— Фартовый ты, Кузька! Ох, какой фартовый! У меня одного много хуже получалось. С тобой — много лучше. Если так дело дальше пойдет, мы в этом году коня купим. С ним лучше по тайге передвигаться.
Сегодня Кузя равнодушно смотрел на золото. Интерес и стремление, присутствовавшие еще вчера вечером, пропали. Он устал, ему требовался отдых. Ефим понимал его состояние, уложил спать. А сам, потягивая у костра трубочку, с тревогой посматривал на небо:
— Только бы дождь не пошел, дал шурф доработать.
Третий день показался еще длиннее. Измотанный Кузя с трудом долбил кайлой грунт, медленно набирал мешок. В руках не было сил, надо бы отдохнуть. Ефим не торопил сына, терпеливо ждал, когда тот насыплет ношу. К обеду вытащил его наверх:
— Хватит, иди, приляг. Я тут один управлюсь.
Кузя хотел было противиться, но ослушаться не мог. Прилег на лежанку из пихтовых веток у костра и тут же уснул.
До вечера Ефим работал один. Соорудив небольшую двухметровую лестницу, спускался и поднимался в яму и обратно, вытаскивал тяжелый мешок наверх, относил и промывал песок. Торопился как можно быстрее выбрать остатки золотоносной породы, которой оставалось немного. Кайла уже ударялась о подушку, каменное наслоение. Это значило, что надо было начинать копать новый шурф.
Вечером Ефим едва растормошил Кузю, чтобы поужинать. В полудреме сын съел несколько ложек каши и вновь уснул, до того изможденным было его физическое состояние. Ефим заботливо укрыл сына телогрейкой, сам спал в рубахе у жаркого костра.
Утро принесло перемены. Нахмурившееся небо бросило на землю первые капли дождя, которые вскоре превратились в мокрый снег. Подобная погода в этих местах была обычным явлением, в тайге в горах всегда холоднее. И это было на руку: тепло и вода могли напитать землю, тогда бы пришлось заканчивать все работы.
Быстро соорудив над станом навес из еловой коры, Ефим не стал будить Кузю: пусть выспится вволю! Его силенки пригодятся потом, при выработке второго шурфа. Потом полез в яму подчищать остатки песка с подушки. Выбирал долго и тщательно, так как в самом низу было самое высокое содержание золота. Когда невозможно стало брать землю лопатой, сгребал супесь ладонями, потом вылизывал голые камни мокрой тряпкой. Так делали все старатели, и он в том числе, стараясь забрать из шурфа все до последней крохи. В трещинах и расколах прочистил острой щепочкой. И не зря! Было видно, как оттуда выскакивают небольшие, но желанные крупинки желтого цвета.
Когда в шурфе не осталось места для работы, а вертикальные стены стали грозить обрушением, Ефим вылез наверх. Подкурив трубочку, подводя итог проделанной работе, с удовлетворением долго смотрел по сторонам, негромко проговорил:
— Ну вот, еще один шурф забрали!
На его голос проснулся Кузя. Протирая заспанные глаза, испуганно спросил:
— Ты что, тятя?
— Да вот, с Золотухой разговариваю.
— Где она?
— Вон, в яму спрыгнула.
Кузя подбежал к нему, заглянул вниз, разочарованно протянул:
— Обманываешь! Нет там никого.
— Нету? — с удивлением продолжал играть роль провидца отец. — Правда, нету. Наверное, в землю ушла.
— Как это ушла? Разве может человек сквозь землю ходить?
— Человек — нет. Дух может. Золотуха — это же дух, я тебе говорил. Знать, ей везде путь открыт.
Кузя недоверчиво посмотрел на Ефима, потом опять в шурф, отвернулся, пошел назад к костру. Было видно, что обиделся. Отец не стал его успокаивать: перемелется — мука будет.
Обедали молча. Перед тем, как взять в руки лопату, Ефим еще раз прошелся вокруг, оценивающе определяя наиболее вероятное место нахождения золота. Лишь потом, помолившись, начал делать вскрышу нового шурфа. Он находился в десяти метрах от первой выработки. Кузя молча помогал ему: откидывал по сторонам куски плотного снега, долбил киркой землю, отваливал по сторонам еще мерзлые, спрессованные временем пласты дерна. Когда углубились на штык, насыпал в мешок первую пробу, отнес на колоду, прогнал царапкой. Когда вода прогнала грязь, вернулся к отцу, разочарованно протянул:
— Нет ничего, пусто.
— Что ж — и на старуху бывает поруха, — подбодрил его Ефим, продолжая работать. — Это только начало.
Копали до темноты, но углубились всего на пояс. Пришлось вытащить пять больших камней, которые значительно затруднили углубку. На их извлечение ушло много сил и времени. Под конец работы перепачканный грязью Кузя устало смахнул со лба пот, как взрослый высказал свое мнение:
— Тять! Давай его (шурф) бросим. Одни каменюки идут. Глыбже, верно, их еще больше будет. — Указал рукой в сторону: — Вон в том месте начнем по новой, может там валунов не будет.
Ефим прищурил глаза, с хитринкой посмотрел на сына:
— Нет, Кузька! Не зря эти булыганы сюда водой нанесло. Чудится мне, что под ними «сковородка» намыта. Я на такие места попадал пару раз. Под такими жерновами могут такие самородки прятаться, что потом всю жизнь можно на завалинке с балалайкой сидеть, ничего не делаючи!
От его слов у мальчишки загорелось лицо. Он уже пропитался золотым потоком, был опутан неразрывными канатами старательского промысла. И не было сил вырваться из них, да и не хотелось. В сознании трепетали душезахватывающие мысли: а что же там, дальше, внизу будет? А вдруг там лежит тот самый, единственный, мой самородок? Поэтому не мог противоречить отцу, чей опыт золотоискателя был известен и почитаем далеко за пределами поселка.
Следующий день не принес ожидаемого успеха. Чем глубже Ефим копал, тем больше камней попадалось. Небольшие, размером с голову, и здоровые, как колесо от телеги, валуны лежали рядом друг с другом. Первые он одним махом выкидывал из ямы, вторые приходилось выталкивать по доске. Искоса поглядывая на небо, торопился. Резкая оттепель и мелкий, нудный дождь не предвещали ничего хорошего. Напитанный вешней водой ключ за ночь скинул с себя снежно-ледяной панцирь, набрался сил, зашумел, побежал быстрее. Если так будет продолжаться дальше, бешеные струи могут одним махом затопить узкую пойму и недоработанный шурф.
Насыпая из мешка пробу, Кузя с тревогой предупреждал отца:
— Тятя, вода прет! Скоро колоду сдернет.
— Ничего, погодь, немного осталось, успеем! — отвечал Ефим, а в глубине души понимал, что надо бы бросить шурф, но неохота начинать работу заново. Да и представится ли случай вернуться сюда на будущий год?
По расчетам Ефима добраться до подушки оставалось немного. Осталось выкинуть несколько камней и выбирать самую насыщенную золотым песком землю. Однако природа, будто чувствуя это, обрушила на тайгу и людей с небес свой гнев. Дождь усилился, превратился в ливень. Слежавшийся снег превратился в кашу, из-под него к краю ямы поползли кривые, настойчивые ручейки.
— Возьми кирку, обведи вокруг канавку, чтобы сюда не лилось, — приказал отец сыну, продолжая выкидывать землю наверх. — Немного осталось.
Промокшие до корней волос отец и сын не обращали внимания на ливень: некогда, потом высохнут. Лишь бы добраться до дна, узнать, что там? Старательский мандраж захватил их полностью. Они не видели, что происходит вокруг. А зря.
Наконец-то лопата звякнула железом о камень. Ефим ударил еще: тот же звук.
— Неужели опять валун? — с досадой спросил он у себя. Схватил кайлу, взмахнул несколько раз, стараясь подцепить его, но бесполезно.
Как будто в безрассудном состоянии, полученном от необычайно тяжелой, но бесполезной работы, он продолжал ковырять землю, тут же натыкаясь на преграду. Сомнений не оставалось, что это может быть, оставалось лишь подтвердить их словами.
— Эх, мать твою… — от досады чертыхнулся Ефим. — Плита вышла.
Кузя его не слышал. Случайно обратив внимание на скалу, сквозь сплошной поток дождя старался рассмотреть какое-то движение среди деревьев. Показалось или нет? Да нет же, точно кто-то стоит, машет рукой! Приглядевшись внимательно, различил силуэт женщины. Не веря глазам, зашептал молитву. Узнал ее — Золотуха!.. Отчаянно жестикулируя рукой, она приказывала: уходите! Потом вдруг сделала шаг в сторону и исчезла. От страха не в силах сделать хоть какое-то движение, продолжал стоять и не сразу воспринял слова отца.
— Ты чего? — в удивлении спросил Ефим.
— Показалось, — вздрогнув от неожиданности, прошептал Кузя. — Вроде как…
— Потом казаться будет, — оборвал отец и приказал: — Живо принеси топор!
Подстегнутый Кузя бросился к стану, вернулся с топором, подал отцу. Тот начал постукивать обухом по плите:
— Эх, бес тебе в дышло! Не толстая, разбить можно. Кувалду бы.
Сын его не слушал, крутил головой из стороны в сторону. Он чувствовал, что вокруг что-то изменилось, но не мог понять причину. Сделав несколько шагов вокруг шурфа, прошел дальше. И тут до него дошло! Как слепой щенок, выискивающий границу дозволенного перемещения, осторожно подошел к колоде. Назад возвращался бегом с тревожным криком:
— Тятя! Тятя… ключа нет!
— Как нет? — присел от неожиданности Ефим.
— Вовсе нет, будто пересох.
— Видать, выше заперло, — похолодевшим голосом выдохнул отец. — Надо торопиться. Слушай тайгу. Как что будет, сразу кричи. Я тут закрайку отковыряю.
Встав на колени, Ефим стал разгребать землю, стараясь найти край плиты. С опаской посматривая на скалу, Кузя топтался на месте, ожидая худшего. Прошло минут двадцать, прежде чем, выбрав значительную часть грунта из шурфа, Ефим наконец-то нашел каменный срез. Стараясь просунуть туда ладонь, никак не мог изловчиться: мешала все та же отвесная, готовая вот-вот осыпаться и похоронить его стена. Наконец ему это удалось. Встав на колени, запихав руку по локоть, Ефим широко открыл глаза, покраснел, хотел что-то сказать, но не успел.
Где-то там, вверху по логу что-то глухо ухнуло, будто с воза упал огромный мешок с мукой. Над тайгой прокатилось пугающее эхо, за ним послышался нарастающий, перемешивающийся с треском и скрипом шум. Земля под ногами Кузи мелко задрожала и просела. Обратив взгляд в яму, он с ужасом увидел, как стены трехметрового шурфа вдруг бросились навстречу друг другу и мгновенно сомкнулись над головой отца.
Все произошло так быстро, что он даже не успел предупредить его об опасности. Инстинктивно отскочив в сторону, чтобы не утонуть в осыпи, он упал на снег, но тут же вскочил, с ужасом взирая на свежую могилу. Парализующий шок сковал его тело, и только лишь губы не переставали шептать, как заклинание, родное слово:
— Тятя! Тятя! Тятя!..
Но Ефим молчал. Тяжелая, неподъемная толща мгновенно заживо похоронила сильное тело, из-под завала было невозможно выбраться. Одна доля секунды — и будто захлопнулась крышка гроба. Как метнувшаяся искра от удара молнии в кедр: вот только что он был жив, и тут же стал расщеплен на части.
Наконец-то поняв, что случилось, Кузя заметался по свежей земле, призывая самого дорогого и родного человека:
— Тятя! Тятя!..
Возможно, там, внизу, сдавленный и стесненный, Ефим еще слышал его голос, но не мог откликнуться. Задыхаясь и погибая, молчал, как та равнодушная, обвалившаяся земля. И это было дико, ужасно и безысходно.
Стараясь выручить отца, Кузя ползал на коленях, разгребая руками рыхлую супесь. Лопаты и кирки не было, они остались там, вместе с отцом. Чтобы убрать толщу, надо было время, которого не было.
А сверху уже летела со скоростью бегущего рысака, грохотала и бесновалась водно-снежная лавина, подминая все и вся на своем пути. Под ее натиском трещали, ломались деревья, с корнями отрывались от земли мелкие кустарники. В хаосе плывущего нагромождения мелькали пни, камни, куски дерна. Снег, грязь, земля смешались в одну плотную, чем-то похожую на вырвавшуюся из кадки опару, только гораздо больших, пугающих размеров. Иногда ее высота достигала нескольких метров. От нее не было спасения ничему живому, тем более человеку.
Плачущий Кузя, еще не переживший, не смирившийся с потерей отца, не зная, что делать, со страхом смотрел на надвигающуюся смерть. В голове мелькнула спасительная мысль: бежать, иначе конец! Подчинившись инстинктивному приказу, поднялся с колен, собрал всю волю в единый напряженный сгусток движения, что есть силы бросился к спасительному пригорку, где находился их стан. Те тридцать метров, что ему предстояло преодолеть, казались долгими.
Никогда еще в своей жизни он так не бегал. Не оборачиваясь и не разбирая дороги, иногда проваливаясь и утопая в снегу, падал, но тут же поднимался, бежал дальше, чтобы спастись от неминуемой гибели. Ему казалось, что слышит дыхание смерти, и от этого становилось еще страшнее.
Когда до балагана оставалось не более трех метров, он провалился в снег по пояс. Не в силах выбраться, понимая, что погибает, закричал, как затравленный росомахой олененок. Сжавшись в комочек, закрыв голову руками, ждал, что вот-вот лавина накроет его, он задохнется, погибнет в этой беспощадной массе, как минуту назад был задавлен его отец.
Но нет, в этот раз смерть сжалилась на ним. Могучий поток, разлившись по поляне, остановился от него в двух шагах. Изогнувшаяся змеей звероподобная масса ударилась о скалу, обогнула пригорок и, поглотив под себя шурфы и колоду, умчалась дальше вниз по узкому логу.
Когда все стихло, Кузя поднял голову, посмотрел назад. На том месте, где недавно находилось их место работы — ровное, толщиной около двух метров полотно спрессованного снега, из которого торчат бревна, кусты и коряги. Выбравшись из снега, он хотел вернуться на то место, где находился шурф, но вязкая каша не держала на поверхности. Он все еще хотел помочь отцу, хотя где-то в глубине души понимал, что это бесполезно. Провалившись несколько раз, в подавленном состоянии подошел к дымившемуся кострищу, присел на чурку, закрыв лицо ладонями. Не сдерживая слез, долго плакал.
Очнулся от холода. Дождь прекратился. По тайге поплыл густой, будто мучная пыль, туман. По округе разлилась пугающая тишина, только едва слышно, как глубоко внизу, пробив себе дорогу под снежным панцирем, журчит ручей.
Дрожа, Кузя подновил костер, снял мокрую одежду, развесил рядом на палках для просушки. Вытащил из котомки сухое, сменное белье, надел на голое тело, но и это не спасло от озноба. Чтобы не простыть, как учил отец, налил из бутылки в деревянную ложку спирт, проглотил одним махом. Едва не задохнувшись, закусил снегом и холодной кашей. Ожидая целебного действия, некоторое время сидел на корточках, всматриваясь перед собой размытыми от слез глазами туда, где сейчас был Ефим.
Через минуту стало тепло и легко. Захотелось спать. Не в силах противостоять этому желанию, Кузя накидал в костер дров, завалился на лежанку и тут же уснул.
Лоток
Его разбудило свежее, бодрое, раннее утро. Чистота ясного, лазурного неба над дикой тайгой предвещала хорошую погоду. Где-то далеко на западе догорала последняя яркая звезда. За густой стеной леса на востоке разливалась матовая, цвета кипрея полоса: там всходило солнце. Тишину сурового уголка нарушило несмолкаемое пение и суета мелких птах, сновавших там и тут среди деревьев: наконец-то и в этот распадок пришла весна! Высоко на горе с пунктуальной периодичностью призывно кричал любовную песню большой черный дятел — желна. А над головой, набирая высоту и пикируя, вибрируя хвостовым оперением, токовали неугомонные бекасы.
Чистый воздух был наполнен морозной свежестью, сковавшей за ночь слежавшийся снег до прочности дерева. Его дополнял стойкий аромат пихтовой смолы, подмороженной земли на проталинах, пожухлой, прошлогодней травы и холодного камня на открытых частях скал. От прогоревшего костра несло застоявшимся дымом, от высохшей одежды — кисловатым привкусом человеческого тела. Все было как всегда: деревья, горы, скалы, ручей, стан с костровищем. Не было только одного — Ефима.
Проснувшись от холода, Кузя не сразу сообразил, почему погас костер. Обычно отец всегда поддерживал огонь, давая сыну хорошенько отдохнуть в тепле. Потом вспомнил все, дрожа, стал раздувать дотлевающие угли. Пока грелись чайник и котелок, прошел по снежной лавине к тому месту, где, по его предположениям, находился шурф. Скованная морозцем вчерашняя каша сейчас была подобна ледяному панцирю, по прочности не уступавшей камню. Ее толщина приблизительно достигала двух метров. Добраться до шурфа, а потом еще откопать отца, с его силами не представлялось возможным, здесь нужны мужики. Да и зачем откапывать? Хоть и мал был Кузя, но понимал, что отцу все равно не поможешь, и выносить из тайги домой его никто не будет.