Мы с Галей сидим в своей комнате: я пишу, Галя читает. Саша ломится в дверь, мы не открываем. Саша стучит, а потом начинает плакать и лицемерно подвывать:
— Хооочу к мамочке, к моей дорогооой! Мааамочка, открой! Дорогаая, открой! Мамочка, пожааалуйста, открой!
«Пожалуйста» меня добивает, и я прошу Галю открыть дверь.
9 МАЯ — ПОБЕДА!
Весь день ребята провели на улице. Галка — та, вероятно, все запомнит.
13 мая 45.
Галя с презрением рассказывает о каких-то подлых девчонках и кончает так:
— Ну, они татары…
Долго толкую ей, что нельзя дурные поступки объяснять национальностью. Нет плохих народов.
— А немцы?
Стала ей рассказывать о Моцарте, Бетховене, немецких коммунистах и чувствовала себя преглупо.
Сегодня Саша с плачем повторяла няне:
— Вот приедет мой папа Шура из Ленинграда, я ему скажу, что ты меня обижала.
Сейчас проснулась и сказала совсем Шуриным — встревоженным — тоном:
— Вся потная.
16 мая 45 года. День Сашиного рождения.
Саше — 3 года. Черноглаза, смугла, очень забавна. Смешно разговаривает, но, мне кажется, она не очень счастлива, если это можно применить к трехлетнему ребенку. Она много плачет — воет, совсем как писал Гарин про своего младенца. Протяжно, монотонно и подолгу. И беспричинно как-то. А когда берешь ее на руки, прижимается к тебе всем телом, щекой к щеке, крепко обнимает руками вокруг шеи и может находиться в таком положении без конца.
На днях мы лежали в постели — я, Галка, Саша. Саша чихнула. Я сказала: «Будь здорова». А Галка сказала: «Болей!»
У меня произошел с ней по этому поводу короткий, но выразительный разговор. Даже шутить так нельзя.
Немного погодя Саша рассказывала маме Соне:
— Мы лежали на кроватке, я кашлянула, мама сказала — будь здорова, а Галочка сказала — болей.
Саша изложила эту историю трижды. Сегодня утром, придя к нам в кровать, притворно кашлянула и обратилась ко мне: «Мама, скажи: будь здорова!» Я сказала: «Будь здорова!»
Тогда Саша повернулась к Гале:
— А ты что скажешь?
О Шуре не спрашивает больше. Он послезавтра должен приехать. Интересно, как они встретятся.
18 мая 45.
Сегодня Галя принесла табель с отметками: переведена во 2-й класс. Мне бы тут же ее поздравить, а я посмотрела: вместо пятерок — четверки и стала ей выговаривать: почему во второй четверти все было отлично, а теперь только хорошо? и прочие скучные и ненужные вещи. Простить себе не могу! Она пришла радостная, оживленная, директор поздравил их с переходом во второй класс, а я-то…
Она сразу поникла. Я, опомнившись, обняла, поцеловала, поздравила ее, но, боюсь, ничего не исправила.
19 мая 45.
Дедушка, он же папа Аба, — был умнее меня. Он пришел, поздравил с хорошими отметками и переходом во второй класс. Галя ответила металлическим голосом:
— Что ж поздравлять, когда всё четверки.
А потом добавила:
— Я все свое старание приберегла для второго класса.
Саша говорит: «Хочу встречать своего папочку Шурочку!»
Корней Иванович [Чуковский. — А. Р.] сказал, что Саша «трагически похожа на Раскина».
20 мая 45.
Шура отметил свой приезд тем, что велел надеть Саше шерстяные рейтузы.
Запись А. Б.
Да, велел, поскольку ребенок простужен и в доме еще холоднее, чем на улице. Довольно глупо вышучивать правильные поступки. Это я пишу не для себя, не для Фриды и не для третьих лиц, а для самой Саши: когда будет старше, пусть понимает, кто о ней заботился, а кто нет. Папа.
(А. Б.)
16 июня 45. Удельная.
Перед отъездом в Удельную у нас с Галей был деликатный разговор: с нами вместе снимают дачу знакомые, очень гостеприимные люди. Я просила Галю не пропадать у них целыми днями, не мешать им. Она обещала. Она всегда очень легко обещает.
И все же, как только наверху обед или завтрак — она там. Снова разговаривала, объясняла, что нехорошо это, пыталась призвать на помощь самолюбие. И вот вчера, после того, как мы позавтракали, приходит Берта Львовна и приглашает Галю завтракать к себе. Галя умоляюще смотрит на меня. Я — с удивлением на нее: ведь ты только что ела?
А она в ответ:
— Ну что же я ела… одно яичко…
Берта Львовна:
— Ну, вот и пойдем: у меня рисовая каша, сгущенное молоко (!), пойдем скорее.
Галя опять смотрит на меня, видит, что я рассержена, краснеет, на глазах появляются слезы. Я пожимаю плечами, она некоторое время мнется, а потом идет. Была она сыта, перед приходом Берты Львовны отказалась доедать простоквашу, а яйцо ела без хлеба.
Можно найти всему этому невинное объяснение: там дети и с ними есть веселее. Но у меня из головы не выходят слова: «Ну, что же я ела… одно яичко…»
Очень противно.
Обе — и Саша, и Галя — выглядят чудесно: Саша смуглая, Галя румяная. Сашу остригли, она подурнела, очень похожа на жука. Галя, напротив, похорошела. Блондинка с карими глазами и очень длинными ресницами. И ямочкой на щеке.
Галя очень гордится мною. Когда я играю с детьми, или читаю им, или бегаю, она на всех смотрит почти победоносно и старается подчеркнуть наши родственные отношения. Ведет себя гораздо лучше, чем в Москве, спокойнее. О лагере и слышать не хочет. Если бы только не эта история с Бертой Львовной…
Саша:
— Мама, мне немцы всю спину покусали.
Речь идет о комарах. Все неприятное привычно связывается ею с немцами.
Ей тут хорошо. Не плачет.
От нечего делать я сообщила Саше, что главную роль в пьесе папы и дяди Мориса будет играть Юнгер (чтоб продолжить диалог «Бом, бом, тили-тили, папе пьесу разрешили»). Саша запомнила и, когда ее спрашивали: «Кто будет играть главную роль?», отвечала: «Юнгер».
Прошло несколько дней. Я снова спросила:
— Кто же будет играть главную роль?
Саша подумала с минуту и ответила:
— Кенгуру…
17 июня 45.
Я выгоняю из комнаты кошку. Саша горячо заступается за нее: «Ну, мама, ну, не надо, ведь она совсем маленькая, она ничего не понимает…», т. е. говорит все слова, которые произносят обычно в ее защиту: «маленькая, ничего не понимает».
23 июня 45.
Берта Львовна созывает своих ребят обедать.
— Галя, хочешь есть? — спрашиваю я.
— Вообще — нет, но с ними — хочу, — отвечает Галя со всей откровенностью, на какую только способна.
Мы сидим за столом и едим землянику.
— Съедим еще немного, а остальное я оставлю тете Оле, — говорю я.
— А я оставлю папе Шуре, — говорит Саша.
С минуту мы молчим. Сашина тарелка пустеет медленно, но неуклонно.
— А как же папа Шура? — спрашиваю я.
Саша отвечает вопросом на вопрос:
— Ты кому оставишь землянику?
— Тете Оле.
— Ну, а тетя Оля оставит папе Шуре.
Галя:
— А когда будет затемнение солнца?
— Ты гадкая и жадная девочка, — говорю я Саше.
— Я не буду с тобой водиться, если ты ругаешься, — отвечает она, плача.
13 июля 45.
Саша ест булку с маслом. Подходит Галя:
— Ты что кушаешь?
Саша делиться не хочет. Поэтому она предусмотрительно отвечает:
— Это гадость. Невкусно.
Берта Львовна воспитывает двоих чужих детей. Они любят ее, слушаются. Галя постоянно у них и принимает участие во всех делах — дежурит (убирает, моет посуду), играет, занимается.
Сказала мне вчера:
— Почему ты не разрешаешь много бывать у тети Берты? Ведь она делает меня хорошей. Даже тетя Оля (няня) говорит, что я стала хорошей.
28 июля 45.
Читаю Саше книжку. Там стихи:
И нарисован мальчик с яблоком в руках.
— А почему он не дает мне? — спрашивает Саша, улыбкой намекая на то, что понимает всю вздорность такого вопроса. Но с надеждой в голосе — чем чёрт не шутит? — вдруг бумажный мальчик раздобрится!
Галя укладывает Сашу спать, раздевает ее. Сашка пищит, хохочет, бегает от нее по комнате. Самовлюбленно восклицает:
— И что я такая баловница!
Галя при этом проявляет неожиданную для меня начитанность:
— Ты, — говорит она, — как в «Обломове»: дрыгаешь ногами, не даешь ботинок снять.
Припоминаю: она зимой читала в какой-то хрестоматии отрывок «Сон Обломова».
Галя плохо подмела комнату, оставила много сору.
— Будет у тебя жених рябой, — говорю ей то, что говорили мне в таких случаях в детстве.
— А я никогда не женюсь, — отвечает она. — Все мужья злые, мне их не надо.
Галя:
— Мама, в каком классе будут объяснять, как дети родятся?
(Вот ведь какая проклятая проблема!)
31 июля 45.
Саша собирает малину, тщательно разыскивая только красные ягоды. Когда делится со мной (отколупывая какие-то микроскопические дольки), то восклицает со смесью тоски и восхищения:
— Ой, какая я не жадная, какая я не жадная!
Иногда, прежде чем поделиться, спрашивает с надеждой: «Мама, ты ведь не хочешь?»
30 августа 45.
Десять дней назад — 19 августа — Саша упала со второго этажа дачи в пролет лестницы. К счастью, вниз спускался Григорий Давыдович Плинер, на фетровую шляпу которого и обрушилась Саша. Когда я выскочила на шум и крики в коридор, то в темноте нащупала Сашу на полу. Она лежала навзничь, раскинув ручки, и не кричала, а стонала. Я подняла ее, внесла в комнату — правый глазок у нее скосился, а личико было изжелта-бледное. Мы побежали к врачу. Он осмотрел Сашу, заставил ее пройтись, спросил, как все случилось.
— Я шла, — сказала она. — И упала. И было больно.
Глазок у нее стал на место, она перестала стонать, только выглядела очень усталой и хотела спать. Врач велел ждать — сутки решат, не будет ли мозговых явлений.
Мы ждали. Всё обошлось.
А упала она потому, что Шура в этот вечер привез ей новые ботиночки — они скользили. (Все это знали, а проводить не могли. А. Б.)
Когда Григорий Давыдович приехал снова, Саша предложила ему:
— Дядя Гриша, надень шляпу и иди по лестнице, а я опять на тебя упаду.
А между прочим, не спускайся дядя Гриша в тот час по лестнице, неизвестно, чем бы все кончилось.
Шура привез Саше игрушку.
— А Галечке? — спросила она тотчас же.
— Будете играть вместе, — ответил он.
— А Леночке? — спросила она опять.
— Папа, он не привез мне слона!
— Кто «он»?
— Ты.
2 сентября 45.
Берта Львовна говорит Саше:
— Вот и лето кончается… Как же мы будем с тобой друг без дружки?
— А я хочу с дружкой, — отвечает Саша.
Саша настаивает:
— Лена, давай играть: ты будешь немец, а я русская.
Лена не согласна. Саша возмущенно жалуется мне:
— Мама, ну скажи ей.
— Что же я ей скажу? Не хочет она быть немцем.
— А я хочу драться, я хочу кидать в нее кубики, пусть она будет немцем, а я буду русская!
Саша так вызывающе черна, что Кена зовет ее не Саша, а Сажа.
8 сентября 1945.
Приехали в гости Рая Облонская и Аня Штрих.
Саша рассказывает им:
— Папа Шура привез котят. Одного мне, а другого — больному мальчику Коле.
— Хороший у тебя папа, — замечают гости.
— Да, не жадный, — солидно соглашается Саша.
Саша бьет окружающих детей. При этом вопит так, как если бы колотили ее самое.
Саша говорит Валентине Николаевне:
— Этот медвежонок хочет тебе подариться!
10 октября 45. Ермолаевский, 27, кв. 5.
Галя осталась на Сретенке. Молчит, не протестует.[15]
24 октября 45.
Ата[16] принесла Саше в подарок «Сказку о глупом мышонке» Маршака. Сегодня Саша уселась за книжку и решила читать сама, долго пыталась начать и, наконец, ничего толком не вспомнив, сказала:
— Ну, в общем, кошка съела мышонка…
1 ноября.
Саша зовет частушки свистушками. Поет их охотно, не стесняясь.
Саша с упоением вещает:
— Одевают — не плачу! Раздевают — не плачу! Головку моют — не плачу! Кормят — не плачу! Лекарство дают — не плачу! Банки ставят — не плачу! Вот я какая!
4 ноября 45.
Шура допрашивает Сашу:
— Ты зачем ударила Милу?
— Я ее не ударяла.
— Неправда, ты ее ударила.
— Я нечаянно ее ударила.
— Как это нечаянно?
— Я как дам ей… тихонько…
Шура ест простоквашу. Саша:
— Папа, помнишь, как ты ел простоквашу и оставлял мне, помнишь?
— Не помню! — угрюмо отвечает папа.
Но все же дает Саше простоквашу.
12 ноября 45.
Изо дня в день я рассказываю Саше примерно такую, более или менее правдивую историю:
«Жила-была мама Ата. Было у нее двое детей: старшего мальчика звали Тюша, а младшего Паша. Жили они на даче, и однажды мама Ата повела своих детей на пруд. Там она их искупала, а потом говорит: “Я сейчас поеду в город, а вы пойдите в сад, играйте там и качайтесь в гамаке. А на пруд без меня ходить не смейте”. И вот мама уехала в Москву, а дети пошли в сад. Тюша был послушный и смирно играл с песочком. А Паше захотелось на пруд, он взял да и пошел туда. Прыгал-прыгал на берегу, да вдруг как упадет в воду!
(Тут наступает момент, полный драматизма. Саша нервно притоптывает ножкой.)
Стал он барахтаться, плакать и вдруг видит: с одной стороны бежит к нему Бармалей и кричит: “Вот я возьму тебя, непослушного, к себе в мешок, будешь знать, как ходить на пруд без мамы”. Паша заплакал, но вдруг услышал: “Не бойся, не бойся, я тебе помогу”.
Смотрит Паша, а с другой стороны бежит ему на помощь Ваничка Розанов».
Все кончается благополучно: Ваничка добежал прежде Бармалея и вытащил Пашу. Но если Ваничка не появляется слишком долго, Саша, торопя меня, спрашивает: «Мама, а кто бежал с другой стороны?»
А иногда, желая, чтобы ей в неурочный час рассказали эту историю, Саша начинает допекать меня наводящими вопросами:
— Мама, когда Паша упал, то кто бежал с одной стороны? А кто бежал с другой стороны? А что кричал Ваничка? А Бармалей что кричал?