- Может тебе лучше домой поехать, а? - зевая, спросил Степан. - Раз не нравится у меня. Тебя сюда никто не звал. Сам пришел.
- Да ладно, ладно, не ворчи. Я так... Пойду, душ приму.
Ванна была похожа на общественную сушильню. Пришлось попотеть, чтобы стало возможным помыться. Судя по шуму в коридоре, в квартире прибыло.
Выйдя из ванной, на ходу вытирая голову махровым полотенцем, я прошел на кухню и не поверил своим глазам. На шатающейся табуретке сидел розовощекий маленький мальчик, разглядывая банку с говяжьей тушенкой. Его ангельские глаза были открыты, но полны чем-то большим, чем просто любопытство. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поставил банку обратно на стол, где лежал черный хлеб и увесистый пучок свежего зеленого лука.
Безумие этой новой одухотворенной детали делали квартиру Степана совсем немыслимой, как воздух на Луне.
Я убавил огонь на плите, чтобы в чугунной сковородке не подгорела картошка, и рассеянно спросил мальчика:
- Тебя как зовут?
- Паша, - тоненьким голосочком ответил он.
Его внимание привлекла пачка сигарет, лежащая на столе. Я взял ее и положил на холодильник подальше от глаз.
- Ты чей вообще? Как сюда попал?
Было слышно, как Степан где-то в закоулках своей квартиры с кем-то ругается. Причем самым наглым образом ему отвечали на нерусском языке. Был слышен детский плач.
- Я мамин и папин, - спокойно ответил Паша, совершенно не реагируя на шум и крики.
- Так... А где твои родители?
- Мама в больнице, а папа тут.
Ссора накалялась, и было слышно, как Степан угрожает выселить всех. Что-то упало на пол и с дребезгом разбилось.
- Ты тут посиди, дружок, а я пойду, посмотрю, что там случилось. Хорошо?
- Хорошо, - ответил он.
- Ну просто ангел воплоти, - подумал я и пошел по коридору на шум.
Картина, которая предстала моим глазам в коридоре, была плохо перевариваемой для моего сознания. Степан ползал на корточках и собирал стекла от разбившейся рамки с фотографией. Не чувствуя боли, он хватался за острые стекла, смешивая свою кровь с половой грязью.
Дверь в зал была закрыта.
Я поднял фотографию с пола и положил ее на галошницу. Потом сходил в туалет, взял веник с совком и подмел все стекла. Степан в это время что-то нечленораздельное бурчал под нос.
- У тебя есть перекись и бинты?
- Не знаю, - сказал Степан, заплакав. - Он снял рамку рукой, Макс, и кинул ее на пол со всей силы. Я ему этого не прощу.
- Успокойся, Степ, - зарычал я.
- Пошли на кухню.
В соседней комнате за дверью плакали дети.
- Не пойду, - хныча и вытирая сопли, сказал он.
Я взял его под руку и силой повел на кухню.
- Не бойся, малыш, дядя Степа порезался просто. Сейчас мы его перевяжем.
- А я и не боюсь, - играючи ответил он.
Усадив Степана на второй табурет и прислонив его спиной к холодильнику, я открыл дверцу в поисках водки, чтобы продезинфицировать руки.
- Так, что у нас тут... Пакет с апельсиновым соком. Мимо. Две бутылки с дешевым красным вином. Тоже мимо. Пиво опять мимо.
- В морозилке посмотрите, дядя, - сказал мальчик со смешком. - Папа туда положил огненную воду.
Я подмигнул ему и открыл отделение морозилки. Лежали кусок заледеневшего сала и две по 0,75 литра бутылки водки. Вытащил одну и закрыл холодильник.
- Подставляй руки, - отвинтив крышку, сказал я Степану.
- Что? Ты это... Чего удумал? Зачем продукт переводить, а?
- Замолчи и давай руки.
Он смиренно подставил свои ладони, и я полил их водкой. Степан застонал.
- Терпи.
Потом отмотал бинт, который нашелся в пустой хлебнице, и перевязал ладони.
- Ты теперь как кикбоксер, - сказал я, запыхавшись немного.
- Чепуха, пройдет, - пробубнил он и сделал несколько глотков водки из горла.
- Слушай, ты бы завязывал, а то до беды недалеко так.
- Не учи. Моя жизнь, моя квартира.
- Да я не учу, переживаю за тебя.
- А мне на твои переживания плевать! - отрезал он, ударив по столу кулаком. - Ты не бабка моя, чтобы переживать. Это та все переживала.
Паша впервые отреагировал не улыбкой, а испугом в глазах.
- Эй ты, потише. Ребенок все-таки, не будь свиньей.
Степан повернул голову к мальчику и сказал:
- Пардон, месье.
- Кстати, чей ребенок и что он тут вообще делает? Время недетское. Он сказал, что его мать в больнице, а отец здесь. Где отец-то?
Степан посмотрел на меня вытаращенными глазами. Я тоже на него посмотрел.
- Слушай, чего тебе вообще здесь надо? Вали к себе домой.
- Чей ребенок?! Это не шутки уже.
- Пошел ты...
- Паша, закрой ушки и глаза, досчитай до десяти и потом открой. Умеешь считать?
Он кивнул.
- Вот и хорошо. Закрывай.
Паша закрыл.
Я подошел к Степану, поднял его с табурета и потащил в зал. Степан зацепился рукой за клеенку, как за последнюю соломинку, и вместе с ней все попадало на пол. Одна банка тушенки закатилась за холодильник, а вторая подкатилась к раковине.
- Бум! - крикнул Паша.
- Хорошо, хоть бутылку с водкой поставил на холодильник, - подумал я.
Надежда уложить Степана на диван отсыпаться рухнула сразу, как я втащил его в зал.
Пришлось несколько раз самому закрыть и открыть глаза, чтобы поверить в реальность происходящего.
Какой-то мужик, с приспущенными брюками и в пиджаке, пристраивался сзади к девушке. Вообще ничего не понимая, я почти толкнул Степана на диван, а сам рявкнул:
- Ты кто такой ...?! Совсем .... что ли тут?!
Мужик лишь на секунду отвлекся, сказав:
- Я заплатил. В очередь если что, парень.
- Что?!
Я подошел к нему и оторвал его от бледной девушки за плечо.
- Ты что не понял, а? Убирайся отсюда, мразь! Тут дети!
Он, наконец, отцепился от женщины, встал во весь свой немаленький рост, откинул со лба темную путаницу волос и крикнул в коридор:
- Сынок, с тобой все хорошо?
- Да, пап, - ответили ему с кухни.
Я ошалело смотрел то на него, то на бурчащего Степана.
Мужик, поддерживая брюки рукой, пошел в соседнюю комнату, открыл дверь и с порога спросил:
- Николай, а в чем собственно дело? Почему мне мешают отдыхать?! Я за что плачу деньги?
Из комнаты на ломанном русском ему ответили, мол, все хорошо, Леонид Иванович, не обращайте внимания.
- Как не обращать внимания, когда меня силой пытаются выгнать! Я за что плачу участковому? Может, мне другую квартиру найти и другого Николая?
- Леонид Иванович, сейчас разберемся, не переживайте, - ответил тот голосом хоть чуть и визгливым, но непоколебимым.
Из комнаты, откуда доносился детский плач и на полную громкость орал телевизор, вышел небольшого роста, восточной наружности некий Николай, со смуглой морщинистой кожей, в черной застиранной футболке и таких же синих джинсах. Я обратил внимание на волосы. Они были, как гуталин, черные, с мелкими седыми вкраплениями. На правой щеке красовался глубокий шрам от брови до носа, будто бы Адрианов вал на границе Римской империи с непокорными землями бриттов. В руке он держал незажженную сигарету.
- Так, ты кто такой и что тебе тут нужно? - спросил он меня, на смеси русского и непонятного мне языка. - Леонид Иванович, уважаемый человек, и я не позволю обижать моего гостя. Сегодня Кристина больше принимать не будет. Все до утра расписано. Завтра приходи. Давай, давай, не стой тут. Кристина, а ты чего расселась? Обслужишь Леонида Ивановича, как ты умеешь.
Кристина с отрешенным лицом уставилась в стену, и было заметно, как под ее помадой медленно бледнели губы.
- Ты меня поняла?
- Поняла, поняла, - повернув свое бледное лицо, с неохотой ответила она и видимо, чтобы как-то подтвердить сказанное, завела руку за спину, расстегнула бюстгальтер и бросила его на пол. Потом скатала чулки, и отправила их туда же.
- Вот и хорошо, - проговорил человек восточной наружности, улыбаясь во все свои вставные золотые зубы.
На десяток секунд все замерло, и повисла тишина. Этого времени мне хватило, чтобы осознать происходящее и сделать следующие выводы о каждом: некогда очень красивая девушка, ныне падшая Кристина, Леонид Иванович, подкармливая местного участкового, содержит в квартире Степана мини-бордель, и, наконец, сам смотрящий борделя - Николай из Душанбе.
- А ты давай проваливай, - сказал Николай, подойдя ко мне вплотную и потащив за рукав. Сигарета у него уже была во рту, правда до сих пор не зажженная.
Весь сгиб его правой руки был покрыт темными полосами от уколов.
- Сейчас, - сказал я и что есть мочи двинул ему по челюсти сверху вниз. Удар получился немного смазанным, но этого хватило, чтобы Николая откинуло к дверному косяку, где вдобавок он стукнулся головой о петлю. В руку сразу отдало ноющею болью.
Следом за этим меня вдруг резко затошнило и вырвало прямо на старый паркет.
- Шатаются тут всякие наркоманы, - позволила себе вставить Кристина. - Дай ты ему, наконец, уколоться, Николаша, а то помрет парень-то.
Я вытер рот платком и сказал, обращаясь к Леониду Ивановичу:
- Хоть какие-то остатки совести у вас есть?! Сыну, зачем жизнь ломаете?
Николай быстро пришел в себя, вытер кровь с разбитой губы, весь ощетинился и достал из заднего кармана джинсов нож-бабочку. На секунду мне показалось, что пришел конец. Я как-то легко это осознал и принял. На дворе ночь наползала на вечер. Двор не освещается толком. Один звонок Леонида Ивановича нужным людям, и с телом все решится быстро, как в лучших фильмах Тарантино. И тут с заплаканным, мятым лицом, поднялся с дивана Степан и, шатаясь, сказал:
- Спокойствие, только спокойствие. Это мой друг, Максим. Он никому не сделает плохо, сейчас он уйдет, и вы его больше не увидите. Пойдем, Максим, на кухню.
На мое удивление Степан теперь уже сам взял меня крепко под руку и повел на кухню, где с буханкой хлеба играл маленький Паша.
В коридоре Леонид Иванович успокаивал Николая, грозившего зарезать меня или заставить языком слизать все с пола, а я сидел на табурете и без всяких эмоций наблюдал за играющим мальчиком. Хлеб прыгал из одной его руки в другую.
За своими сигаретами лезть в пальто не хотелось, поэтому я встал и взял из пачки, лежащей на холодильнике, про себя обругав желтый фильтр.
- Давай выпьем, дружище, водки, - проговорил Степан.
- У тебя есть аспирин? - спросил я с опустошенностью в голосе. - Хотя откуда тут аспирин.
- Как говорила моя бабушка, лучшее лекарство от всяких хворей - это стакан водки.
Степан взял трясущимися руками с полки над столом две пузатеньких рюмки, дунул в них и поставил на стол. Ловким движением большого пальца открутил крышку на бутылке и наполнил рюмки. Пробка закатилась куда-то под холодильник, где, видимо, и пролежит до сноса пятиэтажки. Мы выпили, Степан похлопал меня по плечу, мол, все будет хорошо.
Я посмотрел на него и вдруг понял, что больше не чувствую жалости. Чего я вообще тут распинался? Руки ему обрабатывал. На диван укладывал. Ему все равно. Его все устраивает. Паша вот этот - тоже. Сидит тут и улыбается. Даже не плачет. Мать в больнице, а папаша забавляется, с кем попало. Вырастет избалованным сынком и будет катать университетских девчонок на подаренном папой "Порше". Мальчик посмотрел на меня и подмигнул.
Сколько себя помню, Степан никогда не усложнял себе жизнь. Когда в институте он не смог сдать последний зачет на втором курсе, то не стал просить пересдачи, а просто ушел. Тогда самые закоренелые двоечники остались учиться, купив преподавателю армянского коньяка, а он ушел.
Отслужил в армии полгода, потом комиссовали по здоровью. Упал без сознания во время тренировок. В госпитале обнаружили пролапс митрального клапана 2-ой степени, но бабушка была счастлива возвращению внука домой.
На любой работе он не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Везде ссорился с бригадиром. Жениться не хотел. "Завтра женюсь, не сегодня же", - любил он повторять. Раньше на хлеб и сигареты брал с бабушкиной пенсии, теперь вот квартиру сдает. Хотя еще непонятно, кто и кому сдает.
Вдавив окурок в пепельницу и следом выпив рюмку водки, не закусывая, я решил, что хватит с меня на сегодня гуляний и пора уже возвращаться домой. Чужой я на этом празднике жизни.
- Пора мне, Степан. Спасибо за гостеприимство.
- Что уже уходишь? - взволнованно спросил он, обмакивая горбушку хлеба в банке из-под кильки в томате.
- Да, пора. Поздно уже.
- Слушай, я с тобой до магазина, ага? Продышусь заодно.
- Куда ты собрался? - спросил я скептически. - Ты еле на ногах стоишь.
- Ты меня знаешь, я как огурец. Сейчас только приберу со стола. Он взял пустую сковородку и кинул ее в раковину. Звон потряс мои перепонки. Паша несколько раз моргнул сонными глазами.
- Теперь пошли, - сказал Степан.
Пока одевались, подошел Николай, и сказал:
- Брат, ты уж извини, что так вышло. Ты приходи завтра. Кристина тебя вне очереди обслужит по первому разряду за мой счет. Хорошо, брат?
- Отвали от него...- сорвался Степан.
Николай злобно оскалился.
- Спасибо, но я пока воздержусь, - ответил я, услышав стоны Кристины в зале за закрытой дверью. - Женат. И хотел ему показать кольцо на пальце, но увидел, что кольца нет.
- В одно место засунь себе этот палец, шакал! - уходя к себе в комнату, сказал Николай. - Зря я тебя не зарезал.
- Что ты ему средний палец показываешь, а? - как конь заржал Степан. - Они же не выносят этого.
Видимо, я тоже порядочно напился, что даже не сразу заметил, как показал Николаю средний палец, а не тот, где обручальное кольцо. Оно было на месте. Пронесло. Я выдавил из себя улыбку, словно последнюю зубную пасту. Пора валить отсюда, от греха подальше. Вряд ли что-то тут можно поправить. Все зашло слишком далеко, и даже сам Степан уже наверняка не знает, когда и что пошло не так, хотя это в его стиле - все пускать на самотек. Мне бы со своей жизнью разобраться. Андрей был прав.
Перед самым выходом я махнул на прощание рукой Паше, который задремал за кухонным столом, подложив под голову ладошки. Жаль его, конечно, и мать его тоже жаль.
На улице уже горели фонари, тусклый свет от которых еле-еле пробивался сквозь мерно падающие хлопья снега. Мы, не торопясь, шли по дороге.
- Я хочу скопить денег и уехать из этого проклятого дома, - сказал, ежась от холода, Степан. - Мне все здесь опротивело: все, кто тут когда-то жил, справлял свадьбы, юбилеи, поминки. Тусклый свет в окошке за зеленой шторой у бабки Мани опротивел. Я даже не знаю, жива ли она еще? Мужичье заводское, играющее в домино, опротивело. Качели ржавые опротивели. Тут повсюду смердит, как прокисший квас. Когда-нибудь все равно снесут его, сравняют с землей. Подкоплю денег, продам квартиру и на море - жить, где тепло, где нет затхлости.
- Не переживай. Накопишь и уедешь. Главное, пить завязывай.
Мы подошли к магазину и решили выкурить по сигарете.
- Однажды в детстве мне как-то не спалось из-за ангины, - сказал я. - Так вот, сижу на подоконнике и своими глазами сквозь пелену окна вижу деревянные дома, молоденький тополь и двух влюбленных под ним на лавочке. Говорят, раньше на месте нашего микрорайона была деревня. Потом ее снесли, проложив бульвар и выстроив панельные дома. Старый тополь у нас во дворе, кстати, после видения почти сразу срезали. Остался лишь пень. Вот и скажи - что это?
- Ты не пил в тот вечер? - спросил он, все еще шатаясь.
- Смеешься, что ли? Мне лет шесть было от силы.
- Тогда не знаю, - сделав несколько затяжек и кинув сигарету, сказал он. - Пошли. Холодно.
Я тоже свою сигарету выкинул и растер ногой.
Мы, ежась от мороза, быстрей зашли внутрь, взяли корзинку и направились сразу в винно-водочный отдел.
- Помню, как вместо этого супермаркета, был обычный гастроном и вон в том углу (Степан показал рукой) стоял автомат по продаже томатного сока. Ты брал чистый стакан, бабушка клала в кассу две копейки, и тебе наливали самый вкусный в мире сок.