В другое время в эту пору он с удовольствием бы выкроил час-два после напряженного дня, чтобы с удовольствием растянуться на супе и послушать голоса птиц в наступающих сумерках, насладиться пряно-острым запахом набухающих почек фиговых и ореховых деревьев, финиковой пальмы. Все-таки жил в душе Ибрагима его далекий предок, который наверняка был земледельцем. И если тот сеял ячмень — хлеб бедняков, лен или пшеницу, то слабость мастера — финики, грецкий орех, виноград…
Предки… Это слово вызвало воспоминания об отце, обоих дедах, живших при Саманидах. Хорошо запомнил Ибрагим деда по матери, его рассказы о своей жизни. Тот застал время, когда царство рода Саманидов было цветущим и богатым. Кого только нельзя было встретить на базарах Нишапура. Рассказы деда были столь красочными, что навсегда запечатлелись в детской голове.
Вот прибыли со своим товаром толстые византийцы в парчовых одеждах. К ним подходит богатый покупатель и просит открыть шкатулки. В мгновенье они распахиваются, и богач с нескрываемым изумлением делает невольный шаг назад. Он жмурит глаза. Им больно от вспыхнувшего огня красок. Неописуемой красоты ювелирные изделия тончайшей работы рассыпаются перед ним. Здесь золотые браслеты с изумрудными вкраплениями, ожерелья из жемчуга, эмаль — выемчатая и перегородчатая… А вот бледнолицые русы из далекой северной страны. Они привезли янтарный мед в бочках, пушистые меха.
Торговля идет бойко. Пожилой киприот и стоящий рядом его молодой напарник продают крупному землевладельцу-дихкану шкатулку из слоновой кости. Ему нравится вещь, и денег при себе столько, что мог бы купить всю палатку вместе с ее хозяевами. Но базар тем и привлекает, что здесь другие законы. И весь интерес в том, что можно торговаться. Презрительно усмехнувшись, он ставит вещицу назад. Начинается торг. Все трое машут руками, кричат по-персидски, по-гречески. Вскоре сделка заключается взаимным согласием.
Но семье деда Ибрагима, простого ремесленника, жилось далеко не сладко. Жадность государя и его приближенных не имела границ. В казну текли новые и новые поступления, которые собирались с народа в виде самых разных налогов. Где же правда? Почему одни бедные, другие богатые?
Ждите пришествия седьмого пророка — махди, который восстановит справедливость на этой земле, учили основатели карматского движения, а пока земли — общинам, всем — равенство во всем. Девиз карматов привлек под знамена этой секты многих, в том числе и деда Ибрагима. Эмир Нух жестоко расправился с ними, но деду удалось избежать казни.
Но время Саманидов было на исходе. Некогда мощное государство, превратившееся к своему закату в колосса на глиняных ногах, падает под ударами тюрков. Ах, знали бы высокомерные Саманиды, какую роль сыграет в будущем их воин-раб, гулям, как презрительно они его называли, Алп-Тегин! Привыкшие жить под знаком покровителя торговли Меркурия, купаясь в роскоши и неге своих дворцов и тенистых садов, последние Саманиды военное дело отдали на попечение наемных людей. Оружием те быстро наживали себе богатства и уже, в свою очередь, начинали снисходительно поглядывать на властителей одряхлевшей династии.
Лишь после того, как презрение и ненависть стали выражаться все более открыто, Саманиды, хоть и поздно, спохватились. Полководец тюркской гвардии Алп-Тегин, почувствовав сгущающиеся тучи, бежал с преданными друзьями и соратниками через Гиндукуш в Газну. Здесь он и сменивший его затем Себук-Тегин выжидали, внимательно следя за дряхлеющим государством Саманидов, исподволь готовя себя к войне с ними и расширяя свои владения пока за счет других территорий.
И час их грянул. Воспользовавшись нападением караханидов, сменивший к тому времени Себук-Тегина его сын Махмуд в числе других земель некогда мощного Саманидского царства захватывает и Хорасан.
Ибрагиму отчетливо представился смеющийся отец. Так смеялся он всегда, рассказывая невероятные истории из своей жизни. Но самым нелепым посчитал он желание сына участвовать в одном из семнадцати походов на Индию и Хорезм Махмуда Газнийского. Смеялся не он один — вся округа. Надо же! Сын потомственных мастеров решил сменить иглу на меч! Хотя кто знает еще… Может, кое-кто из смеявшихся и был в душе согласен с Ибрагимом.
Время неспокойное. Налоги стали вдвое тяжелее. И, помимо обычных, стали взиматься «чрезвычайные» налоги, например, на сбрую для коней, которые «будут участвовать в священной войне против идолопоклонников». Это означало, что Махмуд в очередной раз собирается грабить Индию и ему нужны деньги. Среди людей ходили разговоры, что в прошлый раз, возвратясь с победой, султан привез большую добычу: 20 миллионов дирхемов денег и драгоценностей, 57 тысяч рабов, 350 слонов. Чтобы содержать армию, нужны были большие средства.
А на дорогах орудовали разбойники. И торговля была в упадке. Как не поддаться соблазну и не встать под зеленое знамя ислама? Тем более что это сулит немалые выгоды. Кому? На этот вопрос Ибрагим ответит через шесть месяцев
Продав кое-что из пожитков, палаточник купил резвую лошадку. Однако Ибрагим был расчетлив и решил не сворачивать окончательно своих дел. Дом и мастерскую оставил на присмотр отцу. Жену поручил матери. И с именем Аллаха тронулся в путь.
Путь от Нишапура до Газны не близок. Но вот наконец на рассвете показались ворота столицы газневидского государства. Вопросов задавали мало. Правоверный ли мусульманин? Готов ли служить Махмуду и участвовать в священной войне против язычников и идолопоклонников? Умеет ли владеть оружием?
Кого только потом не встретил в армии Махмуда Ибрагим. Было много хорасанцев, которых палаточнику иногда приходилось видеть на базарах, были молчаливые пуштуны и разговорчивые арабы, узкоглазые кочевники и даже черные как ночь эфиопы. Верховодили всеми тюрки. Во главе каждого отряда стоял воин из родного племени Махмуда. Они требовали беспрекословного послушания, и поэтому дисциплина была отменная. Однажды Ибрагим видел, как два тюрка избивают хорасанца, осмелившегося пожаловаться, что его лошади дали вечером недостаточно корма. Правда, такие случаи были редки. Каждый воин прекрасно знал отмеренную ему линию жизненного пространства и что следует говорить, а о чем надо промолчать. Даже особо прыткие новички вроде того злополучного хорасанца уже через неделю твердо держали язык за зубами.
О Махмуде говорили, что он очень набожный. Подтверждением тому были возведенные им в Газне великолепные медресе и мечети. Постройки действительно были замечательные. В медресе обучались молодые богословы, изучавшие не только священную книгу и многочисленные комментарии к ней, но и работы древних философов.
«Нет, этот человек не богобоязнен и его отношение к Аллаху не искренне», — подумал Ибрагим, впервые увидев Махмуда. Знал бы палаточник, как он прав! Бессонными ночами вымаливал прощение у Аллаха Махмуд Газнийский, султан огромного подлунного мусульманского мира. Что только не совершал он с именем бога! Убивал, насиловал, грабил до последней нитки и облагал непосильными поборами покоренные народы.
Да, жил в Махмуде страх перед богом, но не тот, который должен быть у каждого мусульманина. В нем существовал самый низменный, плотский страх. Он не сомневался, что после смерти в загробной жизни будет вечно гореть в адском огне. Уже не сомневался: Аллах, давший ему мощь, власть и силу, испытывает его. А он с его именем творит зло. От этой глубокой внутренней пропасти он становился еще более груб, жесток и решителен. В уголках его крупного рта навсегда осталась презрительная складка. Весь его облик противоречив. На крупной царственной голове были посажены маленькие бегающие глаза. Небольшой приплюснутый нос, начинавшие расти прямо со лба черные жесткие волосы говорили о том, что этот человек готов на все ради достижения цели.
Сказал ему как-то шейх стих Корана: «Знают явное они в жизни ближайшей, а к будущей беспечны», на что Махмуд спокойно ответил: «Я знаю, ты не хочешь сказать, что это относится ко мне. Посмотри, ведь вся моя жизнь — это служение делу величайшего из величайших пророков. Не будешь ты и отрицать, что в мое царствование наша истинная вера окрепла и стала могущественнее. Идолопоклонники и язычники, пребывавшие во тьме, ощутили в своих сердцах свет истины. Я мусульманин-суннит из числа благовернейших людей Сунны, но в моей армии найдешь мусульман всех толков: каких угодно шиитов, суннитов, шафиитов и ханбалитов. И заметь: они не враждуют, объединенные под одним знаменем. Богатства, которые я привожу из походов, не обогащают меня (я не стремлюсь к „жизни ближайшей“), идут на содержание армии и строительство мечетей. Если наследник будет достойным продолжателем дела, я умру со спокойной совестью».
Явно кривил душой Махмуд, говоря о ненужных ему богатствах. Увы, какие бы предлоги ни приводились, грабеж продолжался. Столицу газневидского государства стали даже называть «складом Индии». Собравшийся в поход палаточник внимательно присматривался к окружавшим его людям и обстановке. К чести Махмуда, воины были вооружены хорошо. Почти у каждого был конь. Палаточнику выдали три десятка стрел, меч острый как бритва.
…Поход в Индию и на этот раз был удачным. Возвращались с большими богатствами. Навьюченные слоны везли золото, драгоценности, ткани. Вели пленных воинов-индийцев. Некоторые из них, ослабленные переходом, болезнями и еще больше тоской по родине и неизвестностью, которая их ждала, бросались в пропасть. Но живые трофеи тоже были ценностью, и Махмуд приказал их связать. На это были причины. Проводимая им линия укрепления государственной земельной собственности требовала рабочих рук. Труд рабов был самым дешевым. Именно за эту политику ненавидели его местные крупные землевладельцы, у которых изымались части наделов. Но умный Махмуд не собирался иметь лишних врагов. И временами одаривал их подарками в виде тех же рабов.
Ибрагим, когда ему дали его долю добытых в походе богатств, удивился: такая малость! Впрочем, ничуть не больше получили и остальные рядовые воины. Те, впрочем, обрадовались: их не приученным к достатку семьям хватит надолго. Воинам-тюркам досталось вдвое больше. Рассуждать же о том, какова доля в добыче военачальников, было строжайше запрещено. Нет, сказал себе тогда палаточник, ремесло надежней удачи!
…Дома его ждали высохшая от горя мать и испуганная жена. Денег хватило только на то, чтобы выполнить все положенные по мусульманским обычаям обряды по случаю смерти отца. Совершив молитву, Ибрагим приступил к восстановлению хозяйства.
Шло время. Стирались в памяти старые горести. Река жизни укрывала своими волнами радости и неудачи. В страшных конвульсиях от привезенной из Индии болезни умирает Махмуд. Заменивший его на престоле старший сын Масуд не пользуется уважением даже у своих военачальников. Многие важные государственные решения он принимает не по здравому смыслу, а но настроению. Его любимым занятием было услаждать себя танцами рабынь, созерцать свое изнеженное белое тело, говорить о мнимых болезнях, жаловаться на неблагодарных подчиненных. Он был полон самых разных пороков. Люди говорили, что временами этот государь переодевается и бродит по улицам и базарам в поисках красивых мальчиков.
Да, Масуд не был похож на отца. И теперь, не чувствуя крепкой руки, все чаще случаются раздоры среди военачальников. Дисциплина в армии падает. Землевладельцы-дихкане требуют возврата своих угодий. Растет недовольство среди простого люда. Как ни был далек от всего этого Масуд, он все же чувствует грозящую ему опасность.
…Ранним утром к дворцу в Газне подъехал отряд всадников. Необычные высокие лохматые шапки на головах, пыльные лица говорили о том, что они проделали большой путь. Вожди попросили встречи с султаном.
— Во имя Аллаха милостивого, милосердного. Я Чагры-бек Дауд, внук Сельджука, происхожу из племени кынык, — сказал один. — Мы, кочевники, обладаем несметными табунами коней, огромными стадами овец и коз. Никто из нас не знает их точное число. Но есть одно особое стадо. Оно небольшое. И там выращиваются кони чистейших кровей, лучшие в мире. Специально для тебя отобрали лучших скакунов. Прими их.
Твой отец знал нас, и мы ладили с ним. Сейчас на севере твоего государства кочует немало племен, подобных нашему, и я знаю, какие неприятности они тебе приносят. Их набеги бывают хуже саранчи. Когда я слышу их дикие вопли, раздающиеся после очередного похода на твои земли, вспоминаю твоего отца и дружбу с ним: он бы такого не допустил. Я разговаривал об этом с моим братом Тогрул-беком Мухаммедом.
Кочевник откашлялся. По поводу дружбы с Махмудом он сильно преувеличил. Но Масуд тоже об этом знал. Впрочем, в дипломатии принято преувеличивать.
— Наше племя разрослось. Нужны новые кочевья. Если ты предоставишь земли в районе Мерва, Серахса, Абиверда и Нисы, мы готовы за это нести тебе службу и охранять твое государство от нападения врагов.
Соблазн для Масуда был большой. Теперь он мог бы снять свои войска с северных границ, недешево обходившиеся в эти трудные времена, С другой стороны, надежен ли союзник? Не прячет ли он за улыбкой меч? Можно ли ему доверять? Но вправду говорится: когда олень свою самку ищет, он и на рожок идет. Складывающиеся обстоятельства внутри государства не оставляли возможностей для выбора. И потом… Кое-кого всегда можно припугнуть своими новыми друзьями. Масуду уже казалось, что он хитрый и дальновидный политик.
Не прошло и трех лет после этого разговора, и время показало, как жестоко просчитался султан. В 1037 году Мерв перешел в руки Чагры-бека, а в 1038 году Тогрул взял Нишапур. И хотя в следующих затем сражениях сельджуки не раз терпели поражение, тем не менее поход к Мерву в 1040 году под личным предводительством Масуда закончился сокрушительным поражением газнийского султана.
Но Масуд не отказался окончательно от надежды снова вернуть себе богатый Хорасан. Сына своего Маудуда он оставил в Балхе, а сам отправился в Индию, чтобы набрать новое большое войско против кочевников-сельджуков.
Но частые поражения султанских войск посеяли еще большее недовольство и недоверие среди его тюркских эмиров. Едва перешагнув границы Индии, часть войск восстала, освободила от оков его брата Мухаммеда, которого Масуд всюду возил за собой. Между мятежниками и оставшимися верными султану войсками произошло сражение, где первые победили и взяли в плен Масуда. Его засадили в крепости, а через год бросили в колодец и забросали камнями.
«Да, неспокойное время сейчас, — думает Ибрагим. — Говорят, селения Исфаханского оазиса, это плодороднейшее место обитаемой четверти, сельджуки сровняли с землей, а люди разбежались куда глаза глядят. Никто не знает, что завтра сделает Тогрул-бек. Сегодня он ласков и приветлив с землевладельцами, купцами, имамами и шейхами. А что будет завтра? Но, с другой стороны, — продолжает размышлять палаточник, — я хоть и незнаком с науками, но вижу, что имам и купцы нужны Тогрул-беку для поддержки; да и сам бы он не прочь поторговать. А чего бояться нам, мастеровым? Ведь, в сущности, торговля, к которой так рвется наш новый государь, не может и дня прожить без ремесленников. С другой стороны, будет торговля — будет и ремесло. Нет… Новая власть — она получше той, что была. И самое главное, не так сильно мучают налоги. Хоть и не припеваючи, но жить можно».