Долетел отец вполне благополучно, однако первое впечатление на аэродроме было у него самое тяжелое.
После первого вылета часть самолетов вернулась обратно с бомбами, так как цель случайно затянуло неожиданно подвернувшимся с моря туманом. В те дни мы частенько подвешивали трофейные немецкие бомбы и отвозили их к «хозяевам». И вот что случилось: при посадке одного из самолетов оборвалась 500-килограммовая немецкая бомба и взорвалась прямо на нашей ВПП (взлетно-посадочная полоса).
Этот взрыв и было то первое, что увидел на аэродроме отец. Илья поспешил увести отца ко мне и настрого запретил выходить из комнаты.
К вечеру пришел от командира полка посыльный и передал мне, что отца приглашают на ужин в летную столовую. Когда мы вошли, летчики шумно нас приветствовали. Всем здорово понравилось, что старый отец прилетел на фронт. Это было впервые, что кому-то из отцов такое дело удалось. Отец не дичился военных, всегда их любил и быстро овладел вниманием всего стола. Его расспрашивали о Москве, о жизни в тылу, об институте. Нас все это здорово интересовало, так как война, полеты, смерть — это мы все видели каждый день здесь, а вот тыл, Москва, какой-то институт — это другое дело.
Вместо водки, как это часто бывало, нам выдали положенный фронтовой паек спиртом. Кроме того, в последние дни мы летали часто по два-три раза в день. А тыловики как-то сопоставляли положенные сто грамм с количеством самолетовылетов, так что нашим старшинам без труда удавалось в такие жаркие дни добывать спиртоводочное довольствие в удвоенном, а то и в утроенном количестве. Короче говоря, за ужином спирту хватало, и налит он был в большие трофейные бокалы. При этом, если кто и разводил спирт водой (так велела наша полковая врачиха, Марья Ивановна), то делал это весьма умеренно.
Все с интересом ожидали, как отец отреагирует, в смысле выпивки, на первый тост «За победу над фашизмом». Он отреагировал так: отпил немного, сделал удивленное лицо (крепко же!), отпил еще раз, еще раз удивился, поставил бокал на стол, отломил кусок белого хлеба, обмакнул в спирт и принялся жевать.
Восхищение присутствующих было неподдельным.
Вовка Синица сказал мне, что хотя ему и ясно, в кого я пошел насчет умения выпить, но что мне еще очень далеко до отца. Отец умел пить и не пьянел. Этим умением отличались у нас немногие, и это ценилось.
Короче говоря, отец понравился.
Назавтра, часа в три утра, мы отправились на аэродром, оставив отца спящим. Утром он ушел осматривать город. Он шел по улицам, между развалин, в хорошей шубе, в каракулевой шапке «пирожком». Шуба была старинная, мех — лира, цветастый, черный с белым, на отворотах виден. Примерно через час его привели в комендатуру для проверки данных (как так: «этот фриц» утверждает, что он советский, в гостях у сына). Отец, на счастье, запомнил фамилию командира полка, и к нам в штаб позвонили. За отцом пришел парторг полка и увел его с собой. Через парторга отец познакомился с техническим составом, с нашими метеорологами. С ними он стал ходить в столовую и на аэродром. Он научился считать, сколько самолетов вышло на задание и сколько самолетов возвращается обратно. Так как летало несколько эскадрилий из двух соседних полков, то иногда он хватался за сердце, видя, что идет пятерка вместо ожидаемой девятки, а иногда удивлялся, что идут девять самолетов, хотя вылетело только семь. Но вообще-то самолетов уходило, как правило, больше, нежели возвращалось… И бывало так, что не возвращался кое-кто из тех, с кем отец уже познакомился. Отец за три дня осунулся, побледнел, у него стали часто дрожать руки. Он очень переживал потери, и, возможно, ему чудилось, что в самолетах, которых он недосчитывался, мог быть и я. Он уже начал вскакивать вместе с нами под утро и глядеть на облачность (этому его научил метеоролог Костюченко), с надеждой говорил: «Облачность 200 метров, возможны обложные осадки, летать сегодня нельзя» и т. д. В общем, было ясно, что отца нужно срочно отправить домой. Илья Мнухин куда-то, как назло, улетел. Пришлось договариваться со случайно оказавшейся у нас известной транспортной летчицей Козловой, чтобы взяла с собой папу.
Папа долетел благополучно до одного из подмосковных аэродромов, где его передали прямо в руки коменданта.
Комендант удивился ловкости старика, умудрившегося слетать к сыну на фронт, и на своей машине отправил его домой.
Отец весьма гордился всей этой историей, на людях важничал, сделал на кафедре доклад о своем «пребывании на фронте». Однако ночью, лежа в постели, он маме с дрожью в голосе рассказывал все, что видел, и они вместе переживали судьбу мою и моих товарищей.
Я прочитала это письмо девочкам вслух. Галя уверяет, что помнит Мнухина.
25 сентября 49.
Саша прочитала в «Мурзилке» такие стихи:
И так далее — про мальчика-первоклассника. Кончалось стихотворение так:
Саша придумала, как переделать стихи, чтоб все было про девочку:
и т. д.
«Мурзилка» пришла в тот час, когда у нас была Сашина учительница, Александра Ильинична. Она сказала Саше, чтоб мы завтра принесли переделанные стихи в класс, — и девочки их разучат.
На другой день Саша с упоением докладывала:
— Александра Ильинична прочитала стихи и сказала: «Это Саша Раскина их переделала». И все глаза устремились на меня с уважением. И на перемене девочки позвали меня: «Саша, пойдем играть!» А прежде они меня не звали. Видишь, сделаешь для всех что-нибудь хорошее, и все сразу начинают уважать.
27 сентября 49.
Какой несчастный у нас сентябрь. Саша второй раз болеет: воспаление среднего уха.
6 октября 49.
Саша пошла в школу.
Галя:
— Мама, тебе нет никакого смысла кого-нибудь рожать: ведь Шура не позволит мне его нянчить, а тогда — как же ты справишься? Тебе ведь будет очень трудно.
8 октября 49.
Сегодня Шуре 35 лет.
Саша снова захворала: горло, температура 37,7.
9 октября 49.
Шура долго притворялся, будто ему совсем все равно, как Саша станет учиться. Он даже делал вид, что терпеть не может отличников. Но теперь каждая клякса в Сашиной тетради волнует его больше, чем Сашу. Он справляется, сделала ли она уроки, написала ли, как задано, «папа, лапа и паук», знает ли, сколько будет 3+4. А на днях был на родительском собрании. И уже крупно поговорил с директором на тему о том, что в коридорах холодно.
10 октября 49.
Галя, рассматривая альбом по древней истории, который я привезла ей из Ленинграда:
— Братья Гракхи — вот это были люди!
Галя рассказывает, что весь ее класс болеет за карфагенян против римлян. Карфагенян любят, им сочувствуют, а римлян ненавидят.
Саша:
— Мама, посмотри, как тут написано в книге «За власть Советов»: «Из них такие же саперы, как из г. пули». Что такое «г»?
— Это ругательное слово.
Саша молчит, а потом говорит задумчиво:
— Знаешь, мама, я предполагаю, что это коровьи лепёшки.
14 октября 49.
Галя, вернувшись из школы:
— Кто пришел? Это я пришла: звеньевая первого звена! Меня только что выбрали!
Видно было, что польщена.
28 октября 49.
Сашенька снова больна. Жалко ее до слез. В школу, о которой столько мечталось, она ходила не больше десяти дней за два месяца. Праздники пропустит.
31 октября 49.
У Саши была высокая температура, и она никак не могла уснуть.
— Приляг ко мне! — сказала она. — Я от материнского тепла непременно усну.
Я прилегла, и она действительно уснула. И потом много раз повторяла: «Материнское тепло — это первое лекарство».
1 ноября 49.
Саша, с отчаянием:
— Табеля я не получу… В октябрята меня не примут… На утреннике я не буду… Господи!..
4 ноября 49.
Саша:
— Как собака чует шаги своего хозяина, так и я по звонку чую папу.
5 ноября 49.
Саша:
— Папа, ты жил при царе?
— Да, три года.
Саша, с глубоким сочувствием:
— Плохо тебе было?..
Письмо Александры Ильиничны:
Дорогая Саша!
Все девочки шлют тебе привет и желают хорошего веселого праздника. Посылаем тебе звездочку.
Мы уже октябрята.
Саша, учись писать заглавные буквы А, С. Примеры решай №№ 191, 192.
Крепко тебя целую.
Света шлет тебе особенный привет. Она стала лучше учиться.
Любящая тебя — твоя учительница.
Привет папе и маме.
7 ноября 1949.
Саша:
— Мне очень хочется, чтобы всем людям жилось хорошо, чтобы все были свободны.
Лена Кузнецова здоровается со мной по нескольку раз на день: сколько раз увидит, столько раз и здоровается.
— Зачем ты так часто здороваешься с тетей Фридой? — спрашивает ее мать.
— А она, знаешь, как отвечает? — мечтательно говорит Лена. — Она отвечает: «Здравствуй, солнышко!» Потому я и здороваюсь.
Саша читает «Принца и нищего». Читает и комментирует:
— Гуго — черт. А леди Эдифь хорошая или плохая? Не могу понять, но подозреваю, что не очень хорошая: она не хотела уйти от Гуго. Если б она была такая уж хорошая, зачем ей нужен был такой плохой муж? А принц — хороший или плохой? Не пойму. Как будто бы и хороший. Но какой же он хороший, если он говорит человеку, который его спас: «Как ты смеешь сидеть в моем присутствии?»
На Сашин вопрос: «Видел ли ты когда-нибудь мать-героиню?» Шура, не задумываясь, ответил: «Я видел отца-героя».
Кого он имел в виду — понять нетрудно.
11 ноября 49.
Саша:
— Важен не чин, важен характер. Понимаешь? Главное не какой у человека чин, а какой у него характер.
Саша:
— Мама, я понимаю тебя по одному жесту́.
— Же́сту!
— Же́сту? Хорошо. Так вот, я понимаю тебя даже, когда ты ничего не говоришь. Вот, например, я тебя чего-нибудь спрашиваю, а ты поднимаешь брови, — значит, ты удивляешься или не понимаешь. Вот ты нахмурила брови — значит, сердишься. Если закусила губу — значит, опять сердишься. Я знаю по твоим глазам, когда ты удивляешься, а когда огорчаешься.
12 ноября 49.
Сашка только и делает, что обобщает:
— Хороший человек, если напьется пьяный, становится веселый, поет песни или засыпает. А плохой человек, если напьется, — начинает драться или ругается злыми словами.
В школу еще не ходит. Тощая, бледная, зеленая. Жалкая такая.
16 ноября 49.
Впервые после месячного отсутствия пошла в школу. Утверждает, что Света Копейкина была так рада, так рада, что даже не могла сосчитать, сколько будет 10+10. А на переменке от радости Света Копейкина прыгала и плясала.
Галя:
— Мама, у меня к тебе страсть.
— Что это значит?
— Это значит, что я тебя очень люблю.
Саша читает «Хижину дяди Тома».
— Плачешь? — спрашивает Шура. (Издевательски.)
— В душе, — говорит Саша. — Внутренне, — добавляет она подумав.
20 ноября 49.
Саша:
— Мама, все великие писатели умерли — что это значит?
Саша опять больна.
Теперь «Хижину» читает Галя. Потеряла сон и аппетит. Дойдя до страниц, описывающих смерть Тома, бросила книгу и почти со слезами заявила:
— Не буду читать дальше!
— Я тоже так решила, но интерес победил, — сказала Саша.
— Что это значит «интерес победил»?
— А в книгах всегда так пишут: «Совесть победила», «Скупость победила».
1 декабря 49.
Саша:
— Сколько есть на свете прощальных слов: до свидания, прощайте, всего хорошего, будьте здоровы, счастливо оставаться…
2 декабря 49.
Саша:
— Что такое брак?
Галя:
— Вот Изя с Машей поженились, значит, они заключили между собой брак.
Саша, с изумлением:
— Ну что ты… Тут написано: «При обнаружении брака просим сообщить…»
9 декабря 49.
Саша:
— Мама, когда ты была маленькая, для тебя ученье было когда-нибудь мученьем?
— Нет, никогда. Я любила учиться.
Саша:
— И я люблю. А Галя иногда садится делать уроки и говорит: «Одно мученье».
Саша:
— Папа, смотри, что тут написано: «Мальчик ругался матерными словами». Какие же это слова — матерные?
Шура поперхнулся, несколько даже подавился, но вышел из трудного положения с честью:
— Это плохие слова, слова, которые нельзя произносить при матери.
Но Саша возразила:
— Тогда все ругательные слова — матерные. Потому что какие же плохие слова можно произносить при своей матери?
Через полчаса Шура сказал по какому-то поводу:
— Какое хамство!
И Саша спросила:
— Зачем же ты ругаешься матерными словами?
10 декабря 49.
Проблема Светы Копейкиной стоит перед нашей семьей во всей своей остроте. Она сидит с Сашей на одной парте и не дает ей покою: то хватает за ногу, то дует в ухо (?!), то макает палец в чернила и проводит этим самым пальцем по Сашиным волосам. Придя в отчаяние, Саша спросила: «Ты разве со мной не дружишь?», на что находчивая Света ответила: «Я с тобой дружу, но сейчас с тобой не вожусь».
Саша долго совещалась с Шурой, как быть. Шура давал ей какие-то советы. На другой день Саша, примчавшись из школы, завопила еще с порога:
— Мама, какой интересный разговор был со Светой Копейкиной. Послушай: я ей говорю: «Света, ты мне товарищ?» А она говорит: «Я тебе не только товарищ, но и друг, не знаю только, как ты мне». «Я тебе тоже друг, — сказала я. — И я тебя прошу: не мешай мне на уроках. Я ведь много пропустила. Вы знаете уже весь алфавит, а я только половину. Если ты будешь дуть мне в ухо, я отстану от вас и останусь на второй год, а мне это будет очень неприятно». И Света мне совершенно перестала мешать. Мне даже сделалось как-то скучно…