– Символичные кадры, синьора! Барышня, привыкшая к светской жизни – и по своей воле попадает в бурю, беспощадную к ней, как революция. Сама стихия показывает ей, что ее ждет дальше. И как бы спрашивает – не испугаешься, не вернешься домой?
Синьору Баве – символ, режиссура. А я была уверена, с меня сейчас платье сорвет, перед камерами! Вот не понимаю, как в Америке, во времена Скарлетт, дамы в кринолинах ходили – если там такие ураганы бывают, что уносят даже дома? Попалась мне после книга Наливкина про «ураганы, бури, смерчи» («библия советских метеорологов»), и там не единожды упомянуто что при американских торнадо «с женщин срывало одежду». Знаю, что торнадо (если в него попасть, а не вблизи он пройдет, как в тех случаях) гораздо страшнее урагана – там бы я сорванным платьем не отделалась, меня саму бы унесло. И что героиня книги Маргарет Митчелл жила в Джорджии, а не в долине Миссисипи, где «аллея торнадо» – и наверное, имея под платьем множество нижних юбок или тяжелые стальные обручи, могла и в ветреную погоду гулять без опасения. Но я уже сказала, что мой наряд был предельно облегченный – и платье на мне вывернуло как зонтик в грозу, подол выше головы, что я чувствовала, можете представить! Хорошо, что это длилось недолго.
Уж как я после набросилась на синьора Баву! А он оправдывается – это были просто гениальные кадры, вы сами увидите, и конечно, в фильм, только с вашего одобрения. Надеюсь, дублей этого не предусмотрено?
– Нет, синьора Лючия, дальше все строго по сценарию, который вы читали.
Эпизод, всего полторы минуты на экране, как я сквозь бурю с грозой пытаюсь идти, едва удерживая над головой зонтик, который треплет как знамя (забыла сказать, что он был алого цвета), затем вырывает и уносит ветром. Зонтиков было несколько одинаковых, и все они в итоге превратились в клочья – поскольку синьору Баве требовалось снять эту сцену «наиболее киногенично». Столь же эффектно ветер должен был мою шляпу сорвать – тоже «символ», ведь как я уже упомянула, в то время приличная женщина (или же в данном случае, совершающая одобряемые обществом поступки) никак не должна быть «простоволосой». Но синьору Баве не нравилось, и он требовал переснять еще дубль, как я остаюсь без шляпы и без зонтика – господи, да сколько же еще?
– Буря вас не пускает, синьора Лючия – вы не страшитесь, но просто физически не можете продолжить свой путь!
В следующей сцене ветер сделали на максимум – и мое платье снова стало улетать выше головы! Синьор Бава и тут нашел решение – указав мне встать возле березы, обняв ее двумя руками и нагнувшись вперед, дули только на нижнюю часть ствола, за которую я держалась, так что не было никакой опасности, что дерево упадет – кадры бушующего леса снимали в другое время и в другой день. Но когда все смонтировали – даже мне смотреть было страшно! А тогда я чувствовала себя, как в «ветреном» круге Дантова Ада, дыхание перехватывало, плащ и платье на мне рвало, как паруса в ураган! Я пыталась капюшон плаща натянуть поглубже, чтобы волосы прикрыть, но это не понравилось Баве:
– Синьора Лючия, зритель должен видеть ваше лицо!
И он, взяв у костюмерши ножницы, бесцеремонно обрезал застежку у моей накидки. В следующем дубле я должна была прижимать края плаща локтями к груди – конечно, это не помогло, плащ сорвало ветром и унесло далеко в поле. Синьор Бава нашел, что это «грацио», и в последующих дублях (один из которых в фильм и вошел) мой плащ снова срывало, и ассистент стоял вне поля зрения камеры, чтобы поймать на лету. Однако же в следующем эпизоде я к часовне бегу, с трудом удерживая на себе плащ, надуваемый как парус – поскольку синьор Бава заявил:
– Синьора Лючия, тогда мне придется приказать облить вас водой. Иначе как в эпизоде объяснения с Инсаровым на вас будет абсолютно сухое платье? Если героиня решилась бежать к любимому, то она вряд ли испугалась бы вымокнуть под дождем.
Спасибо, не надо! По сценарию, на экране снова черные страшные тучи, гром гремит, молнии сверкают, и дождь струями. Перед объективом качали пожарным насосом, на меня ни одной капли не попало. Я у дерева оглядываюсь назад, замечаю часовню, бегу туда, будто бы «под ливнем». Тогда ветер должен мне в спину дуть, а не в лицо! О мадонна, я с мужем кросс бегала на физподготовке (по словам Юрия, «баловство – всего десять километров и без груза»), в Академии у нас была стандартная разминка, «пять километров не дольше чем за двадцать минут» – но то и другое мне было намного легче, чем сейчас против ветра, и в жестоко раздуваемых одеждах прошлого века! Да еще и плащ готов улететь, так и вырывает края из рук! А синьор Бава указывает:
– Это снова «символ», синьора Лючия. Стихия будто не пускает вас войти в храм, а вы боретесь, и наконец достигаете цели. И прошу, сейчас постарайтесь, чтобы ваш плащ не унесло – иначе в следующем эпизоде вам придется сниматься, вымокшей насквозь.
Наконец закончили – и к моему облегчению, не стали меня из шланга окатывать. Бава лишь велел мне плащ водой намочить, после чего я должна была его снова набросить поверх платья! Если уж так заботиться об истинности, то почему, когда я спешу по дороге через бескрайнее поле, никакого леса не видно, и вдруг как-то оказываюсь среди берез и возле речки?
– Так наилучшим образом соответствует духу картины. Или вы, синьора Лючия, желаете, чтобы я переснял все на другом плэнере?
Не надо! Надеюсь, зрители все неточности простят, если и заметят. Тем более что на экране и правда вышло очень красиво – русские пейзажи, буйство природы, и на фоне этого я бегу, такая красивая и нарядная, во всем летящем, развеваясь с головы до ног, под удачно подобранную музыку (вот ничем не хуже героини Вивьен Ли!). Синьор Бава назвал этот образ «полетом птицы сквозь грозу». Ну а циник Валя Кунцевич после сравнил с другим фильмом, знаменитым в СССР.
– Как Чапай через реку. Когда зрители после в другой кинотеар шли, думая «а вдруг там он доплывет». Все-все, не надо меня бить – я лишь сказать хотел, что смотришь на тебя с чувством, добежишь ты или тебя бурей унесет.
И совершенно за кадром, чего мне этот эпизод стоил. Впрочем, «Инсарову» я еще больше не позавидую – поскольку его обливали водой по-настоящему. Синьор Бава воистину гений – я прочла, что в иное время он сумел изобразить Марафонскую битву, имея малое число статистов – но так сняв множество крупных планов, что создавалось впечатление сражения многотысячного войска. Так и тут – то, что на экране выглядит всемирным потопом, на самом деле создавалось с помощью все тех же вентиляторов и пожарной машины (ну и конечно, воды из речки). Но бедному Инсарову надо было пройти через это до той минуты, когда я его увидела и позвала. Наше объяснение поначалу не удавалось – оказавшись лицом к лицу с этим малознакомым мне человеком (артистом, а не героем), я не испытывала к нему никаких чувств (тем более, таких, чтобы бросить дом, родных, отечество), а еще он после ливня имел крайне непрезентабельный вид, и когда должен был меня обнять, я непроизвольно отстранялась, эпизод выходил просто ужасно. Синьор Бава, увидев это, не стал меня бранить. Теперь я понимаю, что он решил – стоит потратить еще один съемочный день, чтобы снять отличную сцену.
Назавтра мы приехали на то же самое место. Меня снова трепало ветром, и я сердилась, что вся киногруппа видела мое белье (не надевать же современный купальник под платье девятнадцатого века). К моему облегчению, в этот раз «ветреные» сцены завершили быстро и перешли к часовне. Вот я молюсь перед иконами, никакой старушки-странницы в сценарии не было, в отличие от книги, ее слова про «хорошего человека» мне Зоя говорит, зонтик отдавая. Вот я вижу мокрую фигуру под дождем, зову и машу рукой, Инсаров подходит ко мне… и тут у меня подкашиваются ноги, это не артист, а мой Юрий, как синьор Бава его уговорил?
Он взял мою руку в свою, и я с беспокойством подумала, он промок и замерз из-за меня? Я произносила свой текст, камера снимала мое лицо, и Юрия со спины – и я представляла, что за этим человеком пошла бы по своей воле даже сквозь все круги ада! И когда он обнял меня, я мечтала лишь об одном – о том, о чем деликатно умолчал Тургенев, следуя канонам своего века. Из описания того, как моя героиня после возвращается домой, и «улыбка не хотела сойти с ее губ, глаза смыкались и, полузакрытые, тоже улыбались, она едва переступала от усталости, и ей была приятна эта усталость: да и все ей было приятно» – я безошибочно узнала свои чувства после того, как между мной и Юрием это случилось в самый первый раз… однако дальше промолчу! Ведь боже мой, часовня конечно не собор, но все равно, храм – и неужели тут, на полу, плашмя? Знаю, что в тургеневские времена «нигилизм» был очень популярен, да и сам Тургенев в другом романе Базарова изобразил – человеком, для которого буквально нет ничего святого! И что те революционеры церковного таинства брака не признавали, да еще этим гордились – «нас венчали не в церкви, не в венцах не с свечами». Но я так не могу – и пусть то, что Тургенев намекнул, за кадром останется, я после у отца Серхио (который так и остается все эти годы послом Святого Престола в Москве, а еще, исполняет функцию моего духовника) попрошу грех мой отпустить. Ибо, хотя я не какая-то английская ханжа – но остаюсь в убеждении, в храме, нельзя!
И эти мысли у меня на лице отразились. Которые синьор Бава (и не только он) истолковал, как «гениальное попадание в образ» – героиня осознает, что идет против общепринятой морали, и ей это страшно, но она любит и не может устоять, не чувствует за собой подлинной вины. Бава безусловно, гениальный режиссер и оператор, как он соединил в единое целое то, что было разделено. В один эпизод (три минуты) вошли кадры, как я машу рукой артисту (Инсарову), как он входит (лицом к камере), все его реплики – и я говорю свои слова, обращаясь к своему мужу (которого не видно, или он спиной стоит, в такой же одежде, как артист), и все под лирический музыкальный фон. Получилось – ну просто, слезы на глазах, при просмотре (не только у меня, но и у кого-то в зале). Даже Анна, посмотрев, похвалила меня, сказав:
– Люся, ну ты просто великая актриса. Я бы так не смогла.
Мой муж был человек очень занятой, и больше не смог так подменять артиста. Да этого и не требовалось – в последующих сценах, где мы вдвоем, не шло дальше касания наших рук. Хотя слова о любви были – но тут уж я старалась представить, что передо мной не актер, а мой рыцарь. И пока меня не пытались обнять – мне удавалось оставаться в таком состоянии. Тем более что по сюжету Инсаров заболел как раз после той нашей встречи (опять, вопреки книге). По совету Кунцевича (и мой муж поддержал).
– Ну как это возможно, человек собрался ехать революцию устраивать, как в бой, на адреналине – и простыл, съездив куда-то по стряпчим делам, как у Тургенева вписано? Он что, в своих странствиях в Болгарии под дождь не попадал? А мы на войне, часто болели? При всем уважении к писателю, тут я с ним не соглашусь. А вот если он в раздрае был, от любви, от женщины своей убегая – тут защита могла и отключиться. Медицинский диагноз, или развитие воспаления легких, или обострение туберкулеза, вызванное простудой. Скорее второе – по сроку, раз он до зимы дотянул.
О том, как Зоя играла с Курнатовским, рассказать могла бы она сама, Софи Шиколоне, уже взявшая себе псевдоним Ладзаро, но еще не Лорен. Станет великой актрисой – а пока, ей еще не исполнилось и двадцати лет, в иной истории она только начинала свой путь. В той Италии, разоренной войной, ей приходилось играть в откровенно сомнительных фильмах вроде «Торговли белыми рабынями», с оттенком непристойности. Здесь она уже успела сняться в «Битве за Рим», о событиях сорок четвертого – и теперь наверное, ей уже не потребуется Голливуд, чтобы стать мировой звездой? Или все же разрешат сняться по контракту, в каком-нибудь совместном фильме? Если в этой истории – советское кино будет самым передовым. Если у нас все же Ефремова экранизуют, и вот хочу я сыграть Фай Родис – то Софи наверное, подойдет роль Чеди Даан или Эвизы Танет? Не буду гадать – посмотрим, что будет. Возможно, мы еще встретимся с ней на съемочной площадке. И я рада, что мне довелось поработать вместе с ней.
Штурм турецкой крепости (из видений Инсарова, когда он умирал) сделали по образу и подобию фильма 1959 года почти без изменений. Уж очень соответствовало образу героя (хотя Юрий и заметил, ну как можно настолько глупо подставиться под пулю – но раз он там именно о смерти мечтает, сойдет). И добавили, про меня, после того, как я на борту судна контрабандистов, плывущего в Болгарию – стою на палубе, вся в черном, на бушующие волны смотрю. Сначала эпизоды восстания, как толпа крестьян, многие с оружием, сдергивают с какого-то большого здания, наверное мэрии, турецкий флаг, как идет строй повстанцев, как они бегут в атаку, «за Болгарию, за свободу». А навстречу турки выкатывают многоствольные пулеметы, и падают сраженные болгары, и мерзко смеется толстый паша, «славянские рабы». Рядом мелькает фигура английского корреспондента – рожа с бачками, клетчатый костюм, фотоаппарат на плече. И музыка звучит – сначала марш, затем что-то надрывное, печальное. Отступление повстанцев (на просмотре, чей-то голос из зала, «как мы в сорок первом»), среди пеших, повозки с ранеными, и моя героиня рядом с телегой идет. Кадры меняются как в калейдоскопе, вот мы видим бой парусных эскадр (знакомые зрителю по фильму «Адмирал Нахимов»), оттуда же эпизод, русские солдаты оставляют Севастополь, и наконец какие-то важные чины подписывают мирный договор.
Курнатовский, во фраке с орденской лентой – повышение получил. В гостиной, рядом Зоя, с младенцем на руках, идиллия.
– Ну, дорогая, наконец кончилось это военное безумие. Кстати, ты знаешь, бедный господин Стахов ездил в Венецию узнать что-то о своей несчастной дочери. Сочувствую – но где он был раньше, когда воспитал такую смутьянку, не признающую родительской власти? Ему ничего не удалось узнать – очевидно, ее уже нет среди живых.
Зоя деланно улыбается, и закрывает глаза, «мне дурно». И дальше, будто ее воображение (или все-таки реальность?) – снова вид отступающих разбитых повстанцев. Вдруг выстрелы, и отовсюду набегают турки, болгары пытаются отстреливаться, но их рубят, колют штыками, добивают раненых. Елена прячется в фургоне, в руке у нее револьвер. Стреляет в турецкого солдата, он падает – но сбегаются другие турки, окружают толпой. Моя героиня смотрит вниз, там бочонки с порохом, в ее руке появляются спички. И страшный взрыв разметывает врагов в стороны.
– Во-первых, то восстание у турок давили не регуляры (которые в фильме узнаваемы по синим мундирам), а башибузуки, наемная сволочь из кавказских горцев и запорожских казаков, сбежавших за Дунай еще при Екатерине – оценил эту сцену мой муж – во-вторых, с чего это туркам бежать к повозке толпой, они там казну увидели что ли? В третьих, взорвалось будто не пара бочонков дымного пороха, а полный грузовик тротила – вы бы нас хоть спросили, прежде чем изображать! И ты бы могла подсказать – тоже ведь разбираешься уже.
Так оттого и вышло – что взрыв настоящей телеги синьор Бава нашел недостаточно эффектным. И придумал снять на макете, на экране как стоп-кадр в последнюю секунду, телега игрушечного размера, фигурки турок и повстанцев вылеплены из пластилина, и одна шашка динамита – действительно, взрыв вышел немного не по масштабу. Но на экране очень зрелищно! И хочется все же узнать – что моя героиня не досталась врагам живой.
Ну и разговор Шубина с Уваром Ивановичем оставили без изменений. Когда у нас в России появятся такие люди как Инсаров? А будут!
И конец фильма.
Замечу еще, что когда я на исповеди спросила у отца Серхио, верно ли я поняла то, что произошло между Инсаровым и Еленой в часовне, о чем умолчал Тургенев – то услышала ответ:
– Дочь моя, великий писатель тем и отличается, что оставляет читателю свободу фантазии. Подобно тому, как господь наш оставляет нам свободу воли. Слова записанные есть каркас – а что осталось за ними, то каждый прочитавший додумывает, в меру своей нравственности. Да, могло быть и так, как вы сказали – но могло быть и совершенно невинно, дело не пошло дальше объятий и поцелуев, ну а слово «плашмя» не более чем воспоминание героини о случае в парке – сюжет допускает и то, и иное, ну а как было задумано, то знал один лишь автор. Но если вы говорите, что ваше предположение позволило вам сыграть наиболее достоверно – пусть в вашей версии, запечатленной на пленке, будет так. Возможно, что если этот роман экранизуют когда-нибудь еще раз, то там будет совсем по-иному.
Ну, когда еще будет… А этот фильм явно имел успех у советского зрителя. И в «РИМе» возникла идея, сделать коллекцию по образу и подобию платьев тех героинь – подобно тому, как наряды Скарлетт в исполнении Вивьен Ли в иной истории также служили образцом для подражания. Конечно, кринолины сейчас были бы очень непрактичны – но привычное «солнцеклеш миди», особенно с накрахмаленным подъюбником для пышности, вполне позволяет выдержать стиль. Ну а шляпки, перчатки, зонтики, накидки от дождя – как я уже сказала, и в том кино выглядели достаточно современно. И наряды, что сейчас демонстрировали наши девушки, вполне подходили и этому времени, например для воскресной прогулки в парке, или в театр вечером пойти – сходство было и с платьем героини из «Карнавальной ночи». И судя по реакции зала, вызывали явный интерес.