И тем вечером, как всегда, ей пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы простая смертная женщина смогла превратиться в богиню, которую знал и любил весь мир. Когда Мэрилин наконец вышла на сцену, театр взорвался громом аплодисментов. Она была харизматичной, сильной и, естественно, поражала красотой. Питер Лоуфорд смотрел, как она, изгибаясь, движется к нему мелкими шажками, поскольку ей мешало зауженное внизу платье из мерцающей ткани. После заключительной изюминки к шутке вечера: «Г-н президент... и наконец... Мэрилин Монро», — он коснулся роскошной груди звезды и снял с нее горностаевый мех. Она стояла там и выглядела почти нагой, закутанная только в свою эфирную красоту, мерцая блестками, бусинками, искрящимися в свете софитов.
Оставшись одна, она ждала, пока толпа немного затихнет, чтобы начать петь, но зрители довольно долго не могли успокоиться. Наконец аплодисменты немного стихли. Главным образом чувственная, удушливая волна приветствий шла от мужчин, сидящих в зале. Между ее выходом на сцену и минутой, когда она смогла наконец начать петь, прошло никак не меньше полуминуты. Это время понадобилось для того, чтобы реакция аудитории изменилась: раздавались вопли и громкие выкрики, которые затем сменились громким гулом и, наконец, отдельными смешками. Она приложила руки к бровям, чтобы прикрыть глаза от света софитов и, возможно, надеясь лучше разглядеть мужчину, которого сегодня чествовали, — мужчину, который, как она надеялась, мог бы однажды стать для нее кем-то большим, чем просто главнокомандующим. Затем, после особенно громкого гогота господина, сидевшего на одном из первых рядов, плечи Мэрилин опустились, и она громко вздохнула. В конце концов, решив не ждать полной тишины, она начала петь, в то время как зрители продолжали бурно выражать свои чувства.
— С днем рождения... вас, — проворковала она своим сексуальным шепчущим голосом, который, возможно, был все же чуточку фальшивым. — С днем рождения вас. С днем рождения... мистер пре-зи-дент. С днем рождения вас.
Пока она пела, зал продолжал шуметь, но она старалась дать своей публике все, что та хотела, — безошибочное и вполне определенное воспоминание о Мэрилин Монро. Заканчивая первый куплет, она двинулась к аудитории, требуя, чтобы все присоединились к ней:
— Все вместе! С днем рождения...
Зал ответил на ее приглашение, подхватив песню и пытаясь следовать за ее несколько беспорядочным дирижированием.
После того как Мэрилин закончила выступление, сзади к ней приблизился какой-то человек. В то время как камеры развернулись, чтобы снимать разрезание праздничного пирога, ее проводили со сцены, подальше от действа, в котором она хотела участвовать: президент Джон Ф. Кеннеди поднялся по лестнице на сцену, чтобы сказать ей несколько восторженных слов. Мэрилин хотела просто дать ему быстрый, легкий поцелуй, а затем ускользнуть со сцены. Однако многие чувствовали, что в тот вечер она была слишком непредсказуема, слишком эксцентрична. «Порой нельзя было предугадать, что именно она выкинет, — вспоминал один из агентов секретной службы, Присутствовавших на том торжестве. — Были люди, которые затаили дыхание во все то время, пока она находилась на сцене».
За кулисами Мэрилин слышала, как президент выражал благодарность за ее выступление. «Теперь я могу уйти из политики, — сказал он, — после того, как меня поздравили с днем рождения так сладко и целительно». Несколько месяцев назад она рассказывала JFK, что ее бывший муж, Джо ДиМаджио, хотел, чтобы она бросила шоу-бизнес, чтобы быть только его женой. Теперь она слушала эти слова, и на ее лице ясно читалось изумление. Позднее она спросила его сестру, Пат Кеннеди Лоуфорд, делал ли он некое заявление в ее пользу. Корректный ответ на ее вопрос был, конечно: «Нет». Однако в тот момент рассудок Мэрилин сильно истощился. Она начала жить совершенно четкими периодами просветления и безумия. В течение многих лет Мэрилин Монро удавалось использовать свое ремесло, чтобы увековечить иллюзию. В действительности же звезда, которую люди видели к концу ее жизни, была всего лишь оболочкой — тщательно созданным образом человека, который исчез уже давным-давно... то есть если вообще когда-либо существовал.
ЧАСТЬ 1. НАЧАЛО
Ида — приемная мать Мэрилин
Как описать Иду Болендер? Темно-карие глаза за большими круглыми очками, сидящими на удлиненном серьезном лице. Она была похожа на классическую сельскую учительницу. Возможно, она была бы привлекательной, если бы ее это интересовало. Однако у нее не было времени заниматься своей внешностью. Ее прическа говорила об этом красноречивее любых слов. Ее волосы были неровно обрезаны по кругу прямо под ушами, они выглядели так, как будто она взяла ножницы и, не глядя, обрезала их. Завершал картину черный как смоль чепец на голове... Ее одежда также много говорила о ней. Она постоянно носила один и тот же фасон — платье с короткими рукавами, которое мешком висело на ней. Она называла этот предмет одежды своим функциональным и практичным «домашним платьем». Хотя ей было всего тридцать семь лет, она была настолько деловитой и усердной, что выглядела намного старше — казалось, что ей около пятидесяти. Она всегда была занята, целый день хлопоча по дому или выполняя бесплатно работу для церкви Хауторн Комьюнити в Калифорнии, где она была прихожанкой1.
Некоторым Ида казалась несколько холодной и бесчувственной женщиной, которая, несмотря на то, что была приемной матерью, серьезно не интересовалась детьми. Иногда она казалась сухой и отстраненной, поэтому возникал вопрос: было ли у нее искреннее желание заниматься воспитанием приемных детей, или ее просто интересовали деньги, которые она получала за уход за ними — около 25 долларов в неделю за ребенка от семьи или от штата Калифорния2. Но это мнение было несправедливым. На самом деле, в тяжелые 1920-е годы Ида открыла двери своего дома неимущим детям. Это было время, когда множество подростков нуждались в приюте отчасти из-за неоперившейся экономики, а также из-за стремления все растущего числа молодых женщин работать. Хотя, конечно, у нее не было своего бизнеса, Ида хотела лучшей жизни — скудный заработок ее мужа, почтальона, был недостаточным. Дополнительный доход, который она получала от воспитания приемных детей, возможно, был не таким уж большим, но ей было достаточно его, чтобы чувствовать себя лучше и ощущать определенную независимость. Кроме того, как говорила ее приемная дочь Нэнси Джеффри: «Одна из причин, по которой Ида, возможно, казалась такой отстраненной, заключалась в том, что у нее был ослабленный слух и не имелось слухового аппарата. Ей часто приходилось читать по губам, особенно когда она стала старше». Ида Болендер была гордой женщиной, а людям часто казалось, что она слышит, что ей говорят, в то время как она ничего не слышала. Отсюда ее кажущаяся отчужденность.
Ида была дочерью набожных баптистов. Ее учили, что избыток гордости идет от дьявола. Поэтому она редко признавала собственные достижения в виде хороших отметок в школе или того, что она нравилась другим ученикам. Ее родители были строгими и бескомпромиссными людьми. Каждый день был испытанием, посланным ей Богом. Она могла справиться или потерпеть неудачу (и обычно она, по мнению родителей, терпела неудачу, особенно в этих утверждениях усердствовала ее мать). Она была уверена, что жизнь — это долгий и трудный экзамен. Ее родители привили ей необыкновенно сильное ощущение ответственности и обязанности. Юность она провела на маленькой ферме около Буффало, Нью-Йорк, чтобы жизнь не показалась ей слишком веселой.
В 1918 году, целомудренно прожив молодость и войдя во взрослую жизнь, Ида вышла замуж за тихого и доброго мужчину, которого звали Альберт Вейн, он больше известен по своему второму имени. Он также воспитывался на ферме Браун-Каунти, штат Огайо. Поскольку его воспитали практически по тем же правилам, что и Иду, у него были простые, вполне достижимые планы на будущее. На самом деле, когда они поженились, у них не было никаких планов, кроме как упорно трудиться, упорно молиться и постараться прожить приличную жизнь, так, как они это понимали, жизнь, основанную на Священном писании. В 1919 году супруги переехали в Калифорнию.
Кроме заботы о детях, у Иды было мало интересов в жизни, и, действительно, быть приемной матерью было ее страстью и призванием. Однако, как достойный последователь своей церкви, она весьма восторженно занималась сбором денег. От церкви шла продажа домашнего печенья и лотерейных билетов, но самым прибыльным делом была, безусловно, широко известная распродажа ношеных вещей. Женщины приезжали за много километров, чтобы выбрать какие-нибудь вещи, отданные в церковь многочисленными прихожанами, — нужную шляпку, платье или другую одежду по такой цене, что эту сделку можно было бы считать «кражей». Однако продавалось не только имущество прихожан, но и другие вещи. Согласно семейной легенде, чтобы увеличить свой доход, Ида имела тайные отношения с женщиной по имени Анна Раймонд, работавшей швеей в Голливуде, которая ежемесячно приносила Болендер коробки с разными вещами. Обычно это была одежда, которую Иде никогда не пришло бы в голову носить, вроде красочных, богато украшенных платьев с огромными искусственными камнями или туфель на высоких каблуках, которые вызывали у Иды дрожь. Можно предположить, что эти вещи были одеждой, оставшейся после съемок фильмов, но как именно они попадали в руки мисс Раймонд, спустя столько лет точно сказать невозможно.
За эти годы Ида часто разговаривала с другими членами своей конгрегации о некоторых женщинах из ее сообщества, тех, которые, по ее мнению, были «слишком хвастливыми». Скорее всего, это были дамы, которые щеголяли своей женственностью, чтобы получить то, что им было нужно, — доведение, которое Ида считала равноценным смертному греху. И вот случилось так, что женщина, поведение которой соответствует этому описанию, по иронии судьбы вошла в жизнь Иды в месте, где она и предположить не могла: церковь Хауторн Комьюнити. Всякий раз, когда Ида Болендер стояла у стола, на котором был разложен товар, она с нетерпением ждала возможности продать как можно больше своих вульгарных вещей одному нетерпеливому клиенту — своей соседке, жившей через улицу, Делле Монро.
Примечания
1. Церковь Хауторн Комьюнити не относилась ни к какой определенной конфессии, но в основном придерживалась баптистской доктрины.
2. Следует отметить, что это не было усыновлением и удочерением в точном смысле этого слова. На самом деле Ида занималась тем, что сейчас называется «уход за детьми в течение полного дня». Ида и ее муж имели лицензию на уход за детьми в округе Лос-Анджелес.
Делла — бабушка Нормы Джин
По стандартам 1925 года, сорокадевятилетняя Делла Монро была, конечно, небогатой женщиной, но она все еще стремилась выглядеть экстравагантно. Не имея возможности купить действительно дорогие вещи в магазинах, она выискивала распродажи везде, где только могла, даже там, где ее не очень-то привечали. Спускаясь в подвальное помещение при церкви Хауторн Комьюнити, она, должно быть, слышала осуждающий шепоток тех, кто не использует слово «элегантность», описывая ее подержанный мех и украшения.
В молодости Делла была эффектной, привлекательной женщиной. В то время у нее была длинная густая грива крупных темных локонов, обрамляющих почти постоянно улыбающееся лицо с ошеломляющими сине-зелеными глазами. Она была привлекательна и полна жизни. Однако время было к ней безжалостно. Ее кожа, когда-то фарфорово-белая и гладкая, обвисла, пропал румянец. Теперь она выглядела неопрятно, волосы истончились и стали напоминать мотки проволоки, которые, казалось, были прилеплены к ее голове. Деллу так сильно изменило не только естественное старение. Когда-то она была общительной, быстрой, остроумной, с яркой индивидуальностью. Губы, покрашенные ярко-красной помадой, постоянно улыбались. Однако через какое-то время ее глаза потухли. С годами она стала отдаляться от людей. Было похоже, как будто между окружающим миром и жизнью Деллы Монро постепенно воздвигалась стена. Каждый, с кем она была знакома, замечал эти постепенные изменения, но никто не знал, что с этим делать. Все началось с рождения детей.
«Я слышал, что она впала в глубокую депрессию после рождения детей, — вспоминала Луиза Адаме. Мать Луизы работала секретарем у преподобного Чарльза Льюиса, пастора церкви Хауторн Комьюнити. — Моя мать говорила, что она [Делла] могла закатить истерику по поводу упавшего гривенника, а раньше она не была особенно плаксивым человеком. Затем с ней все было отлично. Но несколько дней спустя она могла снова начать рыдать без видимой причины и плакала и кричала в течение многих дней. Затем снова все было в порядке. Она не ела и сильно худела. Она не могла спать. Никто не знал, что с ней творится, но никто ничего не мог для нее сделать, можно было только волноваться об этом и надеяться на лучшее».
Возможно, конечно, что Делла Монро страдала от послеродовой депрессии. В начале XX века современные акушерские процедуры только-только начали развиваться, и такие симптомы, какие наблюдались у Деллы, часто игнорировались или просто приписывались «послеродовой грусти». К ним не относились с должной серьезностью. Однако то, что случилось с ней после ее беременностей, было только предвестником того, что произошло потом. Конечно, никто не знает наверняка, но семейные предания гласят, что беременности Деллы запустили у нее психическое заболевание, от которого она так полностью и не излечилась.
Время, однако, не смогло украсть у Деллы воспоминания о ее буйной молодости. В то время она нередко так притягивала мужские взгляды, что ее подруги ощущали их как угрозу для себя, так что особенно близких подруг у нее не было. Поэтому, когда она хотела завести приятельские отношения, обычно она находила их в мужской компании. И действительно, в начале жизни Делла могла спокойно распивать крепкие напитки с мужчиной, нередко не заводя с ним никаких романтических отношений. Она была «своим парнем» в местном баре и провела там много приятных часов, что приводило ко множеству интрижек с тамошними завсегдатаями и, конечно, к неизбежным сплетням среди женщин, наблюдавших за ее поведением.
Теперь ее молодость прошла, и Делла жила в своем доме на Восточной Род-Айлендской улице в Хауторне с мужчиной по имени Чарльз Грэйнджер. Она утверждала, что они были мужем и женой, но никто никогда не видел их свидетельства о браке и при этом никто не верил, что они когда-либо были хотя бы обручены. Затем он отправился в командировку в Индию, и кое-кто задавался вопросом, вернется ли он когда-нибудь. Хотя ее желание привлекать мужское внимание несколько поутихло, стремление Деллы одеваться согласно своему представлению о стильности осталось прежним — этим и объяснялось ее посещение церкви в тот день в октябре 1925 года, когда она повстречала свою соседку и подругу, тридцативосьмилетнюю Иду Болендер.
Само собой разумеется, жизнь Деллы сильно отличалась от жизни Иды. Делла всегда была свободолюбивой натурой, ей нравился стиль жизни, который в начале XX века считался аморальным, тогда как личность Иды всегда была зажата в жестких рамках религиозных правил. Если бы Ида знала о некоторых эпизодах из прошлой жизни Деллы, она наверняка не захотела бы дышать с нею одним воздухом. Как бы то ни было, между этими двумя женщинами, жившими напротив друг друга в Хауторне, возникла необычная связь. Делла нуждалась в постоянном притоке в свой гардероб различных ярких предметов одежды и безделушек, которые она находила на распродаже Иды. Через какое-то время Ида даже научилась оставлять ей наиболее безвкусные из демонстрируемых товаров — одежду и другие вещи, которые больше никто и не думал купить. Она отлично знала, что Делла с жадностью набросится даже на эти отвратительные предметы.