В 1925 году, когда Глэдис сказала Стэнли Гиффорду, что он отец ее ребенка, он отказался взять на себя эту ответственность, утверждая, что она встречалась в то же время и с другими мужчинами. Чем сильнее она настаивала, тем больше он сердился, пока однажды не вышвырнул ее прочь. Она виделась с ним еще несколько раз, но он так никогда и не поверил ей. Глэдис знала, что ей придется одной поднимать ребенка, и она была готова сделать это, по крайней мере, так она думала в то время.
Как мы увидим позднее, в 1940-х годах Глэдис продолжала настаивать, что именно Гиффорд был отцом ее ребенка. Затем, в 1960-е, она снова подтвердила это. В 1962 году, сразу после смерти Мэрилин Монро, Глэдис говорила об отце Мэрилин с Роз Энн Купер, молодой помощницей медсестры в санатории «Рок Хэвен» в Игл-Рок. В то время Купер было двадцать лет, Глэдис — шестьдесят два года. «Она казалась вполне разумной, — вспоминает Купер. — Она сказала, что была близка со множеством мужчин. Она говорила о своем прошлом, открыто рассказывала, что, когда была молодой, была, как она выразилась, «совершенно дикой». Однако она сказала, что единственным, близость с кем закончилась беременностью, был мужчина, которого она назвала Стэном Гиффордом. Она сказала, что ее всегда беспокоило, что никто, казалось, не хотел верить ей, хотя она говорила правду. Она сказала, что даже ее собственная мать не верила ей. «Все думали, что я лгала, — сказала она, — или что я не могу этого знать. Но я знала. Я всегда знала».
Рождение Нормы Джин
Утром 1 июня 1926 года дочь Деллы Монро, Глэдис Бейкер, родила дочь в благотворительной палате Лос-Анджелесской государственной больницы (сегодня известной как Медицинский центр графства Лос-Анджелес USC на 1200-й Стейт-стрит в Лос-Анджелесе). Ее подруги по работе собрали вещи для ребенка и немного денег, чтобы помочь Глэдис прожить, пока она не сможет вернуться на работу, а также чтобы покрыть все медицинские расходы, которые не будут покрыты благотворительностью. Когда она лежала в послеродовой палате, восстанавливаясь после родов, отец ее ребенка не мерил шагами коридор, ожидая новостей о родившемся малыше. Не пришла даже ее собственная мать, так как еще в прошлом ноябре она уехала в Индию.
Необходимо помнить, что в то время очень плохо относились к матерям-одиночкам. Без сомнения, Глэдис ощущала осуждение медсестер. При поступлении в больницу ей пришлось заполнять документы, что вряд ли помогло ей успокоиться. Например, одним из первых вопросов был вопрос о фамилии отца. Глэдис написала, что отцом ребенка был мужчина по имени Эдвард Мортенсон — даже несмотря на то, что они развелись уже довольно давно и, конечно, после развода у нее не было с ним близости. Она даже его фамилию написала с орфографической ошибкой: «Mortensen». Тот факт, что она и отец ребенка носили разные фамилии, уже был достаточно красноречив, но наверняка основной пищей для пересудов был ответ на следующий вопрос: место жительства отца. Если посмотреть документы, которые Глэдис заполнила в те дни, то слово «неизвестно» кажется написанным небрежно, более спокойной рукой. Наверняка заполнение этих документов представляло для нее определенную сложность. Она дала свой адрес, в этом у нее не возникло проблем. А затем, отвечая на вопрос, сколько детей она родила до этого, она ответила «три». Однако на следующий вопрос: «Число детей, живых на данный момент» — она ответила неправильно или нечестно, в зависимости от того, как она понимала этот вопрос. Она сказала, что только «один» из трех ее детей все еще был жив. Она не упомянула тех двух детей, которых теперь воспитывал ее бывший муж — и не Эдвард Мортенсон, а другой, тот, которого называли Джаспер. Да, у Глэдис действительно было бурное прошлое. Возможно, она преднамеренно отвечала неискренне, чтобы заручиться симпатией сопровождающей медсестры. Возможно, она полагала, что, узнав о смерти ее двух детей, ей могли бы простить рождение третьего вне брака. Независимо от мотивов, ясно, что ей нелегко было отвечать на вопросы этой анкеты. Много лет спустя она сказала подруге: «Мне порой это снится [больница]. Все казалось очень ярким, ужасно ярким, а медсестры были похожи на монахинь, ужасных злых монахинь».
У Глэдис, как и у многих женщин, после родов произошла резкая смена настроения. Возможно, у нее развилась послеродовая депрессия. Многим в семье казалось, что ее мать, Делла, тоже страдала от этого заболевания, возможно даже, что она так никогда от него и не оправилась. В любом случае Глэдис еще много дней после родов казалась дезориентированной и беспокойной. Когда медсестра принесла ей ребенка в палату и приложила крошку к груди матери, «...она просто держала ее, лежа с закрытыми глазами», — напишет позднее Делла одному из своих родственников об этом моменте, хотя сама она при нем не присутствовала. «Я чувствую себя ужасно. Я знаю, что она [Глэдис] не сможет оставить ее [ребенка] у себя. У нее с головой не в порядке. Ей надо сначала прийти в себя».
Глэдис провела со своей дочерью две недели, прежде чем ей пришлось сделать то, на что она уже дала согласие еще до того, как ее мать покинула город. Глэдис согласилась передать своего ребенка чужому человеку — Иде Болендер. Но за эти две недели произошло событие, которое показало необходимость решения, принятого Деллой и Идой. Подруга Глэдис, ее коллега по работе в Консолидейтед Студиос по имени Грейс МакКи, приехала к ней домой, чтобы присмотреть за ребенком днем, пока Глэдис сходит в бакалейный магазин. (Грейс впоследствии сыграет очень важную роль в жизни Глэдис и Нормы Джин.) Когда Глэдис вернулась домой, она неожиданно пришла в сильнейшее возбуждение, граничащее с безумием, и по непонятным причинам начала обвинять Грейс в том, что та отравила ее ребенка. Слово за слово, разгорелась ссора, и кончилось тем, что Глэдис ударила Грейс кухонным ножом. Хотя рана Грейс была поверхностной, стало ясно, что Глэдис могла стать опасной для своего ребенка. После этого приступа ярости все были настолько изумлены и напуганы случившимся, что сочли самым правильным решением передать Норму Джин Иде.
Это событие произошло 13 июня 1926 года и сопровождалось сильными переживаниями. Глэдис Бейкер переступила порог Иды Болендер с двухнедельным младенцем на руках. После долгого и трудного прощания она закрыла за собой дверь дома Иды, оставив там своего ребенка по имени Норма Джин Мортенсен1. Норма Джин была беспомощным младенцем, которому в этом мире никто не был рад. Не было подготовленной детской комнаты, ожидавшей ее, не было шкафа с детскими одежками, ничего. На самом свете не было даже никого, кому она по-настоящему была нужна. Первые несколько дней жизни за ней просто присматривали, но не любили. Она была обузой, которую надо было куда-то сплавить. Никто не может знать этого наверняка, но, возможно, уже в том нежном возрасте она начала ощущать, что с ней что-то неправильно, может быть, она уже тогда страдала от недостатка внимания к себе. Большую часть своей жизни она пыталась изменить это, но для этого ей надо было сначала стать... Мэрилин Монро.
Примечания
1. Примечание для читателей: с этого момента, когда упоминается Эдвард, его фамилия будет читаться как «Мортенсон». Когда речь будет идти о Норме Джин, она будет упоминаться под фамилией Мортенсен.
Злая судьба Деллы
Спустя несколько дней после того, как Глэдис передала Норму Джин Иде и Альберту Вэйну Болендерам, она начала ощущать раскаяние. «Я думаю, она решила, что могла бы сделать для этого ребенка то, чего никогда не видела от своей матери: любить его, быть с ним, жить для него», — сказал один из ее родственников. Дело было в том, что она платила Болендерам 25 долларов в неделю, чтобы те занимались Нормой Джин, и она делала так все то время, пока Норма Джин находилась в их доме. Однако поначалу она давала им еще несколько долларов в неделю, чтобы иметь возможность оставаться с ними на выходные, так, чтобы, по крайней мере, видеться со своим ребенком. Правда, это продлилось недолго. «Дело в том, что Глэдис не могла видеть, как Ида растит ее ребенка, — говорила Мэри Томас-Стронг, мать которой была близким другом Иды. — Ида могла быть строгой и властной. Она точно знала, что правильно, а что нет. В определенном смысле она была профессиональной матерью. Она хотела воспитывать Норму Джин по-своему, и Глэдис было трудно оставаться за бортом. Поэтому она вернулась в Голливуд, решив, что будет приезжать к ребенку каждые выходные. Она все время ездила туда-сюда». В документах переписи 1930 года Болендеры и Глэдис указали, что живут в одном доме.
Без сомнения, возвращение Деллы, больной малярией, из Индии усилило замешательство Глэдис. Ее «муж», Чарльз Грэйнджер, решил не возвращаться в Штаты вместе с нею, из чего почти все сделали вывод, что их отношения пришли к концу. Несколько недель Делла страдала от жара и лежала в бреду.
Летом 1927 года Делла перешла улицу и направилась к дому Болендеров, намереваясь увидеть Норму Джин. Она постучалась в двери, но Ида не позволила ей войти в дом. Неизвестно, почему Ида заняла подобную позицию, но она, возможно, почувствовала, что Делла была неспособна держать себя в руках и представляла опасность для ребенка. Тогда Делла локтем разбила стекло во входной двери и ворвалась в дом. Что случилось потом, неизвестно. Семейная история гласит, что она поругалась с Идой и обвинила ее в том, что Норма Джин мертва, о чем никто ничего не сказал ни ей, ни Глэдис. Встревоженная и не понимающая, что ей делать, Ида позволила Делле посмотреть на Норму Джин, которая спала в своей колыбели. Она отошла, чтобы налить Делле стакан воды, а когда вернулась, то увидела, что Делла душит ребенка подушкой. «Ида стала настоящей истеричкой, — сказал один из друзей Глэдис, рассказывая эту историю. — Она схватила ребенка. Делла сказала, что у ребенка сбилась подушка и она просто поправляла ее. Но Ида очень рассердилась и потребовала, чтобы Делла покинула ее дом». В последующие годы Мэрилин Монро и сами Болендеры рассказывали самые разные варианты этой истории. (Конечно, Мэрилин не могла этого помнить и, очевидно, передавала события так, как ей рассказали.)
«Ида и Вейн вызвали полицию, — рассказывала Мэри Томас-Стронг. — Когда прибыли полицейские, они нашли в доме совершенно ничего не соображающую, что-то бессвязно бормочущую Деллу, Норму Джин, плачущую в спальне, и Иду, выкрикивающую обвинения в адрес Деллы. Это была настолько хаотичная сцена, что полицейские не знали, что с ними делать. Они проводили Деллу к ней домой и оставили там, а надо было отправить ее в больницу».
Еще и ранее Делла ощущала гнетущую тоску. Теперь же она стала острее и превратилась в страшную ярость, направленную на любого, кто оказывался рядом с ней, — к сожалению, обычно это была Глэдис. Она переехала к Делле, чтобы ухаживать за ней. После ряда анализов выяснили, что Делла страдала от сердечной недостаточности, скорее всего вызванной каким-то сердечным заболеванием. Конечно, этот диагноз не объяснял ее многолетнего непредсказуемого поведения, начавшегося после рождения детей, но, как только она начала лечиться согласно предписаниям врачей, ей стало совсем плохо. Быстрое ухудшение ее состояния напомнило некоторым членам ее семьи погружение в безумие, от которого умер последний муж Деллы, Отис. Глэдис опасалась худшего. Она с ужасом подозревала, что то, что случилось с ее отцом, теперь происходит и с матерью.
Через несколько дней после того, как Глэдис переехала к ней, Делла ночью прибежала к ней в спальню с криком, что Чарльз Грэйнджер ворвался в дом и изнасиловал ее. Глэдис даже не нужно было осматривать дом в поисках Грэйнджера, она и так знала, что никого нет. Однако в ту ночь Деллу ничто не могло успокоить. Несколько дней спустя она начала жаловаться, что местный мясник вмешивает осколки стекла в ее говяжий фарш. Затем, неделю спустя, 1 августа, стало еще хуже, так, что Глэдис и Грейс даже пришлось бежать к доктору. «Он сказал, что Деллу, без сомнения, необходимо срочно госпитализировать, — сказала Мэри Томас-Стронг. — Глэдис не могла в это поверить. Она не хотела этого допустить. Вот тогда и произошло самое странное».
Согласно семейной истории 3 августа мать и дочь сидели за кухонным столом, погруженные в свои думы, и тихо ужинали. Возможно, Глэдис попыталась достучаться до нее, пробиться через ее мрачные мысли, возможно, она пыталась угадать, что еще может сделать для своей матери. За эти годы Делла стала самой верной подругой Глэдис. В конце концов, мать и дочь страдали одинаковым душевным расстройством, и нередко одной приходилось убеждать другую, что голоса, которые они «слышат», были нереальными, что «следящие» за ними люди — плод их воображения. Разве могла Глэдис оставить Деллу? И кто с ней останется, если Делла уйдет? Она уже потеряла трех детей. А теперь уйдет и ее мать, эта женщина с пустыми глазами, сидящая напротив нее. Глэдис не могла принять этого, тем более что, когда ее отца отвезли в больницу, он больше не вернулся. Она постоянно вспоминала о его судьбе, особенно в последние несколько недель.
Внезапно, в минуту удивительной ясности рассудка, Делла подняла глаза от тарелки и грустно посмотрела на дочь. «Ты должна отпустить меня, Глэдис, — твердо сказала она. — Мне пора уходить. Я хочу уйти». Мать и дочь смотрели друг на друга, не отводя взгляд. Это было бесконечно долгое, рвущее душу мгновение. Затем, когда у Глэдис покатились по лицу слезы, Делла снова наклонилась к тарелке.
Вот так 4 августа 1927 года Делла Монро легла в государственную больницу Норфолка. Девятнадцать дней спустя, 23 августа, она умерла. Делла была похоронена на кладбище Роз-Хилл в Уиттьере, Калифорния, рядом со своим первым мужем, Отисом. Ей был всего 51 год.
Жизнь с Болендерами
В 1929 году трехлетняя Норма Джин Мортенсен была необычайно красивой девочкой с медовыми кудряшками и светло-голубыми глазами. Ее лицо казалось прекрасным, а кожа была такой белой, как будто она была вырезана из куска полированного мрамора. Никто не мог пройти мимо, не обратив на нее внимания. Интересно, что, несмотря на кавардак, сопровождавший ее детство, она не была несчастной. У Болендеров ей жилось хорошо. «Мы относились к ней, как к своему собственному ребенку, — говорила Ида Болендер в 1966 году, — потому что мы любили ее». Однако позднее писатели нарисовали очень мрачную картину того периода жизни Мэрилин.
«Полагаю, это вызвано стремлением высосать сенсацию из ничего, — говорит Нэнси Джеффри, единственная, кто осталась в живых из приемных детей Болендеров. — Описывая судьбу и печальный конец Нормы Джин, ее биографы соревновались в мрачности описания условий ее жизни и тяжелых условий ее детства, но я — единственная, кто еще жив, — могу сказать вам, что этого не было. В нашем доме Норма Джин была счастлива. Это была любящая семья, счастливый дом, полный детей. Мать была очень трудолюбива. Она сама шила нам одежду. Она любила нас, хотя не говорила нам об этом. Она заботилась, чтобы с нами ничего не случилось. Всякий раз, когда мы выходили из дома, не важно куда, она говорила: «Подождите минутку» и произносила короткую молитву о нашей безопасности».
Конечно, основная проблема заключалась в том, что, став знаменитой, Мэрилин постоянно вспоминала о своем бедном детстве, и потому обстоятельства первых ее семи лет кажутся намного хуже, чем они были на самом деле. Джеффри рассказывает, что, когда Ида Болендер была жива, ее «очень расстраивали» эти искаженные описания жизни Нормы Джин в доме Болендеров.
На двух акрах земли, принадлежавших Иде и Вейну Болендерам в Хауторне, они разводили цыплят и коз, занимались огородом. «Мы росли на свежих помидорах, кукурузе, арбузах, зеленых бобах и тыкве, — вспоминала Нэнси Джеффри. — У нас в саду было полно слив, яблок и лимонов. Было одно огромное фиговое дерево, на которое любили залезать Норма Джин и Лестер — наш брат, единственный, кого мама и отец официально усыновили. Они затаскивали туда одеяла и делали там себе домик. У нас были цыплята и кролики, и папа даже купил козу, потому что у некоторых из нас в раннем возрасте была аллергия на коровье молоко. Нам не нужно было часто ходить в магазин, но в тех случаях, когда мы туда отправлялись, папа вез нас на своем «Форде» модели «Т», и мы сидели в машине, пока мама и отец делали покупки. Мы играли на улице, пели любимые песни, а иногда папа рассказывал нам разные истории. Еще сохранилось детское воспоминание, что в дождливые дни нам приходилось сидеть дома, и мы делали домик под столом в столовой, переворачивая стулья и ставя их на стол, чтобы получились стены. Затем все это накрывалось одеялами. Мама даже иногда позволяла нам там завтракать. Норме Джин все это очень нравилось».