачешь. А моего папу Шуру, который тебе вместо папы, — ты любишь?
— Люблю.
2 февраля 47.
Был у Саши в гостях двоюродный брат Вика (2 года 9 месяцев). Она хватала его за руки, за ноги, за голову, словно хотела убедиться — настоящий ли он. Смотрела на него внимательно, с любопытством, заявила, между прочим, что у него «не мужчинское имя». Потом вдруг спросила:
— А как выходят замуж?
На что Вика исчерпывающе ответил:
— Далеко…
3 февраля 47.
Саша:
— Мама, Галя моему папе ведь падчерица, а почему же он ее любит?
(Это всё народные русские сказки!)
Саша мается:
— Ну как же выходят замуж? Вика говорит, что далеко. Но как, как? Галя, скажи, как выходят замуж?
Галя (неохотно отрываясь от книги):
— Замуж? Очень просто. Встретятся, полюбят друг друга, поцелуются, на радостях попируют, вина попьют. Вот и получается — вышли замуж.
4 февраля 47.
Шура, не без намека, прочел Саше такие стихи: «Красная рубашка, синие штаны, никому плохие дети не нужны».
Уязвленная, Саша придумала в ответ:
Жарким шепотом говорила мне на ухо: «Как ты думаешь, папа догадается, что это — про него?»
Галя часто говорит о том, что будет писательницей. (Я говорила то же самое, когда мне было 9 лет.) На днях я нашла листок, на котором сверху было крупно выведено: «Пожар!» Насколько я могу судить, задумано, так сказать, большое полотно.
«Как-то летом стояла засуха, везде валялся (волялся) сухой мусор. У одного помещика (помещека) была хорошая усадьба. Сторожил ее сторож. И вот, в полночь, сторожу стало жутко и холодно. Он решил закурить. Сторож закурил папиросу и от нее упала искра. Но сторож ничего не видел. Он спал. Вдруг забили в колокол. Это запоздалый прохожий увидал пожар. Сбежалась молодежь (без мягкого знака). Подоспела скорая помощь, сторожа увезли…»
На этом рукопись обрывается.
Когда кто-нибудь приходит в гости, обе девочки словно с цепи срываются: орут, пристают, жалуются друг на друга: «Мама, Галя палец сосет!», «Мама, Саша ябедничает!», «Мама, Галя меня обзывает!», «Она сама меня обзывает!»
Отлупить их не могу — совестно перед гостем.
Попрошу тихим голосом — умолкнут на минуту, и снова.
Сейчас, вечером, когда Саша уже улеглась, я долго беседовала с Галей по всем этим поводам. Она смотрит довольно-таки недоумевающим взглядом и, кажется, искренно ничего не понимает.
10 февраля 47.
В квартире одна девушка по имени Мила избила свою старую тетку. Было много суматохи, звонили в милицию — Анисья Ивановна сидела у нас и плакала. Сегодня утром Саша проснулась, по обыкновению пришла ко мне, полежала немного, а потом задумчиво сказала:
— Мила — фашист!
Очень правильно.
Шура принес детям калейдоскоп. Первое, о чем спросила Саша, рассмотрев игрушку: «А как это можно испортить?»
У пушкиниста И. Л. Фейнберга Саша спросила (видя его благожелательное к ней отношение):
— Я вам нравлюсь, что ли?
Спросила без тени кокетства, очень просто и, видимо, с одной целью: установить истину.
Саша:
— Мама, ты не сердись, я хочу тебя спросить: чего ты выпучила глаза?
19 февраля 47.
Саша:
— Пирожные — это дети торта.
Она же:
— Папа, братья у всех бывают или только у хороших людей?
Читает уже довольно бегло.
Саша:
— Мама, подойди, я скажу тебе по секрету: я непременно буду волшебницей. И пусть папа не беспокоится, я сделаю так, что он снова станет хорошо видеть. Только ты пока ему ничего не говори.
22 февраля 47.
Уже неделя, как у Саши болит ушко. Извелась, плачет, плохо спит.
Шура прочел ей сказку об Оле-Лукойе. Теперь все мысли, все вопросы — о нем.
Саша:
— Мама, мне сегодня снился странный сон. Я лежу, лежу и вдруг мне снится, что вокруг земли — какой-то золотой песочек и все, даже маленький ребенок, а не только Оле-Лукойе, может так наколдовать, чтоб его можно было есть. И меня одна старушка угостила этой землей. И она была вкусная, как яблоко.
Саша:
— Мама, папа принес мне яблоко, и я хочу дать тебе половину: я же не какой-нибудь немец, чтоб ни с кем не делиться!
23 февраля 47.
Галя, возвратившись из школы, еще с порога:
— Мама, какое у тебя настроение? Если плохое, то станет хорошее. Была городская контрольная по арифметике, и я получила 5. Нам эти тетради не выдают, но я сказала Евгении Карловне: «Знаете, какое бы ни было у мамы хорошее настроение, если я приношу двойку, или тройку, у нее становится плохое настроение. Какое бы у нее ни было плохое настроение, если я приношу пятерку, у нее становится хорошее настроение. Поэтому мне очень хочется показать ей тетрадку. Конечно, она мне и так верит, но ей будет приятно посмотреть». И Евгения Карловна сказала: «Правильно!» и дала мне тетрадку. Вот, можешь посмотреть!
24 февраля 47.
Когда я болела, Саша подходила к телефону, давала справки о моем здоровье, а потом, повесив трубку, говорила: «Тебе велели кланяться!» и кланялась низко-низко, почти до самого полу.
Саша — мастер телефонного разговора. На все вопросы отвечает исчерпывающе. К примеру: «Папа пошел в “Новый мир”, мама купает старшего ребенка, а с вами говорит младшая дочь Саша».
Или: «Папа в “Литературной газете”, мама ушла в редакцию, Галя читает книгу, а тетя Нюра ставит пироги».
Поэтому, когда Шуре позже снова звонили из Мосфильма, то прежде всего спросили: «Как пироги?»
Саша:
— Мама, у зверей, у животных тоже 5 пальцев? А у фашистов неужели же, как у людей, — 5 пальцев?
Интересно, как она представляет себе фашистов?! Вроде Бармалея, вероятно.
25 февраля 47.
Галя гуляла — на Патриарших прудах, каталась на санках и подвернула себе ногу. Услышав, что это помешает ей завтра пойти в школу, отчаянно расплакалась. Шуру это безмерно удивило: он считает, что мечта каждого нормального ребенка не ходить в школу.
Вчера Саше было очень плохо. У нее болело ухо, она плакала. И, между прочим, жаловалась на то, что у Гали есть своя колыбельная, а у нее, у Саши — нет [А. И. Кулаковский, Галин папа, сочинял для нее песенки, в частности, колыбельную, где припев был: «Ты каковская? Кулаковская. Значит, спи». — А. Р.]. Несчастный Шура, который готов был на всё, чтобы утешить ее, тут же сел за письменный стол и немедленно накатал песню (на мотив Моцартовской «Колыбельной»), где есть такие строки:
Галя немедленно парировала удар, сочинив такие строки:
Это довольно точно: Шура ложится не раньше четырех утра, так как считает необходимым наблюдать за тем, как… спит Саша.
Саша тоже вступилась за Галю, переделав две строчки на другой лад:
— Галя, почему у тебя лицо и руки в чернилах?
— Это я думала над задачкой.
Страстно мечтает о том, чтобы ее приняли в пионерки.
26 февраля 47.
Утром у Гали отчаянно разболелась нога, она плакала, стонала, жаловалась. Был врач, сказал, что вернется через несколько часов и поставит гипс.
Очень не везет: уши, ноги.
27 февраля 47.
Вчерашний день был ужасен: Галя мучилась с утра до вечера. В 5 ей поставили гипс, но боль не прекратилась. Бедняга пыталась уснуть, начинала сосать свой излюбленный палец, но и он не помогал. Часам к десяти вечера вызвали неотложку. Оказалось, что гипс был наложен слишком туго и чересчур высоко. Перебинтовали, положили пузырь со льдом, и Галя мгновенно уснула, блаженно повторяя: «Умный старый доктор!»
А доктор действительно был старый-старый, лысый, полуслепой и глухой. Но дело свое сделал ловко, быстро, все время приговаривая: «Не кричи, не кричи, помни, что удел женщины страдать и терпеть, а ты маленькая женщина… не кричи, говорю… Всё ваши спорты… или как их там… физкультуры… Гм… врачи… гипса наложить не сумели… Ну, о школе, голубчик, пока забудь… Как? Хочешь в школу? Гм… А мы из гимназии бегали… да, бегали… Скажите, пожалуйста, в школу хочет!..»
Фамилия умного старого доктора — Боголюбов.
На днях я сказала:
— Самое большое удовольствие в жизни — спать.
Галя со мной спорила:
— Нет, самое большое удовольствие в жизни — учиться… и получать пятерки…
Про Шуру в андерсеновской сказке «Аисты» я нашла очень точные слова: «Неподалеку от гнезда, вытянувшись в струнку и поджав под себя одну ногу, стоял сам аист-отец; ногу он поджимал, чтобы не стоять на часах слишком уж с большим комфортом».
У Гали нашли косой перелом малой берцовой кости.
3 марта 47.
Саша:
— Мама, если Золушка так уставала от работы, то почему она не уезжала в отпуск?
Вчера приходил профессор и установил, что Саша здорова. Проверяя Сашин слух, он шепотом говорил ей: 18… 21…
Саша смущенно улыбалась и молчала, видимо, боясь ошибиться. Тогда умный папа Шура посоветовал доктору:
— Скажите что-нибудь вкусное…
— Яблоко, — прошептал профессор.
— Ой, яблоко! — воскликнула Саша.
Профессор:
— Конфетка.
Саша, с нежностью в голосе:
— Конфетка!
Исправно повторила: «ветчина», «селедка» и прочее.
Не ожидая от профессора ничего доброго, Саша сказала при встрече с ним:
— Мне сразу вся жизнь надоела!
6 марта 47.
Саша:
— Мама, а на улице бывает душно?
— Бывает, летом, когда очень жарко.
— А как же тогда проветривают? Улицу как проветривают?
23 марта 47.
Стенографически зафиксированный диалог папы Абы с папой Шурой:
Папа Аба:
— Как здоровье Сашеньки?
Папа Шура, взволнованно, с тревогой:
— Она два раза чихнула!
Папа Аба, философически:
— Что ж, скажите ей: «На здоровье!»
Саша:
— Вот мне будет семь — и я пойду в школу… Вот мне 18 — и я уже студентка… Вот мне 20 — и замуж пора!
— Мама, я в чернила не лезла, а руки у меня синие — что за чудеса!!!
— Мама, зачем только на свете есть врачи, и зачем только люди болеют?!
— Мама, вот этот писатель Евгений Чарушин, который написал «Волчишко», — он живой?
— Живой.
— И счастливый?
— Счастливый, наверное.
— Вот хорошо!
(Саша долго горевала, узнав, что Пушкин, Ершов, Ушинский — умерли.)
28 марта 47.
Саша была совершенно подавлена, узнав, что Буш, написавший такую веселую историю про Плиха и Плюха — немец. Долго не могла примириться с этим обстоятельством.
Сегодня же она спросила:
— Мама, «Ганс» — это ведь немецкое имя?
— Немецкое!
Саша, испуганно:
— А как же тогда Ганс Христиан Андерсен?
Видно, отдать немцам Андерсена и Оле-Лукойе она была просто не в состоянии.