В этом, как показывал Фред, и заключается первый принцип бухгалтерского учета: единственная ценность информации состоит в том, каким образом она интерпретируется в ментальных моделях «слушателей». Фред полагает, что единственный смысл любой оценки результативности состоит в том, чтобы способствовать развитию способностей людей работать над тем, чего они на самом деле хотят. И если к этой точке зрения относиться серьезно, то логика подсказывает нам, что истина кроется не в цифрах, а в смысле, который мы видим за ними. Кроме того, имеется значительное различие между учетом, который ведет к обучению, и учетом, который не приводит к развитию бухгалтеров и менеджеров. Состоит ли истинная цель в обучении и улучшении? Воспринимают ли люди собранные ими данные как истину или же они открыты к постоянному изучению или улучшению предположений, на базе которых были собраны данные? Представляют ли они собой часть человеческого сообщества, занимающегося изучением того, какую форму придать будущему, или же они просто ведут счет в игре, не зная игроков и не интересуясь ими? Существует ли у бизнеса какая-то важная цель и смысл и может ли бухгалтерский учет способствовать решению стоящих перед компанией задач?
Фред всегда считал, что ключ к организационному совершенству лежит в трансформации нашей деятельности от одностороннего контроля к культуре взаимного обучения. Когда люди постоянно изучают и улучшают данные и предположения, на которых базируется их карта реальности (а не воспринимают свою точку зрения как единственную истину), это позволяет высвободить невероятные запасы продуктивной энергии.
Излишне говорить, что курс Фреда подходил не для всех. Большинство студентов считали, что общение с ним изменило их жизнь. Возможно, именно по этой причине он был избран «Учителем года» в школе Слоана. Однако каждый семестр находилась пара людей, упрашивавших ректора уволить безумца, который рассказывал об управленческом учете затрат как о духовной практике.
Как и лекции самого Фреда, эта книга подходит не для всех. Если вы ищете книгу, помогающую «построить» других, то вам не сюда.
Изобретатель Бакминстер Фуллер любил говорить: «Если вы хотите изменить образ мыслей человека, то откажитесь от этой идеи. Вы не можете изменять его логику и стиль мышления. Дайте ему инструмент, с помощью которого он научится мыслить иначе». Фред Кофман как раз и предлагает вам несколько таких инструментов. И теперь практикам, серьезно относящимся к своему делу, пришло время ими воспользоваться.
Все сказанное было сказано кем-то.
Чтобы вы ни говорили, сохраняйте корни, пусть они и грязны. Это позволит вам видеть, откуда все взялось.
Пролог
Я вырос в Аргентине в условиях военной диктатуры. Казалось, что все вокруг меня находится под контролем: я каждый день ходил в школу, экономика была стабильной, террористические атаки, пугавшие страну в предыдущие годы, практически прекратились. Я играл в футбол, ходил в кино и развлекался с друзьями. Жизнь была прекрасной. Или, точнее, она представлялась мне такой.
В конце 1970-х годов по стране поползли слухи о похищениях, концентрационных лагерях, пытках, убийствах и тридцати тысячах desaparecidos (пропавших без вести). В основном эта информация поступила из иностранных источников – деятельность национальных СМИ подвергалась правительственной цензуре. Я чувствовал себя невероятно разъяренным. Мне сказали (а я поверил), что это была антиаргентинская кампания. Страна была заклеена листовками с надписью «Аргентинцы человечны и праведны» (в листовках использовалась игра слов, поскольку иностранцы обвиняли наши власти как раз в нарушении прав человека).
Очевидно, думали мы, если мы человечны и праведны, то это не может быть правдой. Сейчас я думаю, что мы просто не хотели, чтобы это было правдой. Если бы эта мрачная информация оказалась правдой, то мы бы столкнулись с неразрешимой дилеммой: бездействие могло превратить нас в прислужников массового убийства, а действие могло бы превратить нас в его жертв. В Аргентине есть поговорка: «Слепец тот, кто не желает видеть». Мы могли увидеть массу знаков, но мы боялись смотреть и принимать на себя ответственность за то, что увидим. Нам было куда проще оставаться слепыми.
К сожалению, все слухи оказались правдой. Позднее этот период в истории страны получил название «грязной войны». Для того чтобы защитить «западные и христианские ценности родины» (как гласил официальный лозунг), военные применяли политику систематического уничтожения. Каждый, кто не разделял националистскую доктрину правых, считался врагом. Даже безвозмездная работа на кухнях для бездомных или обучение грамоте взрослых людей считались опасным левачеством. Чтобы защититься против довольно аморфной террористической угрозы, военные арестовывали или просто уничтожали любого, кто казался им подозрительным. Один генерал говорил о происходящем так: «Если из десяти убитых один окажется террористом, я считаю такую цену вполне оправданной».
Я жил в приличном районе и ходил в частную школу. Я был хорошим учеником и не попадал в неприятности. Я совершенно не чувствовал вокруг себя зла и не обращал внимания на происходящее. Автобус, на котором я ездил в школу, каждый день останавливался у красивого, с ухоженным газоном, здания технической школы ВМФ. В его подвале сидели сотни пленников, большинство из них так и не смогли выбраться на волю живыми. Находившиеся там люди регулярно подвергались пыткам или их просто убивали. Под паркетными полами этого якобы респектабельного заведения скрывался лагерь смерти.
Я еврей, и поэтому знание об ужасающих обстоятельствах, окружавших мою жизнь, оказало на меня невероятное влияние. В школе и дома я много раз слышал о том, как простые жители Германии ничего не делали в то время, пока нацисты уничтожали шесть миллионов евреев. Я легко начинал обвинять их: «Как ужасно! Какой ужас! Как они вообще могли вести себя таким образом?» Что ж, теперь я и сам оказался на стороне зла. Тысячи людей попадали в концентрационные лагеря прямо у меня под носом, а я этого не видел.
На протяжении многих лет я испытывал глубокий стыд за то, что был столь бессознательным. Как я мог не знать этого? Как я мог оказаться на стороне зла? Однако в какой-то момент я перестал бороться с этими вопросами и признал, что сделал в тот момент лучшее, что только мог. Чтобы искупить вину, я поклялся научиться на этом опыте чему-то новому и работать над тем, чтобы это не повторилось вновь. Я хотел остановить насилие в самом его зародыше, учить людей вести себя более сознательным и уважающим различия образом. В какой-то момент у меня накопилось достаточно сострадания для того, чтобы простить и себя самого, и жителей Германии времен Второй мировой войны. Никто не имеет иммунитета от беспамятства. Лучший способ справиться с прошлым – не осуждать, а стараться получить как можно больше информации и разобраться с пониманием.
Глядя назад, я понимаю, что беспамятство присуще не только аргентинцам. Мне доводилось бывать на деловых встречах, единственная цель которых состояла в том, чтобы скрыть истину. Хуже того, я подозреваю, что каждый из участников собрания знал, что именно происходит, но никто не осмеливался выступить и призвать к честному рассмотрению ситуации. Те, кто играет по правилам, могут многое получить, а те, кто раскачивает лодку, – многое потерять. У корпораций нет лагерей смерти, однако это не значит, что в их офисах никто не страдает.
Мне доводилось видеть, как рушатся профессиональные репутации из-за намеков, слухов и негативных мнений. Иногда это происходит осознанно, но чаще всего речь идет о бессознательном выражении. Проблема состоит не в том, что люди думают по-разному, а в том, что кто-то считает себя правым (а соответственно, всех, кто полагает иначе, неправыми). Вследствие этого «другие» становятся врагами, которых надо уничтожать. Вместо того чтобы воспринимать альтернативную точку зрения как нечто ценное и полезное, стремящиеся к безоговорочной власти люди считают ее камнем преткновения. Неудивительно, что они не хотят тратить свое время на ведение диалога. Они просто хотят избавиться от проблемы любыми средствами и двигаться дальше. Семена «грязной войны» ждут своего часа в сердце каждого. Русский писатель и лауреат Нобелевской премии Александр Солженицын писал в своей книге «Архипелаг ГУЛАГ» о том, что непросто определять злодеев, творящих свои черные дела, что линия, разделяющая добро и зло, раскалывает сердце человека. Кто способен уничтожить часть своего сердца?
Еще ребенком я поклялся себе, что, став взрослым, я никогда не буду покупаться на ложь, однако мое взросление было связано не только со временем. Когда я учился в колледже, военная хунта начала войну против Британии за Фолклендские острова. Декларировалось, что цель состоит в восстановлении контроля Аргентины над частью своей территории. Истинная же цель состояла в том, чтобы отвлечь внимание от дел внутри страны. Во время этой короткой войны СМИ, находившиеся под контролем правительства, постоянно рассказывали нам о победах аргентинских войск. Каждое утро в газетах печатались одни и те же оптимистические новости: «Мы побеждаем, мы побеждаем, мы побеждаем!» – до тех пор, пока однажды главнокомандующий нашими вооруженными силами не появился на экранах телевизоров и не сказал: «Мы проиграли». Конечно, я знал, что ежедневные сводки новостей – это всего лишь пропаганда, но все равно испытал глубокий шок. Я понял, что осведомленность – это не однократное действие. Сохранение сознания – это непрекращающийся процесс, требующий постоянного внимания и стремления к истине. И я решил всегда держать свои глаза открытыми и смотреть не только на внешнюю канву происходящего.
Через много лет, работая консультантом, я обнаружил, что при отсутствии явной приверженности истине люди и группы обычно склоняются к маниакальным заблуждениям. Когда лидеры трубят о важности «позитивного мышления» и «умении быть командным игроком», мы получаем успокаивающие сигналы. Нам кажется, что «мы выигрываем», вплоть до последнего момента, когда объявляется, что проект провалился, или что подразделение будет продано другой фирме, или что компания обанкротилась. «Мы проиграли».
Я всегда мечтал о том, чтобы стать преподавателем, поэтому, закончив колледж, я покинул Аргентину, чтобы получить докторскую степень по экономике в университете штата Калифорния в Беркли. Я выбрал в качестве своей специализации теорию игр. Мне искренне хотелось отойти максимально далеко от всего того человеческого сумасшествия, с которым я столкнулся в Аргентине. Я хотел иметь дело с рациональными людьми и понимать, каким образом они принимают рациональные решения. Я хорошо учился до тех пор, пока не принял решения, разрушившего мою карьеру. Я женился.
Проблема была не в том, что я женился, а в том, как я решил это сделать. Я до сих пор помню телефонный разговор, когда я сообщил отцу: «Папа, я женюсь». – «Ты сошел с ума?» – возмутился он. «Абсолютно!» – ответил я. «Видимо, да, раз ты решил жениться». Если вы займетесь математическими расчетами, то поймете, что отношение риск/преимущества в данном случае невероятно высоко. Однако брак основан не на одних расчетах, а на любви.
Я обнаружил, что больше не могу разделять теории, которые изучал ранее. Предположение об идеальной рациональности больше не имело для меня никакого смысла. Я понял, что люди – это не рациональные существа, занимающееся расчетами, а эмоционально-духовные существа, находящиеся в поисках смысла. Я провел семь лет в работе над несколькими проектами в области теории решений, однако забросил их, как только влюбился. Если я сам не пользовался рациональностью для принятия самого важного решения в своей жизни, как я мог рассчитывать, что это будут делать другие?
Я продолжил изучение экономики, но начал также изучать философию. В Беркли был прекрасный философский факультет. Я познакомился с великими учителями, открывшими мне глаза на философию языка, философию мышления, метафизику, этику, экзистенциализм и герменевтику. Как ни парадоксально, я нашел эти дисциплины значительно более практичными, чем мои математические модели. В конце концов я начал постепенно понимать, каким образом люди действительно принимают решения. Я узнал, каким образом мы организуем свое восприятие, как строим картину мира и затем действуем в соответствии с ней. Я изучал язык. Я видел, каким образом коммуникация позволяет «я» соединиться с «ты» и образовать «мы». Самое важное, я понял, что счастье в жизни связано не с удовольствием, а со смыслом и реализацией достойной цели.
Глубокая жажда трансцендентальности привела меня к духовности. Мое традиционное еврейское воспитание заставило меня верить в то, что религия относилась к вопросам веры и фольклора, но не смысла. Однако, читая труды великих философов, я обнаружил, что духовность – это нечто большее, чем вера в сверхъестественных существ и исполнение ритуалов. Я серьезно увлекся восточными практиками, особенно дзен-буддизмом и адвайта-веданта. Я начал медитировать и обрел в медитации невероятно глубокий источник, из которого я черпаю и по сей день. Медитация позволяла мне сохранять рассудок в самые сложные времена. Порой она, напротив, сводила меня с ума, бросая вызов моим самым заветным убеждениям относительно себя и жизни в целом. Я работал с множеством прекрасных учителей, которые помогли мне открыть «невидимый путь к воротам без ворот».
Также я открыл для себя целый ряд движений, связанных с личной трансформацией. В Калифорнии по-прежнему невероятно популярны семинары, обещающие возможность просветления за неделю. Разумеется, я никак не мог пройти мимо столь заманчивых предложений, поэтому решил посетить как можно больше семинаров. Среди всего невероятно бессмысленного лепета в стиле нью-эйдж я обнаружил несколько ценных крупиц истины. Мне приятно думать, что я смог удержать этих младенцев и не выплеснуть их с грязной водой.
После выпуска я начал преподавать управленческий учет в Массачусетском технологическом институте. Я был на небесах, но недолго. Всю свою жизнь я карабкался по пресловутой лестнице, но, достигнув вершины академической карьеры, я понял, что я приставил свою лестницу к неправильной стене. Меня интересовало, как учить людей, как делать что-то реальное, а не как заниматься подсчетами того, что сделали реальностью другие. Моей страстью стало развитие лидерства, что было совершенно неподходящим занятием для университетского преподавателя. Лидерство связано в большей степени с существованием, а не знанием, с эмоциями, а не сознанием, с духом, а не материей. Я просто не мог учить людей чему-то высокому в антураже обычного учебного класса.
Я не мог остаться и не мог уйти. Возможная потеря связей с МТИ пугала меня до смерти. Для меня потеря работы была сродни потере личности. Что стало бы со мной, Фредом Кофманом, если бы я расстался со своей работой преподавателя? Это чувство находило свое довольно наглядное выражение в том, как выглядела моя визитная карточка на самом деле и как выглядело мое субъективное ее восприятие.
Вот как выглядела моя карточка в реальности:
Я обнаружил, насколько сильно моя личностная идентичность была завязана на работу. Я увидел, как мало знаю о себе и как много усилий прилагал к тому, чтобы повысить свою самооценку через различные достижения. Также я понял, что я не один такой. После того как я начал рассказывать эту историю на своих семинарах, многие менеджеры признавались мне, что испытывает точно такой же страх. Потеря работы – это не неудача с экономической точки зрения. У многих она ассоциируется с потерей идентичности.
Я покинул МТИ с огромным волнением и тревогой. С одной стороны, я потерял преподавательский титул, а с другой – нашел себя. Я сумел переориентировать свои психологические и духовные поиски. В течение следующих десяти лет я шел по пути самопознания и совершенствования самого себя. Однако в какой-то момент даже этот путь показался мне неверным. Я понял, что моя подлинная идентичность превосходит все мои профессиональные обстоятельства, успехи и мои неудачи – и даже духовные успехи, связанные с просветлением. Я – это я, и это прекрасно. Я несовершенен, я скорее идеально неидеален на своем уникальном пути. И точно таким же является все, что меня окружает. Так что же делать? Для начала сделать свои мысли более ясными. Ясно понять, что представляет собой каждая фальшивая идентичность и настолько умело она скрывает сущность.